- Что  твой  Филипп  решил  подставить  моего  бедного  муженька.
Тибальд так  наивен и  неискушен в политике, что принял его слова за
чистую монету,  и теперь  разболтает всем,  что якобы  граф  д'Артуа
пользуется поддержкой  и уважением гасконских правителей, чем окажет
ему медвежью услугу.
   - И это  еще не все. Я полагаю, что Филипп ушел не просто так. Со
своей  стороны  он  приложит  все  усилия,  чтобы  регентом  Франции
осталась Хуана  Португальская, в  надежде, что  она продолжит  дело,
начатое ее покойным мужем, и в конце концов доведет страну до ручки.
Ты предупредишь Тибальда?
   - А с  какой стати? -  удивилась Маргарита. -  Какое мне  дело до
Франции?
   - Но ведь ты, кроме всего прочего, графиня Шампани.
   - Ну, и  что с того? Я же не верноподданная французской короны. И
уж если  на то  пошло,  мне  выгоднее  быть  лояльной  к  Филиппу  и
оказывать ему  всяческую поддержку. Помяни мое слово: став галльским
королем, он  рано или  поздно с®ест  Францию с  потрохами, и Шампань
будет первой  из  французских  провинций,  которая  из®явит  желание
добровольно войти в состав об®единенной Галлии. Тибальд возражать не
станет, он к этому готов.
   - Однако, - заметила  Бланка, - прежде Филипп с®ест твою Наварру.
Или же разделит ее с моим братом.
   Маргарита грустно усмехнулась:
   - Я это  прекрасно понимаю,  дорогуша. Я  реалистка  и  предпочту
уступить часть  своей власти, чем вовсе потерять ее. Когда-то Рикард
назвал меня  политической извращенкой, и он был прав. Но теперь я не
такая, теперь  я трезво  смотрю на  жизнь... Жаль  только,  что  эта
перемена произошла слишком поздно. - Она тяжело вздохнула, взгляд ее
потускнел. - Бедный,  бедный Рикард!  Ведь  я  действительно  любила
его...
   Они ударились  в воспоминания,  и уже  в  который  раз  Маргарита
выплакивала  Бланке   всю  свою  боль,  всю  печаль,  всю  тоску  по
потерянному счастью,  по тем  радостным и  безоблачным дням, которых
никогда не вернешь...

   А в  то же самое время Филипп сидел за письменным столом у себя в
кабинете, с головой погруженный в работу. Он знал, что после захвата
Байонны  одно   лишь  упоминание  его  имени  вызывает  в  Парижском
Парламенте настоящую бурю негодования, и решил воспользоваться этим,
чтобы скомпрометировать  графа д'Артуа. Он строчил письмо за письмом
всем своим  ближайшим родственникам во Франции - и сторонникам графа
д'Артуа, и  его яростным  противникам, - убеждая их всех, что нельзя
допустить, чтобы  Хуана Португальская  оставалась регентом  Франции,
что  самая   подходящая  кандидатура  на  должность  регента -  граф
д'Артуа. Он  от всей  души надеялся,  что эти  письма возымеют прямо
противоположное их  содержанию действие,  особенно, если  произойдет
утечка  информации   и  факт   поддержки  им  графа  д'Артуа  станет
достоянием гласности.  Филипп рассчитывал,  что у  противников графа
хватит ума  инспирировать такую  утечку  или  же  просто  пред®явить
Парламенту и Совету Пэров его письма.
   Он как  раз составлял вычурное послание своему троюродному брату,
герцогу Невэрскому,  когда к  нему пришел  Гастон и  сообщил о своем
решении поехать  вместе с  Эрнаном в  Толедо. Филипп  отложил перо и
удивленно поглядел на кузена.
   - Какого дьявола? Что вам понадобилось в Толедо?
   - Этого я сказать не могу. Прости, но...
   - Ты пообещал Эрнану молчать?
   - Да.
