яд уже сделал свое дело.
Он породил  болезнь, и  теперь нам остается возложить все надежды на
Бога и на искусство лекарей.
   Шатофьер жестом поманил к себе палача.
   - Мастер, вы готовы приступить к исполнению своих обязанностей?
   Палач утвердительно кивнул:
   - Да, сударь, готов. Я получил от моего господина приказ привести
приговор в исполнение именем его величества короля Кастилии и Леона.
   - Так приступайте же, мастер.
   Палач  молча  поклонился,  воротился  к  эшафоту  и  поднялся  по
деревянным ступеням на помост. Фернандо вновь заскулил.
   - Что ты  делаешь, Эрнан?! -  опомнился Гастон. -  Это уже  сверх
программы. Дон Альфонсо не...
   - Молчи! - зашипел Эрнан. - Я знаю, что делаю.
   - А исповедь?! -  вскричал Фернандо, мгновенно прекратив изрыгать
угрозы, мольбы и проклятия. - А как же исповедь? Я хочу исповедаться
своему духовнику. Везите меня в Толедо к моему духовнику.
   - В  этом  нет  необходимости, -  с  глумливой  ухмылкой  ответил
Шатофьер. - Согласно  булле святейшего  отца от 1123-го  года каждый
посвященный рыцарь ордена Храма Сионского вправе давать предсмертное
отпущение грехов -  in extremis,[13]  как там  говорится. Так  что я
весь к услугам вашего высочества.
--------------------------------------------------------------
 13 in extremis - здесь, в исключительных случаях (лат.).

   Фернандо в ужасе отпрянул:
   - Нет! Нет! Только не это!...
   Эрнан безразлично  пожал плечами.  Иного  ответа  он  не  ожидал,
однако не  смог удержаться  от искушения напоследок поиздеваться над
поверженным врагом.  Позже, когда  он вспоминал  об этом, ему всякий
раз становилось стыдно за свою мальчишескую выходку.
   - Преподобный отец, - обратился Шатофьер к капеллану. - Проводите
его высочество в последний путь.
   Затем Эрнан пристально поглядел на Фернандо и добавил:
   - Хотя его  преподобие не  принадлежит к  ордену иезуитов,  я  не
считаю это  обстоятельство серьезной  помехой для  принятия им вашей
предсмертной  исповеди...   Прощайте,  монсеньор.   Не  скажу,   что
знакомство с  вами доставило  мне большое удовольствие. И да простит
вас Бог.
   Фернандо  вскрикнул   и   полубесчувственный   повис   на   руках
гвардейцев, которые,  повинуясь  приказу  Эрнана,  поволокли  его  к
эшафоту.
   Гастон подошел к Елене и шепотом произнес:
   - Пожалуй, тебе лучше будет уйти.
   Она решительно покачала головой:
   - Нет, я  останусь. Я  хочу посмотреть. Отец мне все рассказал. Я
знаю, что  этот негодяй  погубил моего  брата и  собирался опозорить
его. - Елена умолкла и плотно сжала губы.
   Кто-то схватил Гастона за локоть. Он оглянулся и увидел Монтини.
   - Чего тебе, парень?
   - Мне... мне жутко...
   - Так  отвернись.  И  закрой  уши.  Или  вообще  убирайся  прочь.
Думаешь, мне это очень приятно?
   Палач стоял  возле плахи,  широко расставив  ноги, и, опершись на
рукоять меча, невозмутимо ожидал своей очереди.
   Гвардейцы вынесли Фернандо на помост, поставили его на ноги перед
капелланом и  отошли в  сторону. Невдалеке  от приговоренного  стоял
подручный  палача  с  перекинутой  через  плечо  веревкой  и  черной
повязкой для глаз в руках.
   - Начнем исповедь, сын мой? - кротко спросил преподобный отец.
   И  только   тогда  Фернандо  в  полной  мере  осознал  реальность
происходящего. Он понял, что этот капеллан - последнее, что он видит
в своей жизни. Это последний из людей, который заговорил с ним как с
живым человеком, - а для всех остальных он уже мертвец.
   Внезапное озарение, точно молния, поразило Фернандо. Захлебываясь
слезами, он грохнулся на колени, обхватил голову руками и без удержу
зарыдал.
   Почему? Ну,  почему?! Ведь он еще так молод, у него еще вся жизнь
впереди... была впереди - ибо сейчас его лишат этой жизни... Почему,
почему? Как  же так  получилось? Когда  он  ступил  на  тот  зыбкий,
порочный путь,  который привел  его на  эшафот?  Может  быть,  когда
позволил кузену  Бискайскому обвести  себя вокруг  пальца? Или когда
спутался с  Инморте? Или  когда впервые  с вожделением  взглянул  на
корону отца,  которую по  праву должен  был унаследовать его старший
брат?...
