падать.  Разумеется,  он  был  бы  плохим  стратегом,  если  бы  не
предвидел возможности  примирения Рикарда  Иверо с  Маргаритой -  на
этот случай  у него  был разработан план незамедлительной ликвидации
весьма ненадежного  сообщника. Однако,  к ужасу  Александра, события
развивались так стремительно, что не успел он отдать соответствующие
распоряжения, как  неожиданное вмешательство  Елены, явившейся среди
ночи повидаться с братом, напрочь спутало все его карты.
   Когда же ему доложили о ночной встрече Рикарда с принцессой, граф
вообще запаниковал  и решил было пуститься в бега, даже пробрался по
тайному ходу  в предместье  Памплоны,  где  держал  наготове  конную
заставу; но в конечном итоге оказалось, что дела обстоят не столь уж
плачевно. Судя  по всему,  Маргарита не собиралась мириться с бывшим
любовником, а тот, в свою очередь, предпочел не упускать возможности
одним махом  поправить свое  финансовое положение  и отвести от себя
угрозу лишения наследства.
   Теперь Александр  мог спокойно  приступить к  устранению ставшего
опасным сообщника,  подстроив ему несчастный случай, однако... Успех
его грандиозного  по своей  дерзости замысла  во многом  зависел  от
кузена Иверо,  и было уже поздно что-либо менять. Рикарду отводилась
ключевая  роль  в  предстоящем  фарсе,  и  просто  так,  механически
заменить его  кем-нибудь другим,  тем более в последний момент, увы,
не представлялось  возможным. У Александра был небогатый выбор - или
отказаться от  всей этой затеи и спрятать концы в воду, или все-таки
рискнуть, понадеявшись,  что безумие, алчность и ненависть возьмут в
Рикарде верх  над некстати  проснувшейся совестью,  а его  раздоры с
Маргаритой будут продолжаться.
   Решение было  предопределено -  ставка  была  столь  высока,  что
оправдывала  какой  угодно  риск,  и  тем  не  менее  граф  долго  и
мучительно размышлял.  Стоило ему вспомнить о совести, и она тут как
тут - вернее, то, что осталось от нее после многих лет нравственного
выхолащивания. "Ты  так добр", -  сказала Жоанна.  "Добр...  Добр...
Добр..." - как  удары колокола звучало в его голове. Это и был голос
совести. Жоанна  заменяла  ему  утраченную  совесть -  а  теперь  он
потерял и  ее. Она  ушла... И  хоть он сам решил отказаться от нее -
той памятной  ночью, две  недели назад, - все же она ушла. И сказала
на прощание: "Ты так добр... добр... добр..."
   - Замолчи,  проклятая! -   схватившись   за   голову,   простонал
Александр. - Замолчи! Замолчи! Замолчи!..
   Он  потерял   свою  совесть -   даже  ту,  которая  не  была  его
собственной. Впрочем,  теперь совесть  ему ни  к чему -  ни своя, ни
чужая. Корона  лежит за  пределами добра  и зла,  над ней не властны
нравственные законы.





         * Часть пятая. ТЕМНЫЙ ЗАМЫСЕЛ * 




        Глава 44
                         О МНОГОМ И РАЗНОМ

Когда на  следующий день  утром Филипп явился к Анне, чтобы согласно
обычаю сопровождать  королеву любви  и  красоты  на  ристалище,  она
приветствовала его такими словами:
   - Стало быть, принц, теперь ты мой жених?
   - Да, принцесса, - ответил он, вежливо поцеловав ее руку. - Вчера
вечером Цезарь, отец твой, дал свое согласие на наш брак.
   - В таком  случае, почему ты целуешь только мою руку? - с лукавым
видом спросила Анна. - Вот уж не думала я, что ты так застенчив!
   Филипп слегка  опешил. Хотя  свидетели этой сцены были все свои -
герцог, император  и по  несколько придворных  с обеих сторон, - ему
стало неловко.  А к  его вящему  удивлению, Август  ХII с  довольной
ухмылкой посоветовал дочери:
   - А ты сама поцелуй жениха, Анна.
   Ну  что   ж,  если  женщина  просит...  Под  одобрительный  шумок
присутствующих Филипп легонько обнял Анну за талию и наклонил голову
с намерением по-братски чмокнуть ее, но едва их губы соприкоснулись,
она тотчас  перехватила инициативу,  всем телом  прижалась к  нему и
крепко, взасос  поцеловала его,  умело работая  зубами и  языком. Ее
поцелуй выказывал  хоть и  не слишком  большой,  но  все  же  вполне
достаточный опыт в таких делах, и был по-мужски агрессивен.
