-то, наверняка, и читает со скрипом.
   - Ясное дело, монсеньор.
   - Нет, ты посмотри, какая идиотская ухмылка! Вот кретин, подумать
только!.. Ч-черт! Кажись, я здорово ушибся. Проклятый ублюдок!..
   По сему  наступил кульминационный  момент  состязаний -  в  очном
поединке Филиппу  и графу  де Барейро  предстояло определить, кто из
них завладеет титулом короля турнира.
   Филипп занял  свое место в конце арены и сосредоточился. Заиграли
трубы, герольды  понесли какой-то  вздор о  прекрасных очах, якобы с
надеждой и  нетерпением взирающих на доблестных рыцарей. Наконец был
дан сигнал  к началу  схватки, и  тотчас  противники  во  весь  опор
ринулись навстречу своей победе или поражению.
   То,  что   сделал  Филипп   за  какие-нибудь   доли  секунды   до
предполагаемого  столкновения,   многим   показалось   неоправданным
риском, но  для него  это было  точно рассчитанное  и безукоризненно
выполненное движение. Он привстал на стременах и резко выбросил руку
с копьем  вперед, целясь  противнику в  забрало. Сила  и внезапность
удара сделали  свое дело -  острие копья Хайме де Барейро лишь слабо
чиркнуло по  щиту Филиппа, а сам графа, потеряв равновесие, свалился
вниз головой  с лошади,  несколько раз  перекувыркнулся на  траве  и
остался лежать  неподвижным. Как  потом оказалось, он получил легкое
сотрясение мозга и сломал правую ключицу.
   Зрители, от  простолюдинов до  вельмож,  словно  обезумели.  Даже
самые знатные  и очень  важные  господа,  позабыв  о  своем  высоком
положении, вскочили  с мест,  исступленно  аплодировали  и  громкими
криками приветствовали  победителя, а  восхищенные дамы  срывали  со
своих одежд украшения и посылали эти трогательные подарки Филиппу.
   Главный герольд  турнира начал  что-то  говорить,  но  его  слова
потонули во  всеобщем реве.  Тогда он  поглубже  вдохнул  воздух  и,
надрывая глотку, заорал:
   - Слава королю  турнира, великолепному и грозному сеньору Филиппу
Аквитанскому!
   На трибунах  иезуитофобы вновь  принялись  лупить  иезуитофилов -
теперь уже от излишка радости.
   Между тем  к Филиппу  приблизились маршалы  и оруженосцы, помогли
ему спешиться,  сняли  с  него  шлем,  панцирь  и  рукавицы  и,  под
нескончаемые здравицы  и восхваления  герольдов,  проводили  его  на
помост к наваррскому королю. Дон Александр обнял Филиппа, расцеловал
в обе щеки и торжественно произнес:
   - Вы проявили  необыкновенное мужество  и  ловкость,  мой  принц.
Теперь  покажите,   каков  у  вас  вкус -  выберите  королеву  наших
празднеств.
   Снова взвыли  трубы и  главный герольд,  предварительно бросив  в
толпу несколько  напыщенных фраз,  наконец соизволил  сообщить,  что
сейчас королю турнира предстоит избрать королеву любви и красоты.
   Рядом с  Филиппом  возник  паж,  державший  в  руках  подушку  из
красного бархата,  на  которой  покоился  золотой  венец  королевы -
тонкий обруч, украшенный зубцами в виде сердец и наконечников стрел.
   В  некотором   замешательстве  Филипп   огляделся  по  сторонам -
прекрасных дам  и девиц вокруг было вдоволь. Еще накануне он решил в
случае своей  победы  не  выбирать  Маргариту.  Ей  была  необходима
сильная  встряска;   она  должна   была  избавиться  от  наваждения,
парализовавшего ее  волю, поработившего  ее дух; надо было заставить
ее  разозлиться,   вспомнить,  что   она  принцесса,   дочь  короля,
наследница престола;  чтобы чувство обиды и унижения разбудило в ней
прежнюю   Маргариту,   которая   так   нравилась   Филиппу.   Будучи
любвеобильным, он,  тем не  менее, очень серьезно относился к браку.
