Вот так  и расстался  Филипп  с  Анной  Юлией  Римской  и  Дианой
Орсини - двумя  юными женщинами,  которым предстояло сыграть большую
роль в  его жизни, ибо первая из них впоследствии стала его женой, а
вторая - фавориткой.

   С окончанием  официальных торжеств большинство гостей наваррского
короля поспешили  раз®ехаться по  домам - но  так поступили  не  все
гости.  Формальным   поводом  для   оставшихся  послужило  заявление
Маргариты,  что   через  две   недели, 26 сентября,   состоится   ее
бракосочетание. Правда,  она не изволила сообщить имя избранника, но
сам факт  назначения точной даты сужал круг подозреваемых до четырех
человек, с  которыми король  Наварры  имел  твердые  договоренности,
полностью  готовые  к  подписанию  брачные  контракты  и  разрешение
Святого Престола  на брак;  это были  Тибальд де Труа, Рикард Иверо,
Педро Оска  и Педро  Арагонский. Что  же касается  истинной  причины
задержки делегаций  Франции, Галлии,  Арагона и Кастилии в Памплоне,
то о  ней можно было догадаться хотя бы на том основании, что король
Робер III, вынужденный  срочно возвратиться  в Тулузу, поручил вести
переговоры  от  имени  всей  Галлии  известному  иезуитоненавистнику
герцогу Аквитанскому.  Кроме того,  при наваррском  дворе  появились
некие таинственные  личности,  одетые  как  купцы,  но  с  повадками
знатных господ, -  по утверждению  сведущих людей,  эмиссары королей
Англии, Лотарингии  и Бургундии,  германского  императора,  а  также
великого герцога  Фландрского. Таким  образом, в  Памплоне собрались
представители всех  стран, где  были сильны  позиции  иезуитов;  они
обсуждали план  совместных действий  в свете  предстоящего отлучения
ордена от церкви и наложения на все его области Интердикта.
   При других  обстоятельствах Филипп принял бы деятельное участие в
переговорах, но,  как мы уже упоминали, Маргарита пригласила молодых
вельмож погостить  недельку  в  ее  загородной  резиденции  Кастель-
Бланко - небольшом  опрятном замке  вблизи реки  Арагон, все стены и
башни которого  были выстроены  из белого  известняка,  так  что  он
вполне оправдывал  свое название[5].  Принцесса рассчитывала, что ее
гостям придется  по вкусу  смелая, можно сказать, революционная идея
на какое-то  время избавиться  от назойливых  придворных  и  всласть
порезвиться в  обществе равных  себе по  происхождению и занимаемому
положению, в веселой, непринужденной обстановке, не ограничивая свою
свободу суровыми предписаниями дворцового этикета и не боясь уронить
свое высокое  достоинство в  глазах знати среднего и мелкого пошиба,
поскольку присутствия таковой не предвиделось.
--------------------------------------------------------------
 5 Кастель-Бланко (Castel-Blanco) - буквально, "Белый Замок".

   Как и предполагала Маргарита, ее идея была принята на ура, и рано
утром 13 сентября  около   полусотни   знатных   молодых   людей   в
сопровождении одной  только личной  прислуги и  вооруженной до зубов
охраны покинули  Памплону и  отправились на  юг, где  в  стороне  от
людских поселений  находилась цель  их  путешествия -  уютный  белый
замок, заблаговременно  укомплектованный многочисленным штатом пажей
и слуг,  чтобы с  самой первой  минуты пребывания  в нем вельможи не
испытывали никаких неудобств.
   В этой  компании высокородных и могущественных дам и господ было,
однако, три  исключения. Во-первых,  Маргарита уважила просьбу Эрика
Датского и  пригласила в  Кастель-Бланко Ричарда Гамильтона, который
хоть и  происходил из  древнего шотландского  рода  Гамильтонов,  но
принадлежал к  одной из младших его ветвей и был куда более известен
своими военными  подвигами в  Палестине, нежели  поместьями  на  юге
Шотландии. Во-вторых  и в-третьих,  помимо традиционных забав, вроде
прогулок, охоты,  купания в  реке, Маргарита решила развлечь высоких
гостей небольшим  пикантным представлением -  сельской свадьбой, как
она ее  называла, и  с этой  целью прихватила  с  собой  Габриеля  и
Матильду.
