м ни
я, ни  ты, ни Инморте - словом, никто из посвященных не сомневается.
Но исполнят ли волю умирающего короля - вот это уже вопрос!
   - Как?! Ты думаешь...
   - Да, да,  да! Я  уверен, убежден.  Я ничуть не сомневаюсь в том,
что, случись  нечто подобное, королевскую волю просто проигнорируют.
В Кастилии  король всемогущ  и всевластен -  но до  тех пор, пока он
здоров. Больной  король Кастилии,  а тем  паче умирающий, теряет всю
свою  власть,   ибо  держится   она  исключительно  на  его  воле  и
энергичности.  Если,   не  приведи  Господь,  иезуиты  отравят  дона
Альфонсо, то  как только  он сляжет в постель и вплоть до его смерти
страной   будут    заправлять   могущественные   вельможи -   гранды
Кастилии...
   - Ты думаешь, они в большинстве своем сторонники Инморте?
   - Отнюдь. Но  в  подавляющем  большинстве  своем  они  сторонники
баронских  вольностей  и  яростные  противники  сильной  королевской
власти. Графы  и герцоги Кастилии рады были бы превратить ее в некое
подобие Галлии  или  Германии -  то  есть,  в  союз  самостоятельных
княжеств, лишь  номинально  зависимых  от  короны.  Король  Фернандо
Четвертый  проводил   последовательную  политику,   направленную  на
ослабление влияния  крупных  феодалов  и  централизацию  королевской
власти. Дон  Альфонсо продолжил этот курс. А вот Фернандо де Уэльва,
в пику  отцу и  старшему брату,  всегда заигрывал  с могущественными
вельможами. Как  ты полагаешь,  Гастон, кого  предпочтут  эти  самые
вельможи - Бланку,  которая с  виду такая  кроткая  и  ласковая,  но
нравом еще  покруче своего  отца, или же глупого и слабохарактерного
Фернандо, пусть даже руки его будут обагрены кровью брата?
   Д'Альбре задумчиво кивнул:
   - Пожалуй, ты прав, дружище. Кастильские гранды наверняка отдадут
предпочтение графу де Уэльве перед графиней Нарбоннской. Неужели дон
Альфонсо не понимает этого?
   - Думаю, он  все понимает.  Он  уже  подготовил  указ  о  лишении
Фернандо де  Уэльвы всех  прав на  престол -  но  этого  явно  мало.
Генеральные Кортесы,  разумеется, утвердят  этот указ,  они  ведь  и
созданы лишь  для того,  чтобы одобрять все решения короля; это тебе
не Римский, не Галльский и даже не Наваррский Сенаты. В случае чего,
вельможи проигнорируют  резолюцию Генеральных  Кортесов с  такой  же
легкостью, как  и волю самого короля. Поэтому дон Альфонсо обратился
к Святому  Престолу  с  просьбой  одобрить  его  решение  касательно
Фернандо де  Уэльвы, и  если это  будет сделано, все надежды Инморте
пойдут прахом.  Кастильцы - народ  очень набожный, и они не позволят
взойти  на  престол  принцу,  отвергнутому  церковью.  Тогда  и  дон
Альфонсо сможет  спать спокойно,  не опасаясь  покушений со  стороны
иезуитов. Даже  напротив, Инморте  будет беречь его, как зеницу ока,
ибо для него он более удобный король, чем Бланка - королева.
   Гастон с сомнением хмыкнул:
   - Так-то оно  так, но  весь вопрос  в том,  когда же будет избран
папа. А  если он и будет избран, то согласится ли он лишить Фернандо
права на престол? Вдруг новый папа окажется ставленником иезуитов?
   - Такой поворот  событий вряд ли возможен, большинство кардиналов
Курии не относятся к числу сторонников иезуитов, и тем не менее... -
Тут Эрнан тяжело вздохнул. - Я другого боюсь, Гастон. Боюсь, что еще
целый год  весь католический  мир будет  жить  без  папы.  Позавчера
Филипп получил от нашего архиепископа письмо...
   - Вот как! - изумленно вскинул брови д'Альбре. - Но ведь это...
   - Да, это  незаконно.  Во  время  конклава  кардиналам  запрещено
общаться с  внешним миром.  Поэтому помалкивай - ни слова никому, ни
полслова, иначе нашему архиепископу не поздоровится. Ты понял меня?
   - Да, конечно,  я буду  молчать. Я  же не Симон, который... Ну, и
что пишет наш архиепископ? Как дела на конклаве?