Филипп хотел  видеть в  своей жене верную подругу, единомышленницу и
соратницу - но  не покорную рабу, беспрекословно выполняющую все его
прихоти. Он вообще любил своенравных и независимых женщин.
   "Кого  же   выбрать?" -  напряженно   размышлял  Филипп.  Бланку?
Хотелось бы,  да нельзя.  Его выбор  должен  быть  начисто  лишенным
сексуального подтекста,  иначе удар  не достигнет  цели. Тогда будет
уязвлено не  самолюбие Маргариты,  но ее  любовь;  а  ревность,  как
известно, дурной советчик.
   Изабелла Арагонская?  Золотые волосы, зеленые глаза, снежно-белая
кожа, изящные  руки, стройные  ножки, безупречная  фигура -  словом,
писаная красавица.  Как раз  такой и место на троне королевы любви и
красоты. Если  бы  решение  зависело  от  Эрика  Датского...  Однако
победителем был  Филипп, и  он сразу же отверг кандидатуру Изабеллы.
Она была  женой наследного  принца Франции,  страны, с  которой он с
недавних пор  находился в  состоянии  необ®явленной  войны,  сначала
отобрав Байонну,  а теперь  претендуя на Сент и Ангулем. Да и тот же
сексуальный подтекст  отнюдь не  исключался: сто  против одного, что
злые языки  не замедлят сочинить сногсшибательную историю, памятуя о
том, как  некогда герцог  Аквитанский отказался стать тестем старшей
дочери арагонского короля.
   Что ж,  решил Филипп,  придется остановить  свой  выбор  либо  на
Констанце Орсини,  жене Альфонсо,  либо  на  королеве  Галлии  Марии
Фарнезе... Но  на ком?  Обе молоды,  привлекательны; в конце концов,
обе итальянки.
   А впрочем!  В голову  ему пришла  великолепная идея, как с честью
выйти из затруднительного положения, в которое он сам себя поставил.
Он не  отдаст предпочтение  ни одной  из королев, но и не обидит при
том других  принцесс (кроме Маргариты, разумеется), предложив корону
дочери самого почетного из высоких гостей, первого среди равных, чьи
предки в былые времена завоевали полмира.
   В наступившей  тишине Филипп уверенно прошествовал мимо Маргариты
и  остановился   перед  соседней   ложей,   убранной   знаменами   с
изображением черного  орла на  белом поле. Он взял с подушки золотой
венец и,  преклонив колено,  протянул его  молоденькой светловолосой
девушке четырнадцати  лет. Та  недоверчиво взглянула  на него своими
большими карими  глазами, в  которых застыл  немой вопрос,  и даже в
некоторой  растерянности   захлопала  длинными   ресницами.   Филипп
улыбнулся ей в ответ и утвердительно кивнул.
   Самая сообразительная из окружавших девушку матрон приняла из рук
Филиппа венец и возложила его на белокурую головку избранницы.
   Главный  герольд   наконец  опомнился   и,   силясь   перекричать
громогласные здравицы и шквал рукоплесканий, сипло заорал:
   - Слава Анне Юлии Римской, королеве любви и красоты!
   Таково было достойное завершение первого дня столь блистательного
турнира.