   Накануне Филипп  и Бланка предприняли последнюю отчаянную попытку
отговорить Габриеля  от брака  с Матильдой,  но он  упорно стоял  на
своем. Сама  Матильда чувствовала себя точно приговоренной к смерти,
ее отношение  к Габриелю ничуть не улучшилось, и каждый день, а то и
по несколько  раз ко  дню,  она  умоляла  его,  Маргариту  и  Этьена
изменить свое  решение,  однако  все  трое  оставались  глухи  к  ее
мольбам, и  в конце  концов бедняжка,  если не  смирилась  со  своей
участью, то,  во всяком  случае, покорилась неизбежному. Филипп всей
душой жалел  Матильду; он  видел, как  в ней  с каждым днем растет и
крепнет ненависть  ко всем  без исключения  мужчинам, - и  тогда ему
становилось безмерно жаль Габриеля...

   Кастель-Бланко находился  более чем в двадцати милях от Памплоны,
и молодые  люди, хоть  и отправились  в путь  на рассвете, прибыли к
месту назначения поздно вечером. Все были крайне утомлены дорогой, а
Филипп, к  тому же,  чертовски зол.  Весь день он гарцевал на лошади
возле кареты,  в которой ехала Бланка, жалуясь ей вначале на жару, а
позже -  на   усталость,  но  она  упорно  не  желала  понимать  его
прозрачных намеков  и большей  частью  отмалчивалась,  стремясь  тем
самым показать ему, как низко он пал в ее глазах после той выходки с
Монтини. Помимо  этого, у  Бланки была  еще одна,  не  менее  веская
причина не  пускать Филиппа  к себе  в  карету:  только  что  у  нее
закончились месячные, и она, чувствуя повышенную возбудимость и даже
некоторую гиперсексуальность,  не без оснований опасалась, что ей не
хватит сил  успешно противостоять  его чарам.  Так Филипп  и проехал
весь путь  верхом под аккомпанемент издевательских смешков, время от
времени доносившихся  из следовавшей впереди него кареты, на дверцах
которой  горделиво   красовался  герб  графства  Иверо:  это  Гастон
д'Альбре,  в  обществе  княжны  Елены,  комментировал  ей  очередную
неудачу  Филиппа   или  же   развлекал  свою   спутницу   пикантными
историйками о том же таки Филиппе.
   По прибытии  в замок  молодые  люди  наскоро  отужинали  и  сразу
разошлись  по   отведенным  им  покоям,  чтобы  успеть  как  следует
отдохнуть перед намеченным на следующий день развлечением - сельской
свадьбой. Филипп  также  собирался  уходить  к  себе,  но  Маргарита
задержала его  и попросила  зайти к  ней якобы для серьезной беседы.
Разговор  их   вправду  был  серьезным,  и  к  концу  Маргарита  так
расстроилась, что  Филиппу пришлось  утешить ее,  оставшись с ней на
всю ночь.



        Глава 45
                          ГРУСТНАЯ СВАДЬБА

С легкой  руки Маргариты  словосочетание "сельская  свадьба"  всегда
будет  вызывать   в  памяти   Филиппа  гнетущую  атмосферу  тоски  и
безысходности, царившую  в маленькой  часовне Кастель-Бланко,  когда
настоятель небольшого  монастыря, что в двух милях от замка, сочетал
Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат
с круглым,  как луна,  благообразным лицом  и  добродушным  взглядом
светло-серых  глаз   был  так  неприятно  поражен  похоронным  видом
невесты, что  вдруг заторопился  и чуть ли не наполовину скомкал всю
церемонию,  а  заключительное  напутствие  и  вовсе  произнес  таким
мрачным тоном, каким в пору было бы говорить: requiescat in pace[6].
--------------------------------------------------------------
 6 reqirscat in pace - да почиет в мире (лат., церк.)

   Задумка Маргариты  явно не  удалась. Веселье  было подрублено  на
корю, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в
бездарный и  жутковатый фарс.  К ее  немалой досаде,  падре Эстебан,
духовник  Бланки,   единственный   священнослужитель,   к   которому
наваррская  принцесса   чувствовала  искреннюю   симпатию,   наотрез
отказался  венчать  молодых,  весьма  резко  заявив,  что  не  будет
принимать никакого  участия в  этом, по  его  мнению,  богопротивном
деянии, - и большинство гостей каким-то непостижимым образом об этом
прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи,
опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались поскорее
выбросить из  головы виновников  так называемого  торжества, и, быть
может, именно  поэтому все они, включая и дам, пили в тот день много
больше обычного - чтобы чуточку расшевелиться.