   - Дела неважнецкие.  Коллегия раскололась, и яблоком раздора, как
и следовало  ожидать, стало предполагаемое воссоединение церквей. Из
тридцати  двух   кардиналов  тринадцать,  чертова  дюжина,  являются
непримиримыми  противниками  об®единения,  одиннадцать -  такими  же
яростными его сторонниками...
   - Это те  одиннадцать кардиналов,  которых ввел  в курию покойный
папа Павел?
   - Да, они  самые. И  в их  числе наш архиепископ. Они приверженцы
созыва  Об®единительного  Собора  на  условиях,  предложенных  папой
Павлом Седьмым  и принятых  восточными владыками.  Они считают  этот
путь единственно  верным, более того - в сложившихся обстоятельствах
это, по их мнению, единственная возможность примирить запад и восток
перед лицом турецкой угрозы. Эти одиннадцать кардиналов поклялись на
Евангелии, что  скорее отрекутся  от своего  сана, чем допустят срыв
об®единительного процесса,  и решили  блокировать выборы папы до тех
пор, пока восемь колеблющихся кардиналов и, по меньшей мере, трое из
тех тринадцати не согласятся проголосовать за одного из них.
   - Блокировать выборы? - переспросил Гастон. - Каким образом?
   - Их одиннадцать,  то есть  больше трети.  А для того, чтобы папа
был избран,  его кандидатура  должна собрать  не менее  двух  третей
голосов от  общего  числа  присутствующих  на  конклаве  кардиналов.
Выборы происходят ежедневно, утром и вечером, и всякий раз каждый из
этих одиннадцати кардиналов голосует сам за себя.
   - Ага, понятно. Стало быть, в том, что у нас до сих пор нет папы,
виновны приверженцы об®единения?
   - Не совсем  так. Чертова  дюжина яростных  противников  тоже  не
лыком шиты.  Они и  себе поклялись  на Евангелии, что будут до конца
отстаивать чистоту веры и не допустят соглашательства с ортодоксами.
Беда в  том, что  сама постановка  вопроса не оставляет простора для
каких бы  то ни  было маневров  и компромиссов.  Возможны только два
варианта: или  будущий папа  отзовет буллу  "Ибо все  мы христиане и
Господь  Иисус   у  нас   один",  или   же  не   отзовет -  и  тогда
Об®единительный Собор  состоится летом  пятьдесят  четвертого  года.
Иного не дано.
   - И что  же теперь  будет, коль  скоро обе  группировки настроены
столь непримиримо?  Неужели придется ждать, пока часть кардиналов не
протянет ноги, обеспечив преимущество какой-нибудь из сторон?
   - Не обязательно,  хотя  такой  исход  дела  также  не  исключен.
Согласно уставу  папы Григория  Великого конклав  не  может  длиться
сколь угодно  долго. Если ровно через год после его начала кардиналы
так и  не придут  к согласию,  Римский император,  как  старший  сын
церкви  и   первый  из  рыцарей-защитников  веры  Христовой,  должен
предложить  на   рассмотрение  кардиналов  кандидатуру,  которую  он
выберет сам.  Если его  первая кандидатура  в результате  двух туров
голосования - утреннего  и вечернего -  не наберет  положенных  двух
третей голосов,  на следующий день он должен предложить вторую. Если
и вторая  кандидатура будет  отвергнута, то на третий день император
предложит третью,  последнюю, - и  вот ей  достаточно будет  набрать
простое большинство  голосов. Но  если кардиналы  не поддержат и ее,
все они  без исключения  лишатся своего сана и остаток жизни обязаны
будут провести  в монастырях,  как простые  монахи, а  папой  станет
самый старший  из  епископов,  имеющих  епархии,  но  не  являющихся
кардиналами.  Имеется   в  виду   старший  не   по  возрасту,  а  по
длительности пребывания  в сане  епископа. Он-то  и должен  в первую
очередь назначить  новых кардиналов в количестве не менее пятнадцати
человек - чтобы  в  случае  его  скоропостижной  кончины  было  кому
выбирать  следующего   папу.  Правда,  за  всю  историю  церкви  это
положение устава  еще ни  разу не  применялось на  практике, и будем
надеяться,  что   и  нынешний  кризис  не  зайдет  так  далеко.  Наш
архиепископ убежден, что в конце концов часть непримиримых пойдет на
попятную - хотя  бы потому,  что все  они преклонного  возраста и им
будет не под силу выдержать годичное заключение на конклаве, пусть и
в относительном комфорте.
   - Однако, - заметил Гастон, - вначале ты сказал, что боишься, как
бы конклав не продлился целый год.
   Эрнан хмуро усмехнулся:
   - Ты же  знаешь,  что  по  натуре  своей  я  пессимист  и  привык
предполагать самое худшее.