        Глава 38
                      КОРОЛЕВА ЛЮБВИ И КРАСОТЫ
                       ПРЕД¬ЯВЛЯЕТ ПРЕТЕНЗИИ
                        НА ГАЛЛЬСКИЙ ПРЕСТОЛ

К вечеру  Памплона как  с ума  сошла. На  улицах и  площадях столицы
целую  ночь   не  стихало   веселье -  наваррцы   вовсю  праздновали
восемнадцатилетие своей  наследной  принцессы.  Возбужденные  ратным
зрелищем и  подогретые вином  горожане разошлись не на шутку. Они не
ограничивались одними  лишь невинными забавами: то тут, то там дело,
знай, доходило  до рукоприкладства относительно лиц, заподозренных в
симпатии к  иезуитам, а  сотня сорвиголов  разгромила и сожгла дотла
таверну, которую,  на беду  ее хозяина,  почему-то облюбовали рыцари
Сердца Иисусова.  Как и  во всех  странах, где  были сильны  позиции
иезуитов,  в   Наварре,  особенно   среди  представителей   третьего
сословия, к  ним не оставался равнодушным почти никто: одни почитали
их чуть  ли не  за святых,  иные - за  исчадий ада, причем последних
было явное  большинство. И  этой ночью настал их звездный час. Когда
утром  следующего   дня  королю  доложили  о  последствиях  народных
гуляний, бледный дон Александр аж за голову схватился.
   Благо к  этому времени  все высокие гости уже были во дворце, где
после продолжительного  перерыва на  отдых поздно  вечером состоялся
пир. Филипп  явился на  него свежий,  чистенький, одетый с иголочки,
взбодренный недавним  купанием - но  стоило ему сделать глоток вина,
как на  него с новой силой навалилась усталость, и едва начался пир,
он с  таким нетерпением  ожидал его  окончания, что  почти ничего не
с®ел.
   Сегодняшние состязания  отбили аппетит  также и  у Маргариты. Она
вообще не  соизволила явиться  к  праздничному  столу,  ссылаясь  на
плохое самочувствие,  чему Филипп  охотно поверил. Прекрасно знали о
причине ее  недомогания и  остальные гости.  Кое-кто  даже  мысленно
упрекал Филиппа  за  проявленную  невежливость,  однако  большинство
склонялось к  мысли, что  король турнира  сделал удачный выбор. Кому
же, дескать,  как не  императорской дочери,  чей род правит в Италии
без малого девять столетий, должен принадлежать венец королевы любви
и красоты?
   Сам Филипп  был просто  очарован  юной  принцессой.  Его  приятно
поразил  ее  гибкий  мальчишеский  ум,  сочетавший  в  себе  детскую
непосредственность  с  вполне  зрелой  рассудительностью  и  начисто
лишенный той  специфической  женской  практичности,  которая  подчас
вызывала у  Филиппа раздражение.  Вскоре между  ними завязался такой
оживленный разговор, что на губах у присутствующих начали появляться
понимающие улыбки.
   Впрочем,  ни   обстоятельства,  ни   состояние  духа  Филиппа  не
располагали его  к активным  ухаживаниям. К тому же в поведении Анны
не было  и намека  на жеманность  или кокетство, она держалась с ним
скорее  как   со  старшим  товарищем,  а  не  как  с  представителем
противоположного пола.  Большей частью их разговор носил нейтральный
характер, а  если и  касался взаимоотношений  мужчин  и  женщин,  то
опосредствовано. Так,  например, Анна спросила, кого из дам он желал
бы видеть  в ее свите в течение четырех последующих дней, и Филипп с
удовольствием назвал  имя Бланки  Кастильской, прочие же кандидатуры
оставил на  усмотрение самой  королевы. Анна  одобрила его  выбор, с
каким-то странным выражением заметив, что у него, мол, губа не дура,
а  после  некоторых  колебаний  добавила  без  обиняков,  что  в  ее
окружении каракатиц не будет - только хорошенькие девушки.
   Чуть позже  к  Филиппу  подошел  маршал-распорядитель  турнира  и
осведомился, намерен ли он отстаивать титул сильнейшего в завтрашних
групповых  состязаниях.   Филипп  ответил   отказом,  об®яснив   под
добродушный хохот присутствующих, что пленен чарами своей королевы и
собирается, как верный рыцарь, находиться при ней, чтобы защищать ее
от всяческих  поползновений со стороны возможных претендентов на его
место.