   Ближе  к   вечеру  обильные   возлияния  дали   о   себе   знать.
Присутствующие оживились,  приободрились, их  лица  все  чаще  стали
озаряться улыбками,  в подернутых  пьяной поволокой глазах заплясали
чертики, посыпались  шуточки,  раздались  непринужденные  смешки,  а
затем разразился  громогласный  гомерический  хохот.  Пир,  наконец,
сдвинулся с  мертвой  точки  и  сразу  же  понесся  вскачь.  Знатная
молодежь пьянствовала  вовсю, позабыв  о чувстве меры и о приличиях,
невзирая на  все свое  высокое  достоинство.  Даже  Филипп,  вопреки
обыкновению, изрядно  нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке
с не очень скромными, вернее, с очень нескромными предложениями - но
она была  еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные
ухаживания.
   Часов  в   десять  вечера   порядком  захмелевшая   Маргарита   с
откровенностью,  ввергнувшей   Матильду  в   краску,  об®явила,  что
новобрачным пора  ложиться в  кроватку. К  удивлению Филиппа, добрая
половина участников  пиршества, главным  образом  неженатые  молодые
люди, вызвались  сопровождать молодоженов  в их покои. Лишь немногим
позже он  сообразил,  что  все  эти  принцы  королевской  крови,  не
сговариваясь,  решили   принять  участие   в   игре,   которой   они
неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того,
чтобы самим  ввязаться в  схватку за  обладание  подвязкой  невесты.
Филипп никак  не мог  пропустить такого  диковинного зрелища и пошел
вместе с  ними, также  прихватив с  собой Бланку, которая не нашла в
себе мужества  отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и
остальные пирующие.
   Дорогой осовелые  господа весело  болтали и наперебой отпускали в
адрес  молодоженов   соленые  остроты,   а  первую  скрипку  в  этой
какофонии,  бесспорно,   играл  Филипп   де  Пуатье.  Водрузив  свою
центнеровую тушу  на плечи  двух здоровенных лакеев, он густым басом
распевал какую-то  развязную песенку крайне неприличного содержания;
ее, наверняка,  сочли бы  неуместной даже  на  свадьбе  свинопаса  с
батрачкой. При  этом некоторые  относительно трезвые  гости обратили
внимание на  гримасу  глубокого  отвращения,  исказившую  безупречно
правильные черты  лица  жены  наследного  принца  Франции,  Изабеллы
Арагонской.
   Между тем  Филипп, цепко  держа Бланку  за запястье, обмозговывал
одну великолепную  идею, пришедшую ему в голову в порыве гениального
озарения: схватить  даму своего сердца на руки и, решительно подавив
возможное сопротивление,  тотчас, немедленно  утащить ее  к себе - а
потом хоть трава не расти. Однако при зрелом размышлении он пришел к
выводу,  что   для  такого  смелого  и  мужественного  поступка  ему
недостает,  как   минимум,  двух  бокалов  доброго  вина,  и  твердо
постановил воспользоваться  первым же представившемся случаем, чтобы
наверстать упущенное.  Словно  догадываясь,  какие  мысли  роятся  в
голове Филиппа,  Бланка опасливо  косилась  на  него  и  то  и  дело
предпринимала попытки  отойти на  безопасное расстояние,  но все  ее
усилия пропадали втуне - сомкнувшиеся у нее на запястье пальцы, хоть
и не причиняли ей боли, вместе с тем казались сделанными из стали, а
не из мягкой, хрупкой и податливой человеческой плоти.
   Очутившись в  просторной спальне новобрачных, разгоряченные вином
вельможи большинством  голосов потребовали,  чтобы  сперва  Габриель
полностью раздел  Матильду и только затем отдал им на растерзание ее
подвязку. В  те времена  еще был  в ходу обычай перед первой брачной
ночью выставлять  совершенно голую невесту на всеобщее обозрение и в
присутствии шумной  компании друзей  жениха укладывать ее в постель.
По крайней  мере, Филиппу  с Луизой  пришлось пережить  подобное,  и
потому он  спьяну поддержал  это требование,  начисто проигнорировав
умоляющие взгляды  Матильды, которые  она бросала  на него, Бланку и
Маргариту.
