свои  родовые владения, в ваших руках окажется добрая половина
Галлии.
   - Вот именно. Женившись на Анне, я смогу в любой момент заявиться
к королю  и прямо  сказать: ну-ка,  дядя, освободи место на троне...
Конечно, я  так не  поступлю. Королевская  власть священна, и негоже
ронять ее  в глазах  подданных, низвергая помазанника Божьего силой.
Но  я   потребую  от  дяди  и  Сената  безусловного  признания  меня
наследником престола и соправителем королевства, независимо от того,
будут у  королевы Марии  дети  или  нет.  Постепенно  в  моих  руках
сосредоточится вся  реальная власть,  а за  дядей Робером  останется
лишь  титул,   от  которого   он,  надеюсь,  впоследствии  отречется
добровольно, без малейшего принуждения с моей стороны. А если нет, я
предложу Сенату  принять закон  о дуумвирате[2].  Так или  иначе, но
самое большее через пять лет мы с Анной станем королем и королевой.
--------------------------------------------------------------
 2  Здесь под  дуумвиратом Филипп подразумевает совместное правление
двух королей.

   - Подобные рассуждения  я уже  слышал, - заметил  Габриель. -  Но
тогда речь шла о Наварре и о госпоже Маргарите.
   - А теперь  этот номер  не пройдет. В сложившихся обстоятельствах
мой брак с Маргаритой не сделает наш род доминирующим в Галлии.
   - Почему?
   - Вот  почемучка! -   рассердился  Филипп. -  Думай,  прежде  чем
спрашивать. Учти, что вскоре Людовик Прованский выходит из-под опеки
короля Робера -  и тут  уж сам собой напрашивается его брак с Анной,
вряд ли  этому помешает  то обстоятельство,  что она  старше него на
полгода. Либо  он, либо  я -  другой  альтернативы  нет.  Прибавь  к
Провансу Готию, Руэрг и Перигор, не забудь также о поддержке герцога
Савойи,  который   примет  сторону   сильнейшего,   чтобы   избежать
междоусобицы, - и  корона в  руках  у  этого  мальчишки.  Поверь,  я
искренне  сожалею  о  преждевременной  кончине  виконта  Готийского,
сокрушившей мои  надежды на  об®единение Галлии  и  Наварры  в  одно
государство. Но если виконту суждено было умереть бездетным, то умер
он вовремя  и, к счастью, я узнал об этом до официального об®явления
о моей  помолвке с  Маргаритой, иначе пришлось бы забрать свое слово
назад, что отнюдь не сделало бы мне чести.
   - А кстати,  откуда вы узнали? - поинтересовался Габриель. - Что-
то я не слышал никаких толков на этот счет.
   - Лишь вчера  вечером император получил письмо от маркиза Армана,
так что слухи по понятным причинам еще не успели распространиться. А
поведала мне  об этом  Анна, как я подозреваю, не без умысла - то ли
по наущению отца, то ли по собственной инициативе.
   Габриель с сомнением покачал головой:
   - Вряд ли  по собственной  инициативе. Уж больно она юная, к тому
же девчонка.
   - Не  будь  таким  снобом,  дружок! -  фыркнул  Филипп. -  Я  уже
встречал   одну    четырнадцатилетнюю   девчонку,    с   которой   в
сообразительности могли  тягаться лишь  очень немногие  мужчины; это
Бланка. А  что касается  Анны, то у нее не просто мужской склад ума.
При всей  своей женственности,  она здорово  смахивает на парнишку в
девичьем платьице...  Впрочем, как  бы то  ни было,  мне определенно
дали понять, что я совершаю большую ошибку, сватаясь к Маргарите.
   - А что  думает по  этому поводу  ваш отец?  Или он еще ничего не
знает?
   - Да нет,  знает. Перед  уходом я  разговаривал  с  ним,  правда,
недолго.
   - И что вы решили?
   - Тогда ничего.  Я был  слишком возбужден,  чтобы принимать столь
важное для всей нашей семьи решение.
   - А теперь?
   - Теперь я немного успокоился, собрался с мыслями и решил.
   - Отказать госпоже  Маргарите и  просить у  Августа Юлия руки его
дочери?
   - Да ну! Как ты догадался, черт возьми? - с притворным изумлением
произнес Филипп,  растягиваясь на  диване. - Ну, если ты у нас такой
сообразительный, будет  тебе порученьице.  Разыщешь моего отца - он,
должно быть,  еще пирует, вернее, выторговывает у византийцев лишнее
сольдо за каждого гасконского наемника, - так вот, передашь ему, что
я...