   - Ну что  ж... Жаль,  конечно, что  и ты  покидаешь нас. - Филипп
снова взялся  за перо. -  Не обессудь,  дружище, но у меня еще много
дел, а  времени в  обрез -  я  обещал  Бланке  вскоре  освободиться.
Понимаешь, она не сможет заснуть без меня. Смешно, черт возьми, но и
я, если подолгу не вижу ее, чувствуя себя брошенным ребенком. Просто
уму не  постижимо,  как  это  я  раньше... -  Он  осекся  и  тряхнул
головой. - Боюсь,  я начинаю  повторяться. Ты  что-то еще  хотел мне
сказать?
   Гастон пришел в замешательство, лицо его побледнело, но он тотчас
совладал с  собой и извлек из кармана скрепленный герцогской печатью
пакет.
   - Чуть не  забыл, - сипло  произнес он. -  Сегодня ко  мне прибыл
гонец из Тараскона. Это тебе письмо от отца.
   - Ага! - рассеянно  произнес Филипп,  взял пакет,  повертел его в
руках и  отложил в  сторону. - Позже  прочитаю... Ты,  случайно,  не
знаешь, Эрнану передали мою просьбу?
   - Да. Он скоро придет.
   - Поторопи его,  дело не  терпит отлагательства. -  Филипп мокнул
перо в чернильницу и склонился над недописанным письмом. - До скорой
встречи, друг. Удачи тебе.
   - До  скорой. -   Гастон  вздохнул,   бросил  быстрый  взгляд  на
отложенный Филиппом пакет и вышел из комнаты.

   И только  на следующий  день за  обедом Филипп  вспомнил о письме
отца. Он велел Габриелю принести его, распечатал и начал читать.
   И  первые  же  строки  письма  заставили  Филиппа  вскрикнуть  от
неожиданности.
   - Что случилось? - обеспокоено спросила Бланка.
   Филипп молча передал ей письмо.
   - О Боже! -  произнесла она,  прочитав его. -  А Гастон  поехал в
Толедо.
   - Вот именно, -  кивнул Филипп. -  А он  взял и  поехал в Толедо.
Проездом, кстати, через Калагорру.
   - Может быть, он еще не знает? - предположила Бланка.
   - Глупости! Гонец-то  прибыл  к  нему,  а  не  ко  мне. -  Филипп
сокрушенно вздохнул. -  Я всегда  знал, что Гастон редкостный циник.
Но разве мог я подумать, что он  а ж   т а к о й  циник!



        Глава 66
                         О ТЩЕТЕ МИРА СЕГО

Сопровождаемый отрядом  кастильских королевских  гвардейцев, большой
обитый кожей  рыдван с  запряженными в  него  двумя  парами  лошадей
медленно катился  по ухабистой  дороге, приближаясь  к реке, которую
римские  завоеватели   некогда  называли  Иберус  и  которую  сейчас
кастильцы зовут  Эбро, а  галлы - Иверо. Человек двадцать гвардейцев
ехали впереди  рыдвана, по  два - с  обеих его  сторон,  внимательно
следя за  дверцами, а  остальные следовали  позади. Кроме  того, еще
четыре гвардейца  сидели внутри, составляя компанию дону Фернандо де
Уэльве,  младшему   брату  кастильского   короля,   ради   которого,
собственно, и была устроена вся эта помпа.
   Процессию замыкали Эрнан де Шатофьер с Гастоном д'Альбре, а также
Этьен де  Монтини, который  понуро плелся  шагах в пятнадцати позади
них,  с  головой  погруженный  в  свои  невеселые  думы.  Его  конь,
великолепный андалузский  жеребец, подарок Бланки, живое напоминание
о тех  незабываемых  летних  днях,  когда  они  были  вместе,  будто
чувствуя подавленное  состояние своего  хозяина, тоже загрустил и не
сильно рвался  вперед, а  время от  времени и  вовсе  останавливался
пощипать схваченную ноябрьским морозом пожелтевшую траву на обочине.