   Тяжело вздохнув,  Габриель безропотно  принялся исполнять желание
их высочеств. От волнения его зазнобило, а на лбу выступила холодная
испарина. Матильду  пробирала нервная  дрожь; она  зябко ежилась под
откровенными взглядами,  раздевающими  ее  быстрее,  чем  это  делал
Габриель, и,  сгорая от  стыда, страстно молила небеса ниспослать ей
быструю смерть.
   Когда на  девушке оставались  лишь чулки, туфли и короткая нижняя
рубаха из тонкой полупрозрачной ткани, Бланка твердо произнесла:
   - Ну все, милостивые государи, довольно. По-моему, хватит.
   В ее  звонком мальчишеском  голосе было  нечто такое странное, не
поддающееся описанию,  почти неуловимое,  и тем  не менее необычайно
властное  и   даже  угрожающее,   что   пьяные   хихиканья   женщин,
возбужденные комментарии  и  похотливые  ахи  да  охи  мужчин  мигом
улеглись, и все присутствующие в одночасье протрезвели.
   - Кузина  права, -  сдержанно  отозвалась  Маргарита. -  Пожалуй,
достаточно. А  теперь, дорогие дамы и женатые господа, отойдите-ка в
сторону. Пускай господа неженатые малость поразвлекутся.
   Все дамы, женатые господа и господа, причислившие себя к таковым,
торопливо отступили к стене, оставив посреди комнаты семерых молодых
людей, жаждавших  выяснить между  собой, кто же из них первый станет
женатым. Габриель  опустился перед  Матильдой на  колени,  дрожащими
руками снял  с ее  правого чулка  отделанную  кружевом  подвязку  и,
глубоко вдохнув, наобум бросил ее через плечо.
   И  пошло-поехало!..   Филипп  множество   раз  присутствовал   на
свадьбах,  но   никогда  еще  не  видел  столь  яростной,  жестокой,
беспощадной борьбы  за обыкновенную  подвязку, пусть  даже снятую  с
такой прелестной  ножки, как  у Матильды.  Зрители громко  хохотали,
пронзительно визжали,  некоторые,  согнувшись  пополам,  тряслись  в
истерике, и  все дружно  подзадоривали дерущихся, каждый из которых,
раздавая пинки  и тумаки  направо и  налево, стремился  подхватить с
пола подвязку  и не  подпустить  к  ней  кого-либо  другого.  Улучив
момент,  сразу  двое  из  них,  Педро  Оска  и  Тибальд  Шампанский,
одновременно нырнули вниз, протягивая руки к драгоценному талисману,
но столкнулись  лбами, взвыли от боли и грохнулись на пол. Остальные
пятеро навалились на них сверху.
   Однако  злополучная   подвязка  не   досталась  никому   из  семи
претендентов. Видимо,  в пылу  борьбы кто-то  невзначай подцепил ее,
но, не  заметив этого,  сделал резкое движение - как бы там ни было,
подвязка вылетела из образовавшейся кучи-малой, описала плавную дугу
и приземлилась точно у ног Жоанны Наваррской.
   - Вот и  все, - спешно  констатировала Маргарита, побаиваясь, что
увлеченные борьбой  драчуны того  и гляди набросятся на ее кузину. -
Победила Жоанна...  Гм. Это очень кстати, сестренка. Тебе давно пора
замуж.
   Жоанна покраснела  и,  скрывая  смущение,  быстро  наклонилась  к
подвязке - якобы для того, чтобы подобрать свой трофей.
   - Ну,  ладно,   друзья, -  между   тем  продолжала   Маргарита. -
Поразвлеклись  и   хватит,  хорошего   понемножку.   Пускай   теперь
порезвятся наши молодые. Пора им тоже вступить в противоборства - но
любовные, разумеется.
   Большинство присутствующих  добродушно загоготало на грубую шутку
наваррской принцессы, а Бланка закусила губу и нахмурилась.
   "Боюсь, это  вправду будет походить на противоборства, - подумала
она, сочувственно глядя на убитую горем Матильду. - Буквально..."
   Молодые  вельможи   задержались  в   брачных  покоях   еще  ровно
настолько, чтобы  распить бурдюк  вина. При  этом умудренные  опытом
сердцееды, можно  сказать, мастера  в деле ублажения дам, среди коих
был   и    Филипп,   дали    Габриелю   несколько   весьма   ценных,
квалифицированных, но  очень пикантных  советов, от  которых  бедная
Матильда так  и села  на кровать,  искренне сожалея,  что  не  может
провалиться сквозь землю.