   - И кто  же тогда  станет папой?  Кто старейшина среди епископов-
некардиналов?
   Эрнан вновь усмехнулся, теперь уже хитровато:
   - Монсеньор Франческо де Арагон.
   - Епископ Памплонский?!
   - Он самый. И это еще не все. Я забыл упомянуть одну немаловажную
деталь. Если через три месяца после начала конклава, то есть аккурат
к Рождеству,  кардиналы не  изберут нового папу, Франческо де Арагон
станет блюстителем  Святого Престола -  опять  же,  согласно  уставу
Григория Великого.  Подобный прецедент  уже был,  в начале  прошлого
века, и  тогда кардиналы  после пяти  с половиной месяцев бесплодных
дискуссий,   не   мудрствуя   лукаво,   избрали   папой   тогдашнего
местоблюстителя, епископа  Равеннского, который  стал  Иоанном XXII.
Так что у монсеньора Франческо неплохие шансы.
   - Вот  обрадуется-то   Маргарита!  Она   просто  обожает   своего
епископа.
   - Между   прочим, -    заметил   Эрнан. -   Кардиналы-приверженцы
воссоединения церквей  не имеют ничего против кандидатуры монсеньора
Франческо, а  девять из  них уже  сейчас готовы  отдать за него свои
голоса. Он  всецело поддерживает  идею  Об®единительного  Собора  и,
кроме того, он яростный противник иезуитов.
   - Да-а, уж  он-то задаст  им перцу.  Как  пить  дать  отлучит  от
церкви.
   - Только тогда, когда станет папой. Функции местоблюстителя очень
ограничены. Собственно  говоря, эта должность была введена Григорием
Великим лишь  для того, чтобы при любых обстоятельствах католический
мир не оставался надолго без своего верховного пастыря.
   - Но хоть  указ о  лишении Фернандо  де Уэльвы  права на  престол
местоблюститель сможет утвердить и одобрить от имени церкви?
   - Полагаю, что  да. Ведь  это будет чисто символическим актом. Но
боюсь... Я  снова боюсь,  черт возьми!  Я  боюсь,  что  к  Рождеству
Фернандо может стать королем.
   - Несмотря на  все меры  предосторожности, которые  принимает дон
Альфонсо? Неужто и ты считаешь Инморте всемогущим колдуном?
   - Ну, нет,  он далеко  не всемогущ  и вряд  ли наделен  какими-то
сверх®естественными  способностями.  Однако  он  могуществен,  очень
могуществен, и  сила его не только в легионах вооруженных до зубов и
хорошо обученных  воинов, не  только в  грозных боевых  кораблях под
черными знаменами с косым красным крестом, не только в трех областях
ордена Сердца  Иисусова, но  также и  в фанатизме  его приверженцев.
Думаешь, в  его распоряжении мало фанатиков, готовых пойти за него в
огонь и  в воду?  Или засунуть  голову в  петлю - что  ближе к  теме
нашего разговора.  Фанатизм, это  чертовски опасная штука, Гастон. Я
знавал много всяких фанатиков - и христиан, и мусульман, - и, поверь
мне, они  ничем друг  от  друга  не  отличаются.  Фанатики-христиане
ничуть не  лучше своих  неверных собратьев, а в некоторых отношениях
даже хуже,  ибо у  мусульман фанатизм - вполне нормальное состояние.
Какой-нибудь полоумный  доминиканский  монах  способен  по  наущению
Инморте во  время крестного хода вонзить в грудь кастильского короля
кинжал, а  затем взойти  на эшафот  с  гордо  поднятой  головой,  до
последнего момента  пребывая  в  полной  уверенности,  что  совершил
богоугодное, чуть ли не святое деяние.
   - И что же ты собираешься предпринять? - спросил д'Альбре. - Ведь
наверняка у тебя есть что-то на уме.
   - Да, есть, -  кивнул Эрнан. -  Я намерен заставить дона Альфонсо
казнить своего брата.
   - Но как?
   - Я спровоцирую  Фернандо на публичное признание в своих грехах -
что касается  его участия  в заговоре  с целью  убийства короля. Это
признание услышат  гвардейцы, а через неделю об этом будет знать вся
Кастилия.   У    королевского   дворца   станут   собираться   толпы
простонародья, требующие  смертной казни  для графа  де Уэльвы, да и
мелкопоместные дворяне и Генеральные Кортесы затянут ту же песенку -
ведь и  те, и  другие недолюбливают  Фернандо. Так что волей-неволей
королю придется  уступить. Vox populi, vox dei, как говорят римляне.