И  только   частые  окрики   Эрнана  вынуждали   Монтини   ненадолго
возвращаться к действительности, чтобы пришпорить своего скакуна.
   Солнце уже  скрылось за  горизонтом. Вечер  стоял  холодный,  дул
пронзительный ветер  с гор,  и д'Альбре, зябко поеживаясь, кутался в
свой широкий подбитый мехом плащ.
   - И какая  муха меня  укусила, что  я вызвался  ехать с  тобой? -
жаловался он  Эрнану. -  Сидел  бы  сейчас  в  той  уютной  гостиной
Маргариты, поближе  к камину,  играл  бы  с  Бланкой  и  Филиппом  в
шахматы, или  же в  карты с Маргаритой и Жоанной, и чихал бы на этот
проклятущий ветер.
   - А ты  подсядь к  сеньору дону Фернандо, - посоветовал Шатофьер,
которому уже  порядком осточертели нарекания Гастона. - Перекинешься
с ним  в картишки,  если, конечно,  он пожелает.  И от  ветра заодно
укроешься.
   - Э нет,  уж лучше я чуток померзну. Недостоин я такой чести, как
развлекать его  кастильское высочество...  У-ух! Что-то  рано в этом
году похолодало.
   - Ноябрь как-никак, - заметил Эрнан. - Капризный месяц.
   - Пожалуй, ты  прав. Больше  всего я  не люблю  ноябрь и  март. -
Гастон плотнее  запахнул плащ  и бросил  через плечо  быстрый взгляд
назад. - А вот кому наплевать на все капризы Госпожи Погоды, так это
Монтини.  Он   само  воплощение   скорби.  Очень   величественное  и
трогательное зрелище, надо сказать.
   - Да уж, -  согласился Эрнан. - Полгода назад, говорят, с кровати
на кровать перепрыгивал, и вот на тебе - влюбился без памяти.
   - И Филипп втюрился. Они оба прямо-таки помешались на Бланке.
   - Она стоит того, чтобы по ней сходили с ума.
   - Не возражаю. И тем не менее...
   - И тем  не  менее, -  усмехнулся  Эрнан, -  княжна  Елена  с  ее
приданным привлекает тебя больше. Подозреваю, что дело тут не только
в ее  приданном, ведь  ты ухаживал  за ней  с  достойной  всяческого
удивления настойчивостью  еще при  жизни ее  брата. А  что  касается
Изабеллы Арагонской,  то это была лишь попытка (и, следует заметить,
не очень удачная) вызвать у Елены ревность и отомстить ей за то, что
она - вот  негодница-то! - ну, наотрез отказывалась ложиться с тобой
в постель.
   - Да что  ты мелешь такое! - обескуражено произнес Гастон, сгорая
от стыда.
   - Истинно, истинно  мелю, дружище. Нет, в самом деле, это же надо
такому случиться - в свои тридцать два года влюбился, как мальчишка.
Должен признать,  я  ошибался,  полагая,  что  уже  знаю  тебя,  как
облупленного. А  в последние  два дня ты вообще ведешь себя донельзя
странно - то  и дело  приходишь в  смятение,  смущаешься  по  любому
пустяку, то  бледнеешь, то  краснеешь... Вот  и сейчас  побледнел...
Впрочем, довольно пустой болтовни. Вскоре мы уже будем на месте, там
ты и увидишь свою Елену. А мне еще надо потолковать с Монтини. Вчера
вечером этот  негодник вывел  меня  из  себя,  и  я  его  хорошенько
поколотил, так, может, сегодня он будет поразговорчивее.
   С этими  словами Эрнан  придержал лошадь и обождал, пока с ним не
поравнялся Этьен.
   - О чем задумался, приятель? - доброжелательно спросил он.
   Этьен поднял  на него  свои  красивые  черные  глаза,  подернутые
туманной дымкой грусти.
   - Да так, господин граф, ни о чем.