   Что следовало  передать герцогу,  Филипп сказать не успел. В этот
момент дверь  настежь распахнулась  и в  комнату, спотыкаясь, вбежал
д'Обиак. Не устояв на ногах, он грохнулся ничком на пол.
   Следом за  ним, размеренно  цокая  каблуками  по  паркету,  вошла
Маргарита.
   Завидев ее,  Габриель  мигом  вскочил  на  ноги,  а  Филипп  лишь
перевернулся набок и подпер голову левой рукой, приняв позу древнего
римлянина, возлежащего в триклинии за обеденным столом.
   - Добрый вечер,  принцесса, - сказал  он,  весело  поглядывая  на
пажа,  который   сидел  на   полу  и  потирал  ушибленные  колени. -
Присаживайтесь, пожалуйста.  Вы уж  простите великодушно,  что я  не
приветствую вас  стоя, но  для этого имеется уважительная причина: я
очень устал.
   Бросив на  него испепеляющий  взгляд,  Маргарита  села  в  кресло
напротив дивана и гневно произнесла:
   - Слыханное ли  дело, сударь,  чтобы  наследной  принцессе  в  ее
дворце преграждал путь какой-то паж!
   - Я в  отчаянии, ваше  высочество! - с  виноватым видом отозвался
д'Обиак,  поднимаясь  на  ноги. -  Но,  осмелюсь  заметить,  что  вы
превратно истолковали  мои намерения. Я лишь хотел по форме доложить
монсеньору...
   - Молчи, негодный  мальчишка! - визгливо  выкрикнула Маргарита. -
Поди вон!
   - И в самом деле, Марио, - поддержал принцессу Филипп. - Уберись-
ка отсюда  по добру  по здорову. -  (При этом  он украдкой подмигнул
парню: мол,  ты же видишь, в каком она состоянии.) - И ты, Габриель,
тоже ступай. Надеюсь, ты понял, что надо передать моему отцу?
   - Да, понял.
   - Тогда доброй ночи.
   Габриель молча  поклонился  Маргарите  и  вышел.  Вслед  за  ним,
затравленно озираясь на принцессу, из комнаты выскользнул д'Обиак.
   Когда дверь  затворилась, Филипп, не меняя позы, холодно взглянул
на Маргариту и с наигранным безразличием в голосе осведомился:
   - Итак, сударыня,  не соблаговолите ли об®яснить, что привело вас
ко мне в столь поздний час?



        Глава 39
                      СВАТОВСТВО ПО-ГАСКОНСКИ

Что ответила  Маргарита на  эту вежливо-издевательскую  реплику,  мы
узнаем несколько  позже; а сейчас последуем за Габриелем де Шеверни,
который отправился выполнять поручение Филиппа.
   Герцога он разыскал без труда. Как и предполагал Филипп, его отец
еще не  покинул  пиршественный  зал -  правда,  беседовал  он  не  с
византийским посланником,  а с  императором Римским, который излагал
ему свою  теорию о  том, что  подлинным автором  написанной в начале
прошлого века  "Божественной комедии"  был вовсе  не наследный принц
Италии Марк-Антоний  Юлий, а  некий Данте  Алигьери, придворный поэт
императора Августа Х. Ловкий и изворотливый политик, в частной жизни
Август ХII  был воплощением кристальной честности и порядочности. Не
понаслышке зная,  как тяжелы  бывают муки творчества и какие крепкие
узы связывают  настоящего художника  с каждым его творением, он всей
душой  ненавидел   плагиат  и  не  прощал  этот  грех  никому,  даже
собственным предкам.  Во многом  благодаря ему имя великого Данте не
кануло в  безвестность, подобно  именам других  мастеров, чью  славу
незаслуженно присвоили сильные мира сего.
   Габриель уже несколько минут расхаживал по залу, то и дело бросая
на герцога  и императора нетерпеливые взгляды, но не решался подойти
ближе и  вмешаться в  их разговор.  Август ХII первый заметил его и,
прервав свой  неторопливый рассказ,  обратил внимание собеседника на
это обстоятельство:
   - Мне кажется,  достопочтенный, что дворянин твоего сына страстно
желает поведать тебе нечто крайне важное и безотлагательное.
   Он обращался  к герцогу  в единственном  числе, так  как разговор
велся на  той своеобразной  итализированной  латыни,  которая  в  те
времена  еще   довольно  широко   употреблялась  в   среде   римской
аристократии и в международном общении.
   Проследив за  взглядом императора,  герцог утвердительно  кивнул,
сразу же  извинился, что вынужден ненадолго отлучиться, и поднялся с
кресла. Облегченно вздохнув, Габриель спешно направился к нему.