   Затем Филиппу  пришлось выручать  из  неловкого  положения  графа
Шампанского. Как  мы уже знаем, в схватке с Хайме де Барейро Тибальд
здорово ушибся и не был уверен, сможет ли на следующий день стать во
главе одной  из партий  в общем  турнире. Но  и отказываться  он  не
решался, поскольку  ушиб, даже  самый  сильный,  в  рыцарской  среде
принято было  считать сущим  пустяком. Видя,  как смутился  Тибальд,
когда к  нему направился маршал, Филипп в спешном порядке взял слово
и заявил, что коль скоро он король турнира, то в любом случае должен
набрать себе  почетную свиту -  если не  для совместного  участия  в
предстоящем сражении, так хотя бы для того, чтобы заботиться о дамах
из окружения  королевы любви  и красоты и при необходимости защитить
их от вышеупомянутых поползновений.
   Присутствующие сочли  это несколько  забавное требование,  тем не
менее, вполне  законным. В  числе прочих,  Филипп назвал  также  имя
Тибальда  де   Труа,  который  с  радостью  и  огромным  облегчением
ухватился за  его предложение.  По сему, к всеобщему удовлетворению,
предводителями двух  противоборствующих партий  были назначены Эрнан
де Шатофьер и Гуго фон Клипенштейн.
   С  окончанием   общей  трапезы   окончились  и  мучения  Филиппа.
Достопочтенные господа  принялись за  десерт, а дамы и притомившиеся
за день рыцари разошлись по своим покоям.
   Возвратясь к  себе, Филипп  застал в  гостиной весьма  живописную
картину. Посреди  комнаты на  устланном коврами полу сидели Габриель
де Шеверни,  Марио д'Обиак  и Марк  д'Аринсаль и перебирали какие-то
лежавшие перед  ними вещицы, внимательно рассматривая каждую из них.
Там было  несколько кружевных  манжет, пара  дамских перчаток,  один
оторванный от  платья рукав,  десяток носовых  платков с вышитыми на
них гербами  и инициалами,  множество разноцветных лент для волос, а
также всякие милые безделушки, вроде брошек, булавок и застежек.
   - А это  еще что такое? - произнес Филипп, скорее констатируя сам
факт наличия  этих вещей  и их количество, чем спрашивая, откуда они
взялись. Их происхождение было для него очевидно.
   - Подарки от  дам, монсеньор, -  с улыбкой  ответил д'Обиак. - Во
время турнира  господин де  Шеверни велел их перехватывать, чтобы не
раздражать вас.
   - Понятненько. Ты,  кстати, переусердствовал,  Габриель. Меня они
вовсе не  раздражают - ведь  это так  трогательно! -  Он  присел  на
корточки и  бегло взглянул  на вещицы;  затем сказал: - Ни чулок, ни
подвязок, ни туфелек, как я понимаю, нет.
   - Чего-чего? - обалдело переспросил Габриель.
   - Ну да,  конечно, - будто  не  слыша  его,  продолжал  Филипп. -
Слишком изысканная  публика для  таких пикантных подарков... Стоп! -
Он выудил из кучи безделушек великолепной работы брошь и осмотрел ее
со всех сторон. - Вот это да! Если только я не ошибаюсь... Габриель,
ты случайно не помнишь, кто ее прислал?
   - Принцесса Кастильская, - вместо него ответил Марк д'Аринсаль. -
То бишь, госпожа Бланка. Подарки принимал я.
   Одобрительно мурлыча,  Филипп  приколол  брошь  к  левой  стороне
камзола.
   - Пусть Монтини побесится, чтоб ему пусто было.
   - Да, насчет Монтини, монсеньор, - отозвался д'Обиак.
   - Ну?