   - Э нет,  дружок, не  пытайся провести  меня. Все  твои мысли мне
предельно ясны,  и я  могу читать  их  с  такой  же  легкостью,  как
открытую  книгу.  Ты  думаешь  о  Бланке,  думаешь  о  том,  как  ты
несчастен, ты жалеешь сам себя. Ведь я не ошибаюсь, а?
   Этьен промолчал, глядя вдаль бездумным взором.
   - Негоже мужчине  жалеть себя, -  вновь заговорил Эрнан, так и не
дождавшись ответа. -  Это недостойно  мужчины, любого мужчины. А тем
более мужчины,  которого любила  такая исключительная  женщина,  как
Бланка.
   - Она никогда  не любила  меня, -  хмуро  возразил  Этьен. -  Она
просто использовала  меня, чтобы  немного поразвлечься. А я, глупец,
поверил ей.
   - Вот именно,  ты глупец. Глупец, что думаешь так. Ты, кстати, не
задавался вопросом, почему я взял тебя с собой?
   - И почему же?
   - Чтобы ты  не мозолил  ей глаза. Именно ей, а не Филиппу. Сейчас
Бланка чувствует  вину перед  тобой, и  я не  хочу, чтобы  ты  своим
несчастным видом  растрогал ее, чтобы она начала жалеть тебя, потому
что если  женщина  жалеет  мужчину -  дело  дрянь.  Когда-нибудь  ты
понадобишься Бланке. Рано или поздно настанет момент, когда ей будет
нужен человек, которого она любит и уважает, беззаветно преданный ей
и любящий  ее, готовый  поддержать ее  в трудную  минуту  жизни.  Ты
хороший парень,  Монтини, и  Бланка сможет  полностью положиться  на
тебя - если, конечно, к тому времени она не перестанет любить тебя и
уважать.
   - Глупости! - вяло отмахнулся Этьен. - Она презирает меня. Вместе
с Коро... Они вдвоем с Красавчиком смеются надо мной.
   Эрнан сплюнул:
   - А чтоб  тебе пусто  было! Ты  вбил себе  в голову эту чушь лишь
затем, чтобы еще больше жалеть себя. Отверженный, презираемый, всеми
гонимый - ах,  какой необ®ятный  простор для самоуничижения! Небось,
тебе жутко  приятно мучить  самого себя, ты просто упиваешься своими
страданиями, как  пьяница вином.  Боль приносит  тебе наслаждение, а
чувство    унижения     и    обиды    доставляет    тебе    какую-то
противоестественную   радость.   Это   безобразие,   приятель,   это
недостойно мужчины.  Вот я, когда... - Тут Эрнан прикусил язык, явно
сболтнув лишнее.
   Однако Этьен был парень смышленый. Он мигом сообразил, что имел в
виду Шатофьер.
   - У вас было совсем иначе, господин граф. Она вас не предала, она
умерла. Вам легче.
   Эрнан промолчал. Разумеется, ему было что ответить на это. Он мог
бы сказать:  "Да, ты  прав,  она  не  предала  меня.  Она  до  конца
оставалась верной мне. Но и покончила она с собой потому, что любила
меня. Ты, парень, свободен - и перед Бланкой и перед своей совестью.
А я -  нет. Я  должен хранить  верность той,  кого уже  давно нет  в
живых. Она  защитила свою честь своей смертью, и с моей стороны было
бы бесчестием  предать ее  память. Так  кому  же  легче,  скажи?  По
крайней мере,  ты можешь утешать себя тем, что Бланка твоя жива, что
отнял ее  у тебя  не Гийом  де Марсан,  а Филипп.  Красавчик-Филипп.
Коротышка..." - так  бы ответил  Эрнан, если бы ему вдруг вздумалось
излить свою душу.
   Но это  было не  в его  привычках. Помолчав немного, он сдержанно
произнес:
   - Пойми, наконец, приятель, ведь я желаю тебе только добра...
   - Да  катитесь  вы  к  черту  со  своими  добрыми  пожеланиями! -
неожиданно грубо огрызнулся Монтини.