Глас народа, глас Божий.
   - А как  ты его  спровоцируешь? Фернандо вправду глупец, но я все
же не  думаю, что  он настолько  глуп, чтобы самому себе подписывать
смертный приговор.
   - Вот именно, -  сказал Шатофьер. -  Смертный приговор... -  И он
вкратце изложил суть своего замысла.
   Выслушав его, Гастон вздохнул и покачал головой:
   - Ты неисправим,  дружище! Филипп совершенно прав, утверждая, что
ты жутко  охоч до  драматических эффектов.  Это, безусловно, в твоем
репертуаре.
   - Тебе что, не нравится?
   - Нет-нет, что  ты!  Очень  даже  нравится.  Это  будет  воистину
сногсшибательное зрелище,  и я  поехал бы  с тобой только ради того,
чтобы не пропустить такое представление, не говоря уж о том... - Тут
он осекся  и покраснел. -  Впрочем, ладно.  Но в одном я больше, чем
уверен: сеньору дону Фернандо твоя затея не придется по нутру.
   - Это уже его личное горе. - Эрнан поднялся с кресла, потянулся и
смачно зевнул. -  Значит так.  Мы тронемся в путь очень рано, этак в
третьем часу  утра, чтобы  к вечеру наверняка попасть в Калагорру. В
Кастель-Бланко мы  долго не  задержимся - я уже послал туда Жакомо с
письменным  распоряжением  для  лейтенанта  де  Сальседо  немедленно
готовиться  к   от®езду.  Так   что  и  ты,  дружище,  не  мешкай  с
приготовлениями  и   пораньше  ложись  спать,  иначе  завтра  будешь
дрыхнуть всю  дорогу. - Он  опять зевнул и щелкнул зубами. - Ну, а я
пошел забирать из-под ареста Монтини.
   - Да, кстати, -  сказал Гастон. -  Зачем ты  берешь с собой этого
сумасброда?
   - Из чистейшего  милосердия, - ответил  Шатофьер. -  От  греха  и
Филиппа подальше. Знаешь, я ведь не только закоренелый пессимист, но
еще и крайне сентиментальный человек. В отличие от тебя, циника.



        Глава 64
                       НОВЫЙ МИЛОК МАРГАРИТЫ

Гастон не ошибался, говоря Симону, что Филипп вскоре уведет Бланку в
спальню. Не  ошибся он  также и в том, что Маргарита не удержится от
искушения, в  отместку Тибальду,  завлечь Симона к себе в постель. К
тому времени, когда Филипп и Бланка, "отпраздновав" радостную весть,
уже оделись  и прихорошились, собираясь идти к Маргарите, чтобы, как
обычно, провести в ее обществе весь вечер, сама наваррская принцесса
еще не  покидала своей  спальни  и  не  отпускала  от  себя  Симона.
Впрочем, надо  сказать, что и Симон не имел особого желания вставать
с постели,  и хотя  он был  сыт любовными утехами по горло, ему было
невыразимо приятно вот так просто лежать, прижав к себе Маргариту, и
время от времени целовать ее сладкие губы.
   В постели  Маргарита оказалась совсем не такой, какой она была на
людях, вне  спальни. Одним из ее бесспорных достоинств как любовницы
было то,  что, скинув с себя одежду, она переставала быть принцессой
и отдавалась  мужчинам  просто  как  женщина,  как  равная  им,  ибо
прекрасно понимала,  что там,  где начинается неравенство, кончается
любовь. Даже такой любви, к которой она привыкла, скорее не любви, а
мимолетному  увлечению  длинною  в  несколько  ночей, -  даже  этому
чувству малейшее  проявление спеси  и высокомерия  способно  нанести
сокрушительнейший удар.
   Разомлевшему и  одуревшему от  только что испытанного наслаждения
Симону с трудом верилось, что эта милая и нежная женщина, которую он
держит  в   своих  об®ятиях,  и  та  надменная  гордячка,  принцесса
Наваррская, которую  он знал  раньше, - один  и тот  же человек.  Не
склонный к  глубокому анализу,  не привыкший  смотреть в  самую суть
вещей и  явлений, Симон  по простоте своей душевной пришел к выводу,
более близкому  к истине,  чем  все  мудреные  умозаключения  прочих
мужчин, бывших  свидетелями этой  удивительной метаморфозы.  По  его
мнению, та  властная, высокомерная и своенравная Маргарита была лишь
маской, притворной  личиной, за  которой скрывалась чувствительная и
ранимая душа.