   - Вас прислал  мой  сын,  виконт? -  спросил  герцог,  когда  тот
подошел.
   - Да, монсеньор. Он велел передать, что согласен.
   - А поконкретнее?
   - К сожалению,  монсеньор, обстоятельства  не располагали к тому,
чтобы давать  мне  более  конкретное  поручение.  Однако  из  нашего
разговора, предшествовавшего  появлению этих  обстоятельств, можно с
уверенностью  предположить,   что  монсеньор   сын  ваш   не  станет
возражать, если  вы воспользуетесь  удобным случаем  и  попросите  у
императорского величества руки его дочери.
   Герцог усмехнулся:
   - А  вы   довольно  сообразительный   молодой  человек,   виконт.
Благодарю  вас.   Ступайте  и,   если   позволят   упомянутые   вами
обстоятельства, передайте  моему сыну, что пусть он не беспокоится -
я все улажу.
   Габриель поклонился  и отошел в сторону, но зал не покинул, решив
дождаться более определенных результатов.
   Между тем  герцог возвратился  на свое  место и  снова попросил у
императора прощения  за вынужденную  отлучку. Терпеливо  выслушав  в
ответ пространные  рассуждения о  незавидной участи державных мужей,
которых  даже   в  редкие   минуты  досуга   не  оставляют  в  покое
государственные дела, герцог сказал:
   - Увы, ты  прав, Цезарь[3].  Вот и  сейчас  дворянин  моего  сына
вернул меня  с небес  на землю.  Если ты  не возражаешь,  я хотел бы
поговорить с тобой о вещах более приземленных, чем поэзия.
--------------------------------------------------------------
 3 Цезарь - принятое в Средние века обращение к королю Италии.

   Август ХII заметно оживился.
   - С превеликим  удовольствием, достопочтенный -  ответил он. - Не
угодно ль тебе сообщить о предмете предстоящей беседы?
   По тому,  как замешкался  герцог,  окружавшие  его  и  императора
дворяне догадались,  что намечается  конфиденциальный разговор.  Все
они в одночасье вспомнили о каких-то неотложных делах, и вскоре двое
могущественных вельмож остались в этой части зала одни.
   - Август Юлий, -  веско  произнес  герцог. -  Как  ты,  наверное,
догадался, речь пойдет о твоей дочери Анне.
   - Да, - кивнул император. - Я предполагал это.
   - В таком случае я не вижу оснований хитрить и изворачиваться...
   Август ХII нетерпеливо щелкнул пальцами.
   - Прости, что перебиваю тебя, достопочтенный, но я даже настаиваю
на откровенности.  Когда дело  касается  наших  детей,  это  слишком
серьезно,  чтобы   юлить  и   прибегать  к  обычным  дипломатическим
уверткам, без  которых иной раз обойтись просто невозможно. Однако в
данной ситуации  прямота - самая  лучшая  политика.  Прежде  чем  ты
скажешь то,  что я  надеюсь  от  тебя  услышать,  я  хотел  бы  ради
установления между  нами  полного  доверия  сообщить,  что  вчера  я
получил от  Армана Готийского  письмо. Он  просит как  можно  скорее
выдать Анну  замуж, ибо  хочет  удостовериться,  что  после  смерти,
приближение коей  чувствует все  явственнее, его  владения попадут в
надежные руки.
   - И как ты находишь эту просьбу? - поинтересовался герцог.
   - Вполне законной,  вельможа. Я  считаю, что человек, от которого
моя дочь получит в наследство половину Лангедока, а затем, возможно,
и королевский венец, - такой человек вправе ставить мне определенные
условия. К  тому же  Анна, несмотря на свой юный возраст, уже зрелая
девушка и,  думаю, раннее замужество пойдет ей только на пользу... -
Тут  щека  императора  нервно  дернулась,  но  герцог  предпочел  не
замечать этого. - Особо достопочтенный Арман обратил мое внимание на
двух возможных  кандидатов в  мужья Анны,  самых  достойных  по  его
мнению; это твой сын и граф Людовик Прованский. Надобно сказать, что
я склонен согласиться с ним.
   - Извини за  нескромный вопрос,  Цезарь, но  кому из них двоих ты
лично отдаешь предпочтение?