   "Вот те  на! - мысленно  выругался Филипп.  Тут ему  припомнились
некоторые туманные  слухи о странных пристрастиях римской принцессы,
затем он  вспомнил, с каким выражением лица она одобрила его интерес
к Бланке,  и вовсе  обалдел: - Черти  полосатые!  Выходит,  все  эти
сплетни не праздная болтовня злых языков. Моя маленькая проказница в
самом деле балуется с девчонками..."
   Позже, когда они следовали во главе праздничной процессии по пути
к ристалищу,  Анна сделала  Филиппу знак,  чтобы он  склонился к  ее
носилкам.
   - А  ты   хорошо  целуешься,  мой  принц, -  сказала  она. -  Мне
понравилось.
   - Ты тоже  не  лыком  шита, -  ответил  Филипп,  стремясь  скрыть
замешательство  под   личиной   нарочитой   грубости.   Мальчишеская
прямолинейность Анны, ее непосредственность, начисто отвергавшая все
ухищрения своего  пола, раз  за разом сбивали его с толку, и он то и
дело терялся,  словно неопытный юнец. - Прости за нескромный вопрос,
принцесса, но...
   - Если тебя интересует, девственница ли я, - перебила его Анна, -
то да. Мужчин у меня еще не было.
   "Чертова девственница!" -  раздраженно подумал  Филипп,  а  вслух
сдержанно произнес:
   - А между  тем, дорогая моя королева, мужчина может дать тебе то,
на что не способна ни одна женщина.
   - Оригинальная  мысль, -   ничуть  не  смутившись,  ответствовала
римская принцесса. -  Будем надеяться, что в самом скором времени ты
на деле  докажешь мне справедливость своего утверждения... Только не
обольщайся - это произойдет в нашу первую брачную ночь, и ни днем...
то бишь ни ночью раньше.
   "Ну, вот! -  удрученно  констатировал  Филипп. -  Нашла  коса  на
камень. Дело  явно идет  к  тому,  что  вскоре  в  нашей  развеселой
компашке появится еще один крутой парень - моя жена".
   Но на  этом сюрпризы  в то  утро не  закончились. По  прибытии на
ристалище Анна  подошла к  Маргарите и  совершенно серьезно заявила,
что откажется  от венца королевы любви и красоты, если ее наваррская
кузина не  согласится разделить  с ней  этот титул.  После бессонной
ночи Маргарита  выглядела измученной и опустошенной. Она весьма вяло
поблагодарила  Анну  за  проявленную  любезность  и  без  каких-либо
условий и  оговорок со  своей стороны  приняла ее предложение. Таким
образом была  устранена  возникшая  накануне  неловкость,  когда  на
турнире  по   случаю  дня   рождения  Маргариты  царствовала  другая
принцесса. (Впрочем,  сплетники и  остряки были склонны искать этому
более пикантные  об®яснения; мы  их приводить  здесь  не  будем,  но
истины ради  признаем, что  некоторые из  них оказались  не  так  уж
далеки от действительности.)
   По приглашению  Филиппа в  почетной ложе королевы любви и красоты
прочно окопались  (якобы для  защиты дам, но на самом же деле, чтобы
оправдать  свое   неучастие  в   турнире)  Тибальд  де  Труа,  Оттон
Савойский,  Педро   Арагонский,   а   также   несколько   друзей   и
родственников Филиппа,  среди которых  был и  Гастон д'Альбре.  Этот
последний благоразумно  попросил убежища,  скрываясь от  целой оравы
рыцарей,  жаждавших   сразиться  с  победителем  легендарного  Грозы
Сарацинов. Филипп  сжалился над  ним, но прежде заставил кузена дать
страшную клятву никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать в
его присутствии о своей победе над Гуго фон Клипенштейном.