   Но  вот   постепенно  спальня  опустела.  Чуть  дольше  остальных
задержалась в  ней Бланка. Она подошла к Матильде, молча обняла ее и
расцеловала  в   обе  щеки;   затем,  чувствуя,   что  на  глаза  ей
наворачиваются слезы,  торопливо, почти  бегом, бросилась  к выходу.
Наконец, молодожены остались наедине.
   Какое-то время  в спальне  царила напряженная  тишина, лишь из-за
двери доносилась  неразборчивая болтовня  и громкие  смешки вельмож,
покидавших брачные покои. Габриель сбросил с себя камзол и башмаки и
робко подступил  к Матильде,  которая сидела  на краю широкого ложа,
ссутулив плечи,  и исподлобья  пугливо глядела  на него,  как  будто
умоляя не приближаться к ней.
   Сердце Габриеля  заныло в  истоме. Он  хотел сказать Матильде так
много ласковых  слов, он  так любил  ее, он  так ее  обожал... А она
ненавидела и  презирала его -  за ту единственную ошибку, которую он
совершил три  недели назад,  ослепленный внезапно  вспыхнувшей в нем
страстью, полностью  потеряв рассудок  и всякий  контроль над собой.
Лишь теперь  Габриель понял,  к чему  привело его упрямство в паре с
безумием. Он на всю жизнь связал себя с женщиной, которая испытывает
к нему  отвращение, которая  гнушается  его,  в  глазах  которой  он
олицетворение  всего   самого  худшего,   самого  грязного,   самого
низменного, что  только может  быть в  мужчине. С  каждой  ночью,  с
каждой их  близостью, ее отвращение будет лишь усиливаться, а вместе
с ним  будут расти ее ненависть и презрение к нему, и постепенно его
жизнь превратится  в ад.  Он никогда  не дождется  от  нее  ответной
нежности, теплых слов поддержки и понимания. Они всегда будут чужими
друг другу, мало того - врагами...
   Все ласковые слова, посредством которых Габриель собирался излить
на Матильду  свою безграничную любовь к ней, вдруг застряли у него в
горле. Он резко, почти грубо, произнес:
   - Ты сама снимешь чулки, или это сделать мне?



        Глава 46
                         РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШТУРМ

Едва лишь  Бланка вышла  из покоев  новобрачных, тотчас  рядом с ней
возник Филипп, и его пальцы вновь сомкнулись вокруг ее запястья.
   - Дорогой  кузен, -   раздосадовано  сказала  она. -  Пожалуйста,
отпустите меня.
   - И не  подумаю, моя бесценная кузина, - кротко, но категорически
возразил он. - Почему бы нам не пойти вместе?
   - Хотя бы потому, что нам не по пути.
   - Вот как?!
   - Да, Филипп. Я иду к себе.
   - Но зачем?
   - Как это зачем? Поздно уже.
   - Поздно? - удивился  Филипп. - Не  смешите меня, Бланка. Уж я-то
знаю, когда для вас настает "поздно".
   - Сегодня я  устала, - об®яснила  она. - К  тому же у меня плохое
настроение - и  вам известно из-за чего... Ну, так отп?стите вы меня
или нет?
   - Ни-ко-гда!
   - Но учтите:  по доброй  воле я  с вами  не пойду, - предупредила
Бланка. - Конечно,  вы можете применить грубую силу, но тогда я буду
сопротивляться.
   - О нет,  солнышко, до  этого дело не дойдет. Раз вы устали, я не
смею задерживать вас.
   - Так отпустите! -  Бланка попыталась высвободить руку, но Филипп
хватки не ослаблял. - Как же я пойду, скажите на милость?
   - Очень просто - я пойду с вами.
   Бланка тяжело вздохнула:
   - Вы несносный, Филипп!
   - Вовсе нет,  дорогая. Просто  я пленен вашими чарами, и это выше
моих сил - отпустить вас сейчас.
   Пока они вот так пререкались, не трогаясь с места, остальные дамы
и господа  уже  дошли  до  конца  коридора.  Оглянувшись,  Маргарита
окликнула их:
   - Кузина, принц! Почему вы отстаете?
   - Кузина  Бланка   устала, -  ответил   за  двоих  Филипп. -  Она
возвращается к  себе и попросила меня сопровождать ее. Разумеется, я
не могу отказать ей в этой услуге.
   В ответ  на эту  беспардонную ложь  Бланка лишь  поджала губы и с
достоинством промолчала.  Она понимала,  что  любые  возражения