   Эрнан тяжело вздохнул:
   - По идее,  мне следовало бы еще разок отдубасить тебя, но, вижу,
это  безнадежно.   Тебя  только  могила  исправит...  Гм,  могила, -
пробормотал он  себе под  нос,  пришпорил  лошадь  и  вскоре  догнал
д'Альбре. -  Несносный   мальчишка! -  поделился  он  с  ним  своими
впечатлениями.
   - Вот не  понимаю, - пожал  плечами Гастон. -  К чему тебе лишняя
забота? Оставил бы его под арестом и все тут.
   - Чтобы Филипп  во время  моего  отсутствия  убил  его?  Нет  уж,
спасибочки! Монтини,  конечно, виновен,  не отрицаю,  но  он  и  так
здорово наказан.  Женщина, которую он безумно любит, бросила его, да
и его  младшая сестра  несчастна в  браке... Между  прочим, тебе  не
кажется, что  слишком уж  много браков  заключается не  по  взаимной
любви: та  же Матильда  и Габриель,  Анна Юлия и Филипп, Маргарита и
граф  Шампанский,   Амелина  и  Симон,  Бланка  и  граф  Бискайский,
подозреваю, что  и Элеонора  Кастильская  не  очень-то  рада  своему
титулу королевы  Италии, да  и у  тебя с  Клотильдой... -  Вдруг  он
осекся, изумленно  глядя на искаженное гримасой боли лицо Гастона. -
Что случилось, дружище? Тебе плохо?
   - Клотильды уже  нет, - сипло  произнес Гастон,  избегая взглядом
Эрнана. - Она умерла.
   От неожиданности Шатофьер резко осадил лошадь.
   - О Боже! Когда?
   Д'Альбре тоже остановился.
   - В прошлую среду. А вчера утром ко мне прибыл гонец с сообщением
о ее смерти.
   - И ты все это время молчал?!
   - Хотел было  сказать Филиппу,  но как раз тогда он места себе не
находил из-за  тех подозрений  относительно беременности Бланки, и у
меня просто язык не повернулся. Ну, а потом он был так счастлив...
   - Сукин ты сын! - вскипел Эрнан. - Почему мне не сказал?
   - Как это не сказал? Вот же я говорю тебе.
   - Это сегодня. А вчера?
   Гастон горько вздохнул:
   - Ты предложил  мне составить  тебе компанию,  и я  боялся,  что,
узнав обо всем, ты передумаешь, уговоришь меня поехать в Тараскон. А
я не  хотел туда  ехать, не  хотел и  оставаться в  Памплоне, видеть
наших, смотреть им в глаза. Я готов был бежать на край света.
   - Почему?
   - Потому что  мне стыдно,  Эрнан, - с  неожиданным пылом  ответил
Гастон. - Потому  что я,  именно я виновен в смерти Клотильды. Симон
каким-то образом  прознал о  моих планах  насчет развода  и  написал
Амелине - а  та взяла  и  рассказала  Клотильде.  Это,  конечно  же,
поразило  ее,   потрясло... -  Он   сглотнул. -   У   нее   начались
преждевременные роды... и она умерла... Они оба умерли - Клотильда и
ее ребенок...  мой ребенок...  сын... Я  так долго  ждал сына, моего
наследника... а  он умер,  так и  не родившись... Из-за меня умер! -
Гастон ударил шпорами лошадь и вырвался вперед.
   Некоторое время  Эрнан ехал позади. Когда, наконец, он поравнялся
с д'Альбре, лицо у того было спокойным и сосредоточенным.
   - А знаешь,  Гастон, что  это  такое?  Это  совесть.  Она  всегда
просыпается слишком поздно и в самый неподходящий момент.
   Гастон ничего  не ответил,  как будто вообще не расслышал реплики
Эрнана. А тот после минутного молчания задумчиво произнес:
   - И  все-таки  странная  череда  смертей,  ты  не  находишь?  Все
началось с  короля Фернандо  Кастильского, затем  граф Байоннский  с
обоими сыновьями,  виконт Готийский,  виконт Иверо,  святейший отец,
Филипп-Август Французский,  Филипп де  Пуатье, а  теперь вот  и твоя
жена.