   А вот  неутомимый охотник  за престолами,  самый знатный  из всех
странствующих рыцарей -  мы  говорим,  конечно,  об  Эрике  Датском,
который поначалу согласился войти в почетную свиту короля турнира, в
последний момент  изменил свое решение и записался рядовым рыцарем в
отряд Эрнана де Шатофьера, благо к утру там еще оставалось несколько
свободных мест.  Вопреки формальной  цели своего  посещения Наварры,
молодой датский  принц не обращал особого внимания на Маргариту и не
предпринимал ни  малейшей попытки  снискать  ее  расположение.  Злые
языки при  наваррском дворе поговаривали, будто бы он, увидев, какая
она беспутная  и легкомысленная,  заявил в сердцах: "На кой черт мне
сдалась эта  вертихвостка, пусть  и с  королевством в  придачу", - и
отказался от  претензий на  ее руку.  Впрочем, Филипп догадывался об
истинной причине столь странного поведения датского принца; он также
понимал, что  коль скоро  Анна не  пригласила в  свою свиту Изабеллу
Арагонскую, то  и Эрику нечего было делать в ложе королевы, - но все
свои догадки на этот счет Филипп предпочитал держать при себе...
   Уж если  было упомянуто о свите королевы любви и красоты, то надо
сказать, что дам и девиц в свое окружение Анна подбирала тщательно и
с большим  знанием дела.  Филипп по достоинству оценил ее утонченный
вкус,  позволивший   ей  собрать   вокруг  себя  великолепный  букет
очаровательных личек  и потрясающих фигур. Обилие красавиц, впрочем,
не повлияло  на планы  Филиппа, и,  отдав должное  Анне,  как  своей
королеве и  невесте, он  вскоре подсел  к Бланке  с явным намерением
воспользоваться  благоприятными  обстоятельствами  для  решительного
штурма ее защитных порядков; к счастью, Монтини, имевший обыкновение
являться в  самые  неподходящие  моменты,  теперь  был  лишен  такой
возможности.
   Но Бланка  недолго терпела  приставания Филиппа. Чувствуя, что ее
сопротивление начинает  таять,  она  ласково  велела  ему  убираться
прочь, пригрозив,  что в противном случае уйдет сама и больше в ложу
не возвратится.  Внешняя кротость  и ласковость  ее тона не обманули
Филиппа,  даже   наоборот -  не  на  шутку  испугали  его,  так  как
свидетельствовали о  непреклонной решимости  исполнить угрозу,  и он
счел лучшим  ретироваться, проклиная  Монтини на  чем свет  стоит  и
невольно  перебирая   в  уме   различные  способы   его  физического
устранения.
   Чтобы досадить  об®екту  своей  безответной  страсти,  Филипп,  с
позволения Анны,  принялся ухаживать  за Дианой  Орсини - той самой,
что накануне  прислала ему  в подарок  оторванный от  своего  платья
рукав. Как  оказалось впоследствии,  эта черноволосая  и  синеглазая
девчушка пятнадцати  лет, представительница  младшей ветви одного из
самых могущественных в Италии родов и любимица римской принцессы, не
разделяла всецело  вкусов своей  подружки и  госпожи.  Диану  больше
привлекали парни, нежели девчонки, а Филипп вовсе очаровал ее, и уже
к вечеру  она была  готова отдать ему не только рукав, но и всю свою
одежду с  невинностью в  придачу. Филиппа  не  пришлось  уговаривать
принять этот  дар: по  его твердому  убеждению,  все  сочли  бы  его
глупцом и  невежей, откажись он ответить взаимностью на любовь такой
милой и очаровательной девушки.
   Что же  касается Бланки,  то она,  видимо, на  зло Филиппу, взяла
себе  в   кавалеры  наследного   принца   Арагона   Педро -   весьма
инфантильного молодого  человека с  безвольными чертами лица и таким
же  безвольным   характером.  Кстати   сказать,  некогда   они  были
помолвлены, но потом их отцы разошлись во взглядах на дальнейший ход
Реконкисты, поссорились  и даже  малость повоевали  между  собой  за
Южную Валенсию, которая в конечном итоге досталась Кастилии. А с тех
пор как  Бланку, так и Педро, преследовали неудачи в личной жизни. К
тому времени  двадцатичетырехлетний наследник  арагонского  престола
успел дважды  жениться и дважды овдоветь и от обоих браков не заимел
ни одного ребенка.