   - Разумеется, твоему сыну. Граф Людовик в свои тринадцать лет уже
успел отличиться  далеко не  с лучшей  стороны. Он  слишком  злобен,
вздорен, неукротим  и  неуравновешен,  больно  много  в  нем  спеси,
праздного тщеславия и бессмысленной жестокости, стремления причинять
страдания  другим -   и  вовсе  не  в  интересах  дела,  по  суровой
необходимости, но  зачастую лишь  ради собственной  прихоти, потакая
своим низменным  страстям. И  мало того,  созерцание  чужих  мучений
доставляет  ему  какое-то  противоестественное  удовольствие.  Одним
словом, граф Прованский не тот человек, кого я желал бы видеть мужем
моей единственной дочери. - Император пристально посмотрел герцогу в
глаза. - Я  понимаю это  так, что  ты... - он  сделал  выжидательную
паузу.
   - Да, Цезарь.  От имени  моего сына  Филиппа я  прошу у тебя руки
твоей дочери Анны Юлии.
   Губы императора тронула добродушная улыбка:
   - Я согласен,  вельможа. Если  ты не  возражаешь,  наши  министры
могут тотчас  приступить к  составлению брачного  контракта.  А  что
касается гарантий выполнения нашей устной договоренности...
   - Август Юлий! -  гордо вскинул  голову  герцог. -  Я  ничуть  не
сомневаюсь в нерушимости твоего слова.
   - И равно  не позволишь подвергать сомнению нерушимость своего, -
добавил император. -  Боюсь,  ты  превратно  истолковал  мои  слова,
достопочтенный. Впрочем, и я сам выразился далеко не лучшим образом,
за что  прошу великодушно  простить меня.  Я лишь хотел сказать, что
составление брачного  контракта может  затянуться. А между тем, было
бы желательно  еще до  его подписания  внести определенную ясность в
наши отношения, чтобы не только мы, но и все прочие не сомневались в
серьезности наших  намерений. Поверь,  я  гораздо  больше,  чем  ты,
заинтересован в  этом браке -  и как отец Анны, и как король Италии.
Твой сын непременно станет великим государем. Наследство моей дочери
отнюдь не  является определяющим,  оно лишь  облегчит ему выполнение
своего предначертания,  но ничто  не в  силах воспрепятствовать  его
возвышению. И  я, разумеется, кровно заинтересован в том, чтобы наши
страны и наши народы жили в мире и согласии друг с другом.
   - Ты льстишь моему отцовскому тщеславию, Цезарь, - сказал герцог.
   - Вовсе нет,  мой благородный  вельможа, никакая  это  не  лесть.
Должно быть,  тебе известно,  что я всерьез занимаюсь астрологией, и
мои скромные  достижения в  этой области человеческого знания высоко
ценятся многими  видными  учеными  не  только  христианского,  но  и
арабского мира. Так вот, еще восемь лет назад я составил гороскоп на
твоего  сына   Филиппа,  а   затем   ежегодно   уточнял   полученные
результаты - звезды  определенно сулят  ему великое  будущее, и  чем
дальше, тем  определеннее, - а  звезды, поверь мне, никогда не лгут,
надо только  суметь правильно  истолковать их  предсказания. Теперь,
надеюсь,  ты  понимаешь,  почему  я,  уж  прости  за  столь  вольное
выражение, не хочу упускать такого зятя, как твой сын.
   "Ты  смотри, -   подумал  герцог. -   Наши  желания   в  точности
совпадают. Такой невестки, как Анна, я тоже не хочу упускать".
   - Кроме того, -  продолжал император, - твой сын явно нуждается в
более твердых гарантиях, нежели мое приватное обещание. Ведь поверив
мне на  слово, он  будет лишен  возможности  жениться  на  Маргарите
Наваррской - мы  же не  сарацины какие-то,  чья неугодная  Богу вера
позволяет им иметь по несколько жен сразу.
   - Твоя правда, Цезарь, - согласился герцог.
   - В таком  случае, ничто  не мешает  нам об®явить  о  предстоящей
помолвке... - Вдруг  император усмехнулся  и добавил: -  А ведь нас,
чего доброго,  сочтут  плохими  родителями,  если  узнают,  с  какой
неподобающей поспешностью  мы  распорядились  судьбой  наших  детей.
Впрочем, насчет этого у меня есть идея.
   Он встал  с кресла  и поднял руку, призывая всех присутствующих к
вниманию.
   - Господа! Я  рад сообщить  вам приятную  для меня  и,  возможно,
небезынтересную для  вас новость. После продолжительных консультаций
с  достопочтенным   герцогом  Аквитанским   мы,  наконец,  пришли  к
обоюдному согласию  по всем  принципиальным моментам,  и с  чувством
глубокого удовлетворения  я сообщаю,  что отдаю дочь мою Анну в жены
высокородному принцу Филиппу, сыну герцога и наследнику Гаскони.