   - Каждую  минуту   кто-то  где-то  да  умирает, -  сухо  произнес
Гастон. - И я не вижу, чему тут особо удивляться.
   - Э нет,  дружище, таки  есть чему.  Ведь все  эти смерти так или
иначе затрагивают меня - ну, точно мор какой-то пошел...



        Глава 67
                           КЛАВДИЙ ИВЕРО

Возведенный на  руинах  римской  крепости  Калагуррис-Нассика  замок
Калагорра, родовое  гнездо  графов  Иверийских,  произвел  на  наших
друзей удручающее  впечатление. Роскошная внутренняя обстановка лишь
подчеркивала  царившую   в   нем   удушливую   атмосферу   тоски   и
безысходности, делая  ее совершенно невыносимой, доводя контрасты до
полнейшего абсурда.  Новоприбывшие  не  встретили  здесь  ни  единой
улыбки, ни одного радостного лица. Только три луча света было в этом
мрачном царстве  печали и запустения, три юные княжны - Елена, Диана
и  крошка   Маргарита, -  но   и  они   предпочитали  прятаться   от
постороннего взгляда за траурными одеяниями.
   Граф Иверо  не вышел  даже поприветствовать  гостей. Вместо  него
всем  заправляла  графиня  Диана  Юлия,  дочь  покойного  императора
Корнелия IX, тетка  царствующего ныне  Августа XII, высокая стройная
сорокалетняя  женщина   с  пышной   копной  огненно-рыжих   волос  и
изумрудно-зелеными   глазами,   которую   за   страстное   увлечение
астрологией  и   алхимией  (чем  грешили  многие  отпрыски  римского
императорского дома)  в  Испании  прозвали  итальянской  ведьмой.  С
гостями графиня  была любезна,  но сдержана;  ее лицо  не выказывало
ровно никаких  эмоций, и  только внимательный наблюдатель, каким был
Эрнан, мог заметить в ее взгляде затаенную боль.
   Поскольку  Альфонсо XIII  публично  об®явил  об  аресте  младшего
брата, Шатофьер  решил не  скрывать этот  факт, так  что  отведенные
Фернандо  де   Уэльве  покои   находились  под  совместным  надзором
королевских  гвардейцев   и  замковой   стражи.  Афишируя  настоящее
положение вещей,  Эрнан преследовал  вполне определенную  цель и  не
ошибся в  своих расчетах:  в  десять  часов  вечера  к  нему  явился
камердинер графа  и передал,  что хозяин  готов повидаться  с ним  в
любое удобное  для него время. Это было высказанное в вежливой форме
предложение о  немедленной встрече.  Эрнан только  и  ждал  этого  и
выразил желание  встретиться  как  можно  скорее,  а  если  граф  не
возражает, то  прямо сейчас.  Получивший четкие  указания камердинер
предложил  Шатофьеру   следовать  за  ним  и  провел  его  в  личные
апартаменты графа Иверо.

   Еще недавно  Клавдий Иверо  считался  одним  из  самых  блестящих
вельмож  всей   Испании.  Это  был  высокий,  крепкого  телосложения
мужчина, волевой, энергичный и моложавый с виду - мало кто давал ему
больше тридцати  пяти лет, хотя на самом деле ему было уже за сорок.
Однако трагическая  смерть сына  сломила его.  За последние  полтора
месяца он  постарел как  минимум на  двадцать лет, и Эрнан просто не
верил своим  глазам: неужели этот немощный старик с седыми волосами,
изборожденным морщинами  лицом и  усталым, опустошенным  взглядом  и
есть тот  великолепный сеньор, которого он видел в начале сентября в
Памплоне? На какое-то мгновение Эрнана обуяли сомнения. Правильно ли
он поступает,  собираясь довериться человеку, одной ногой стоящему