   По  мнению   Филиппа,  Педро   был  бы   идеальной  партией   для
честолюбивой и  тщеславной наваррской принцессы; брак с ним позволял
ей  стать   в  будущем   единоличной   правительницей   сразу   двух
королевств - Наварры  и Арагона. Однако Маргарита резко отрицательно
относилась  к   своему  арагонскому   кузену.  По   ее  собственному
признанию, его вялость, слабохарактерность и инфантильность вызывали
у нее  отвращение, за глаза она называла его бесхребетным слизняком,
и, как  подозревал Филипп, ей становилось тошно при одной лишь мысли
о том,  чтобы лечь  с ним в постель, хотя внешне принц Педро казался
довольно привлекательным  молодым человеком.  Вне спальни  Маргарита
привыкла властвовать  над мужчинами,  и тем  не менее она терпеть не
могла глупых  и безвольных  парней. Ее привлекали молодые люди иного
склада - такие,  например, как  Тибальд де  Труа,  граф  Шампанский,
ставший после  самоустранения Филиппа  главным претендентом  на руку
наваррской принцессы.
   В определенном  смысле Тибальд был совершенством: умный, волевой,
инициативный и целеустремленный, он, вместе с тем, отличался крайней
непрактичностью, безудержной мечтательностью, даже был чуточку не от
мира сего.  Самым главным его увлечением была поэзия, затем он любил
женщин,  веселые   пирушки,  охоту,   турниры   и   прочие   мирские
развлечения - а  в государственных  и  хозяйственных  делах  он  был
полный профан  и ни  от кого  не скрывал  этого. Тибальд  откровенно
сокрушался  по  поводу  того,  что  богатство  и  высокое  положение
непременно сопряжены  с властью.  Его неспособность  вести дела была
просто потрясающа.  Он развращал своих управляющих одного за другим.
Даже кристально  честный человек,  поступив к нему на службу, не мог
долго устоять перед искушением быстро обогатиться и, в конце концов,
начинал воровать.  В то  время Шампань  была самой дурно управляемой
провинцией во всем Французском королевстве, которое тоже управлялось
не ахти  как хорошо,  и Тибальд,  помимо того,  что был  без  памяти
влюблен в  Маргариту,  надеялся,  что  она,  выйдя  за  него  замуж,
возьмется навести  порядок в  графстве, да  и вообще взвалит на себя
все заботы по его управлению.
   Маргарита, однако,  не спешила обнадеживать Тибальда. Разойдясь с
Филиппом и  не  помирившись  с  Рикардом,  она  полдня  просидела  в
почетной ложе  в гордом одиночестве, почти ни с кем не общаясь, была
мрачнее тучи  и притворялась,  будто  внимательно  следит  за  ходом
турнира. Только  к вечеру  Маргарита немного  ожила, но,  к большому
огорчению Тибальда  и к  немалому смущению своего отца и императора,
принялась отчаянно заигрывать с Анной, благо римская принцесса также
не оставалась равнодушной к своей наваррской кузине. Этот мимолетный
и довольно нетрадиционный роман, несомненно, омрачил бы празднества,
не будь внимание подавляющего большинства гостей целиком приковано к
происходящим на арене событиям.
   А турнир,  надо признать,  удался на  славу. Безусловно,  он  был
одним из  лучших ратных игрищ за всю историю подобных состязаний - и
по уровню организации, и по составу участников, и по накалу страстей
как на самой арене, так и вокруг нее. Бесспорным героем турнира стал
Эрнан де  Шатофьер, доказавший  себе и  другим,  что  он  не  только
талантливый военачальник,  но и  непревзойденный боец.  В  групповом
сражении возглавляемый  им отряд  одержал уверенную  победу,  а  сам
Шатофьер в  очном  поединке  одолел  Гуго  фон  Клепенштейна  и  был
единодушно признан  лучшим рыцарем  второго дня. Вдохновленный своим
успехом,  Эрнан   выиграл  все   главные  призы   и  в   последующих
соревнованиях, не  оставив ни единого шанса даже великолепному Грозе
Сарацинов. Все  женщины на  турнире просто сходили по нему с ума, но
он по-прежнему продолжал свято блюсти обет целомудрия, и один только
Бог, возможно, догадывался (да и то не наверняка), чего ему стоило в
последнее время строить из себя святошу...

   Через день после окончания турнира, 10 сентября 1452 года, Италия
обрела новую королеву. Это знаменательное событие произошло в соборе
Пречистой Девы  Марии Памплонской, где епископ Франческо де Арагон с
высочайшего соизволения  его  святейшества  папы  Павла VII  сочетал
браком императора Августа XII Юлия и кастильскую принцессу Элеонору.
   А вечером  накануне венчания  был подписан  составленный впопыхах
брачный контракт  между Филиппом   Аквитанским-младшим и Анной Юлией
Римской, наследницей  галльских графств  Перигора, Руэрга  и  Готии.