   Симон взял  руку Маргариты  и поцеловал  каждый  ее  пальчик.  Не
раскрывая глаз,  она мечтательно  улыбнулась, перевернулась на бок и
положила свою белокурую голову ему на грудь.
   - Ты такой  милый, такой  ласковый, такой  хороший... - в  истоме
прошептала она.
   Симон тяжело вздохнул.
   - Амелина думает иначе, - невольно вырвалось у него.
   - Она  предпочитает   Филиппа, -   скорее   констатировала,   чем
спросила, Маргарита.
   Симон снова вздохнул и промолчал.
   - Такова жизнь, -  сказала  принцесса. -  Далеко  не  всегда  она
светлая и радостная. Ты, кстати, никогда не задумывался, почему жена
изменяет тебе?
   - Она любит  Филиппа, -  хмуро  ответил  Симон. -  Она  с  самого
детства влюблена в него.
   - И тебе не хочется говорить о ней? - поняла Маргарита.
   - Нет, не хочется.
   - А ехать к ней?
   Симон опять промолчал, и тогда Маргарита уточнила свой вопрос:
   - Вот сейчас, именно сейчас, тебе хочется ехать к ней?
   - Нет, Маргарита, не хочется.
   - Так не езжай.
   - Как это?
   - Оставайся у  меня до  конца месяца - как Филипп, граф д'Альбре,
остальные твои друзья.
   - Но зачем?
   - Глупенький! Неужели я не нравлюсь тебе?
   Маргарита  услышала,  как  при  этих  словах  у  Симона  учащенно
забилось сердце.
   - Ты...  мне...   О   Боже!.. -   запинаясь,   проговорил   он. -
Разумеется, нравишься... Очень нравишься.
   - Так в  чем же дело? - Она подняла голову и обхватила руками его
шею. - Если  я нравлюсь  тебе, а  ты нравишься  мне, что  мешает нам
провести эти три недели вместе?
   Симон уставился на нее недоверчивым взглядом.
   - Но ведь... ты... граф Тибальд...
   - Во-первых, с  Тибальдом я  крепко поссорилась,  так как он имел
наглость изменить  мне раньше,  чем я  ему. Во-вторых,  на  днях  он
отправляется во Францию - там у него какие-то дела. Ну, а в-третьих,
не такая уж я шлюха, как ты думаешь.
   Симон густо покраснел.
   - А я  и не думаю, что ты шлюха, - обескуражено пробормотал он. -
Я никогда  так не  думал и уж тем более не говорил ничего подобного.
Это тебе  кто-то наврал.  Скорее всего, Филипп или Гастон. Они любят
возводить на меня напраслину, им пальца в рот не клади.
   Маргарита откинулась на подушку и разразилась веселым смехом:
   - Ты просто  чудо, Симон!  Никто мне не говорил, что ты называешь
меня шлюхой. Я вовсе не это имела в виду.
   - А что же?
   - Да то,  что я  не меняю  себе парней каждую ночь. Это не в моих
привычках, нет.  По мне,  это грубо,  вульгарно, невоспитанно, одним
словом, по-мужски.  Это вы,  мужчины, привыкли перепрыгивать с одной
женщины на  другую... Между  прочим, сколько  у  тебя  было  женщин?
Только откровенно.
   - Ну, Амелина...
   - Это понятно. Еще кто?
   Симон назвал  имена трех фрейлин принцессы и Адель де Монтальбан,
благоразумно умолчав о дочери лурдского лесничего и ее дочурках.
   - И это  все? -  усмехнулась  Маргарита. -  Выходит,  впервые  ты
изменил жене  лишь в  Наварре? - (Симон утвердительно кивнул.) - Так
это же потрясающе!
   Она выскользнула  из-под одеяла, села на краю кровати и принялась
натягивать на  ноги чулки.  Симон с  восхищением глядел  на нее, все
больше убеждаясь, что Амелина ей и в подметки не годится.
   - Ты, милок, -  сказала Маргарита, -  почитай девственник, хоть и
женат семь  лет. Как раз такие мне нравятся больше всего. Чем старше
мужчины и опытнее, тем они неинтереснее для меня. Они слишком ушлые,
умелые, чересчур  самоуверенные, а  подчас до тошноты самонадеянные.
Другое дело,  ты - такой  славный, неиспорченный  мальчик, что  я...
Право же,  я твердо  гарантирую тебе  все эти три недели, а дальше -
ведь мы вместе поедем в Рим, - тогда и видно будет.
   Глаза Симона засияли:
   - Правда?
   Маргарита надела  поверх своей  полупрозрачной рубашки  кружевной
халат, затем  взяла Симона за руки и устремила на него томный взгляд
своих прекрасных голубы