   - Сегодня ему  здорово помяли бока, когда он разнимал на трибунах
дерущихся.
   - Так ему и надо, выскочке! - обрадовался Филипп. - Гм... Спасибо
за приятную новость, Марио.
   - Рад вам служить, монсеньор.
   - Знаю, старина.  И будь  уверен, ценю  это. Но  на сегодня  твоя
служба  закончена.  Как,  собственно,  и  Марка. -  Тут  он  щелкнул
пальцами левой руки. - Да, вот еще что. Чей это рукав?
   - Одной юной  и чертовски  симпатичной дамы  из окружения госпожи
Анны Юлии. Имя, к сожалению, я позабыл.
   - Ах да,  вспомнил! - сказал  Филипп. - Я  видел в  римской  ложе
девицу без  рукава... как  там ее  зовут?.. Диана  Орсини, вот  как!
Точно она.  Что ж,  возьмем ее  на заметку. -  Он облизнулся. -  Ну,
ладно,  ребята,   вы  свободны,  ступайте.  Сегодня  будет  дежурить
Габриель.
   С этими  словами Филипп  проследовал в  соседнюю комнату, где при
помощи Габриеля сбросил с себя камзол, сапожки и штаны и облачился в
просторную бело-пурпуровую  тогу -  одну  из  пяти,  подаренных  ему
императором. Развалившись  на диване,  он сладко  потянулся,  широко
зевнул  и  лишь  тогда  с  удивлением  заметил  стоявшего  в  дверях
д'Обиака.
   - Чего тебе, Марио?
   Парень растерянно заморгал.
   - Я рассчитывал, монсеньор, дежурить в ваших покоях.
   - Дежурить будет Габриель, - сухо сказал Филипп. - Ступай.
   Д'Обиак глуповато ухмыльнулся.
   - Но я рассчитывал, монсеньор...
   - А я говорю: ступай. Или что-то не так?
   - Да нет, монсеньор, все в порядке. Вот только...
   - Ну, что еще?
   - Я думал, что сегодня моя очередь, и...
   - И договорился  с Беатой  де Арагон, -  кивнул Филипп. -  Ладно,
черт с тобой, оставайся. Когда она придет?
   - В полночь.
   - Вот в  полночь и приступишь... мм... к дежурству. А пока ступай
в гостиную  и не  вздумай подслушивать,  иначе велю  вышвырнуть тебя
вон.
   - Премного благодарен, монсеньор! - поклонился паж.
   - И без  твоей благодарности  как-нибудь проживу.  Больно она мне
нужна! А ну, убирайся, пока я не передумал!
   Д'Обиак опрометью  выскочил из комнаты и плотно затворил за собой
дверь.
   Габриель пододвинул ближе к дивану стул и присел.
   - Интересно, - произнес Филипп. - Как сейчас Маргарита?
   - Очень расстроена,  но довольно  спокойна, -  ответил  Габриель,
хотя вопрос  был чисто  риторическим. - Велела  Констанце де  Арагон
читать ей Новый Завет.
   - Что именно?
   - Кажется, Откровение.
   - О! Это уже серьезно... Стало быть, ты виделся с Матильдой?
   - Да.
   - И как она?
   Габриель понурился и промолчал.
   - Бросил  бы   ты  эту  затею,  братишка, -  сочувственно  сказал
Филипп. - Ни к чему хорошему она не приведет.
   - Нет, - упрямо покачал головой Габриель. - Я все равно женюсь на
ней. Я добьюсь ее любви.
   Филипп тяжело вздохнул:
   - Что ж, воля твоя...
   Некоторое время  оба  молчали.  Несмотря  на  усталость,  с  лица
Филиппа не сходило озабоченное выражение.
   - Наверное, вам пора ложиться, - отозвался наконец Габриель.
   - А я и так лежу, - полушутя ответил Филипп.
   - Вас что-то грызет?
   - Угадал.