Точную дату  бракосочетания  предстояло  еще  согласовать,  но  была
достигнута принципиальная  договоренность, что  свадьба состоится  в
Риме вскоре  после Рождества,  а пока  что к  Анне в услужение будет
приставлена свита  из гасконских  дворян,  чтобы  от  имени  Филиппа
заботиться о ней, как о его невесте.
   На последнем  пункте Филипп  настаивал особо,  и  когда  в  числе
молодых людей,  удостоенных этой чести, он назвал Этьена де Монтини,
стало понятно  почему. В  отличие от  других счастливчиков,  которые
радовались перспективе провести три месяца в императорском дворце на
Палатинском холме, Монтини был отнюдь не в восторге и волком смотрел
на Филиппа, то и дело бросая умоляющие взгляды на Бланку. Однако она
не могла  ничего поделать:  хотя Этьен  был  лейтенантом  наваррской
гвардии и  подчинялся королю,  он, как гасконский подданный, не смел
ослушаться  приказа   Филиппа,  даже   если  бы   терял   при   этом
лейтенантский чин.
   Бедняга  Монтини   сошел  со  сцены,  так  и  не  попрощавшись  с
возлюбленной. Всякий  раз, чувствуя  себя беспомощной, Бланка ужасно
злилась; когда  же, вдобавок,  у нее  были  месячные,  она  норовила
сорвать свою  злость на  первом попавшемся  ей под  горячую  руку  и
зачастую ни  в чем  не повинном  человеке. Тем  же вечером,  но чуть
позже, оставшись  с Этьеном  наедине, Бланка  обвинила его  во  всех
смертных грехах  и прогнала  прочь, а  на следующий  день  во  время
свадьбы  и  утром 11-го  числа,  когда  римские  гости  тронулись  в
обратный путь,  всячески избегала  его, о  чем  впоследствии  горько
сожалела, проклиная  себя за жестокость и бессердечие. Так что мы не
ошибемся, если  скажем,  что  Монтини  покидал  Памплону  с  тяжелым
сердцем, терзаемый самыми дурными предчувствиями.
   Перед от®ездом Август XII, улучив свободную минуту, отвел Филиппа
в сторону и тихо сказал ему:
   - Пожалуй,  я   должен  поблагодарить   учителя  моей   жены   за
проявленное усердие. Отлично сработано!
   Филипп обалдело  уставился на  своего будущего тестя. Он все утро
ловил на себе странные взгляды императора и, в общем, догадывался, в
чем  дело,  но  такой  откровенности  никак  не  ожидал.  Между  тем
Август XII положил ему руку на плечо и продолжал:
   - А я-то  думал, что  избежал этой участи, когда принцесса Бланка
вышла за  графа Бискайского. Вот нерадивые у меня осведомители - ну,
никуда не  годные... Впрочем,  мы с тобой квиты, - с некоторой долей
злорадства добавил он. - Моя дочь тоже не подарок.
   Филипп согласно  кивнул. От  Дианы Орсини он узнал, что увлечение
Анны девчонками  было далеко  не столь  невинным, как  ему  казалось
прежде. Последние  полтора  года  при  императорском  дворе  активно
возрождались  хорошо  забытые  традиции  древнеримских  весталок,  и
Август XII,  потеряв   всяческую  надежду   образумить  свою  горячо
любимую, но  крайне беспутную дочь путем уговоров, угроз и наказаний
разной степени  тяжести, видел только одно средство: поскорее выдать
Анну замуж  и переложить,  таким образом,  все заботы  на  плечи  ее
супруга - что он, собственно, и сделал.
   "Однако семейка  у нас  будет! - сокрушенно  думал Филипп. -  Что
муж, что жена, оба бабники".
   На прощание они с Анной обменялись вежливыми колкостями по поводу
того, кому  после их  свадьбы достанется  Диана Орсини. Сама девушка
явно отдавала  предпочтение Филиппу,  от которого  была без ума, и в
последнюю ночь то и дело заходилась слезами, не желая расставаться с
милым. Филипп  был очень нежен с ней и утешал ее тем, что спустя три
месяца они снова увидятся и больше не расстанутся никогда. Он обещал
во время  разлуки часто  думать о ней, и это не было благой ложью. К
концу турнира  в его  личном рейтинге  популярности опять  произошли
изменения: третью  строку сверху,  после Бланки  и  Амелины,  заняла
Диана, вытеснив  Маргариту на  четвертую позицию.  Анна же дулась на
"эту подлую изменщицу" и ревновала их обоих друг к другу.