   Вельможи в  зале одобрительно  зашумели - правда,  не все. Король
Наварры обалдело  взглянул на  герцога и  императора, расточавших  в
ответ на поздравления лучезарные улыбки; потом украдкой ущипнул себя
за руку  и, убедившись,  что не  бредит, мысленно  выругался. Дурные
предчувствия, овладевшие  им, когда  Филипп избрал королевой любви и
красоты Анну  Юлию Римскую,  оказались не  напрасными.  А  ведь  еще
накануне дочь  уверяла его,  что ее брак с Филиппом Аквитанским дело
решенное, - и на тебе!.. А он так надеялся...
   "Ну, все! -  злобно подумал  король, не в силах сдержать зубовный
скрежет. - Хватит  мне панькаться с нею! Терпение мое лопнуло... Да,
да, лопнуло! -  в бессильной  ярости храбрился  он. - Остались Оска,
Шампань, племянники  Педро и  Рикард - и  вот с  одним  из  них  она
непременно  поженится.   Если  надо  будет,  силой  приволоку  ее  к
алтарю..."
   А тем  временем  император,  усаживаясь  в  свое  кресло,  сказал
герцогу:
   - Мне кажется,  достопочтенный, что  такая гарантия  удовлетворит
всех нас - и тебя, и меня, и твоего сына.
   - Безусловно, - кивнул тот.



        Глава 40
                  В КОТОРОЙ МАРГАРИТА ИЗБАВЛЯЕТСЯ
                           ОТ НАВАЖДЕНИЯ,
                     А ФИЛИПП ВИДИТ СЛАДКИЕ СНЫ

Теперь, после  этого  небольшого,  но  крайне  важного  отступления,
вернемся к  Филиппу и Маргарите. Как мы уже знаем, Филипп, оставшись
наедине с принцессой, сказал:
   - Итак, сударыня,  не соблаговолите ли об®яснить, что привело вас
ко мне в столь поздний час?
   Маргарита резко вскочила на ноги.
   - Извольте хотя  бы не  лежать в  присутствии дамы! - в голосе ее
прозвучали истерические  нотки. - Ишь,  как развалились!  Как... как
ленивая свинья - вот как!
   Филипп вздохнул и принял сидячее положение.
   - Это даму  удовлетворит? Или дама желает, чтобы я упал перед ней
на колени? - утомленно, а потому со злостью произнес он.
   Лицо Маргариты вспыхнуло ярким румянцем негодования.
   - Что за  тон, милостивый  государь?! Нет,  каков нахал, подумать
только! А вырядился - тоже мне, римский сенатор!
   - Галльский, - машинально  уточнил Филипп. -  Вы меня  поражаете,
любезная кузина. Я не понимаю, что вам от меня надо.
   Вдруг Маргарита  вся как-то  сникла, опустилась  рядом с  ним  на
диван, положила голову на его плечо и тихонько заплакала.
   - Ну,  это   уже  никуда  не  годится, -  растерянно  пробормотал
Филипп. - Прекрати, слышишь!
   - Помолчи, Филипп, -  сквозь слезы  взмолилась Маргарита. - Прошу
тебя, молчи... Жестокий ты, бездушный!..
   Так они и сидели: она плакала, а Филипп, превозмогая сон, думал о
том, сможет  ли он когда-нибудь постичь иррациональную сущность этих
удивительных и загадочных созданий - женщин.
   Наконец Филипп поднял тяжелые, точно налитые свинцом веки.
   - Хочешь остаться со мной? - вяло спросил он.
   Маргарита вытерла влажное от слез лицо о его тогу и утвердительно
кивнула:
   - Да, милый, хочу.
   - Ну, так пойдем. Только прихвати свечу, не то споткнемся.
   - Угу.
   В спальне  Филипп скинул  с себя тогу и нижнее белье и забрался в
постель.
   - Раздевайся сама, -  сказал  он  Маргарите. -  У  меня  нет  сил
помогать тебе.
   Маргарита быстренько разделась донага и спросила:
   - Свечу гасить?
   - Нет, пожалуй,  не надо, -  ответил Филипп,  восхищенно глядя на
нее. - Боже,  ты такая  хорошенькая! Я  никак не  могу  налюбоваться
тобой... Иди ко мне, милочка. Скорее!
   Маргарита юркнула  под  одеяло,  крепко  прижалась  к  Филиппу  и
покрыла  его   лицо  жаркими   поцелуями.  Ее   поцелуи  были  столь
страстными, что  Филипп, мигом  позабыв об  усталости, с таким