   - И что же?
   Вместо ответа Филипп вскочил с дивана, вступил ногами в тапочки и
важно прошествовал  по комнате  к противоположной  стене и  обратно.
Глядя  на  его  тогу  и  торжественно-взволнованное  лицо,  Габриель
невольно подумал, не собирается ли он произнести какую-то напыщенную
речь.
   Речи, однако, не последовало. Филипп с разбегу плюхнулся на диван
и выдохнул:
   - Анна! Я без памяти влюблен в эту очаровательную крошку.
   Габриель озадаченно приподнял бровь:
   - Но ведь только вчера вы говорили, что лучшая из женщин...
   - Бланка! Конечно, Бланка. Так оно и есть.
   - Но причем...
   - А притом,  что речь  совсем не  о  том.  Ты  ничего  не  понял,
дружище. Как  женщина, Анна  меня мало  привлекает - хоть она с виду
изящна, и  личико у  нее красивое,  и фигурка ладненькая, слишком уж
много в  ней всего  мальчишеского. Другое  дело, что  я безумно хочу
жениться на ней.
   - Вот как! А что с Маргаритой?
   - К чертям  ее  собачьим,  Маргариту! -  вдруг  громко  выкрикнул
Филипп, опять  вскочил  на  ноги,  но  тотчас  же  сел. -  Пусть  ее
разыгрывают Оска, Шампань и Иверо. А я пас.
   - Это  почему? -   спросил  Габриель,   удивленный  таким  бурным
всплеском эмоций.
   - А потому...  Впрочем, ладно. Об®ясню все по порядку. Вот скажи,
кто такая Маргарита?
   - Как это кто? Наследная принцесса Наварры, разумеется.
   - А что такое Наварра?
   - Ну, королевство. Небольшое, и все-таки королевство.
   - Для меня  это несущественно.  Что мне наваррская корона, если я
претендую на галльскую.
   - Но ведь  именно брачный  союз с Наваррой дает вам хорошие шансы
на галльский престол. Или я ошибаюсь?
   - Да, теперь ты ошибаешься.
   Габриель тряхнул головой. Он был совершенно сбит с толку.
   - Теперь? Ничего не понимают!
   - Сейчас поймешь, -  успокоил его  Филипп. -  Но,  прежде  всего,
давай выясним, кто такая Анна Юлия Римская.
   - Ну, принцесса Италии.
   - А еще?
   - Дочь Августа Двенадцатого.
   - А еще?
   - Дочь Изабеллы Французской.
   - То-то и  оно! А  Изабелла Французская, в свою очередь, является
единственной дочерью  короля Филиппа-Августа Второго от его третьего
брака с  Батильдой Готийской,  сестрой ныне  здравствующего  маркиза
Армана де  Готии, графа Перигора и Руэрга, который пережил не только
своего сына, но и обоих внуков.
   - Обоих?! - пораженно переспросил Габриель.
   Филипп вздохнул, впрочем, без излишней грусти.
   - Да,  печальная  история,  нечего  сказать.  Бедный  дон  Арман!
Сначала умер сын, затем старший внук, а полмесяца назад - и младший,
который имел  глупость получить  ранение, сражаясь  за  освобождение
Южной Андалусии  от мавров.  Покойный виконт  Готийский был  еще тот
тип - при  своем положении  вел образ жизни бродяги-рыцаря, искал на
свою голову  приключений и,  наконец, доискался. Представляю, каково
сейчас старому  маркизу. Наверное, это несладко - остаться на склоне
лет круглым  сиротой... Гм,  почти круглым.  Не  считая  племянницы,
бывшей императрицы,  недавно ушедшей  в монастырь,  у него  есть еще
Анна - его двоюродная внучка и...
   - И наследница  его майората, -  подхватил Габриель, поняв, в чем
дело. - Таким  образом, если вы с Анной Юлией об®едините посредством
брака