   Так  и  не  дождавшись  от  Фернандо  исповеди,  капеллан  тяжело
вздохнул, накрыл  его голову  краями своего  шарфа  и  скороговоркой
произнес  стандартную   формулу  отпущения  грехов.  Как  только  он
закончил, рыдания  резко оборвались.  Фернандо рухнул  на  помост  и
остался лежать  там недвижимый. Подручный палача склонился над ним и
констатировал:
   - Сомлел. Их  высочеству посчастливилось -  и повязка на глаза не
требуется, и руки связывать нет надобности...
   Фернандо так  и не  пришел в  себя. При  виде отрубленной головы,
покатившейся по  помосту после  первого  же  удара  палача,  Гастона
затошнило. Он  вовсе не  был таким толстокожим, каким изображал себя
перед друзьями.  Лишь один-единственный  раз он  принимал участие  в
настоящем бою -  с иезуитами, и лишь считанные разы присутствовал на
казнях - герцог  не любил  устраивать кровавых зрелищ и не поощрял к
этому своих вассалов.
   Этьену де  Монтини пришлось  собрать всю свою волю в кулак, чтобы
помешать взбунтовавшемуся  желудку  исторгнуть  обратно  только  что
с®еденный завтрак.
   Княжна  Елена  мертвенно  побледнела  и,  прижав  руки  к  груди,
кинулась к ближайшей двери, ведущей внутрь замка. Гастон, не мешкая,
последовал за  ней и  поспел как раз вовремя, чтобы подхватить ее на
руки, когда она споткнулась на лестнице, падая в обморок.
   А Эрнан  все глядел на Клавдия Иверо, чьи глаза сияли сатанинским
торжеством. Теперь  в нем  не оставалось  ничего от  того немощного,
убитого горем старика, каким он был вчера вечером. Он больше походил
на крепкого  сорокалетнего мужчину,  который  после  продолжительной
болезни наконец  пошел на  поправку, а  седые, как снег, волосы лишь
придавали всему  его облику  какую-то скорбную  величественность.  Э
нет, понял  Шатофьер, не  скоро Гастон  станет новым  графом  Иверо,
старый еще  долго продержится.  Ему нужен  был стимул  к жизни, и он
получил  его -   месть.  После   казни  одного  из  непосредственных
виновников смерти сына у него как будто открылось второе дыхание.
   Клавдий Иверо подошел к Эрнану.
   - Боюсь, граф, вы не сможете задержаться у нас до обеда.
   - Да, сударь.  Как раз  об этом я только что думал. Мы немедленно
отправляемся в Толедо. Однако прежде всего следует известить госпожу
Бланку, что...
   - Насчет этого  не беспокойтесь, -  перебил его  Клавдий Иверо. -
Еще на рассвете я отправил в Памплону курьера с известием, что принц
Фернандо казнен, а кастильский король при смерти.
   - При смерти?! - пораженно воскликнул Эрнан.
   - Увы, да,  граф. Вы  уж простите,  что я  не сказал  вам  сразу.
Сегодня ночью к Калагорре приблизился внушительный отряд кастильских
гвардейцев, человек  так сто.  Их предводитель  потребовал выдачи им
графа де  Уэльвы, чтобы  в соответствии с полученными распоряжениями
препроводить его в Толедо - заметьте, в целости и сохранности.
   - Это приказ короля?
   - Нет.  Приказ  был  подписан  первым  министром,  поскольку  дон
Альфонсо внезапно  заболел и,  якобы, не  в состоянии исполнять свои
обязанности.
   Эрнан шумно выдохнул:
   - Слава Богу,  мы поспели  в самый  раз. Хоть  какой Фернандо  де
Уэльва ни подлец, он все же сын короля, и было бы крайне невежливо с
моей стороны второпях перерезать ему горло.
   - Вы  совершенно   правы,  господин  граф, -  согласился  Клавдий
Иверо. - Я  уже сообщил  незваным гостям,  что принц будет казнен по
приказу короля,  и предостерег  от  попыток  силой  освободить  его.
Сейчас я  передам им тело Фернандо, пусть они отвезут его на родину,
чтобы похоронить там со всеми надлежащими почестями. А вы поспешите.
Король - если  он еще  жив, - должно  быть, с нетерпением ожидает от
вас вестей. Удачи вам, граф.
   В ответ Эрнан лишь молча кивнул.

   В тот  же день  вечером Эрнан,  Гастон и  Этьен  остановились  на
ночлег в небольшом трактире вблизи Альмасана. Дорчгой никто из них и
словом не  обмолвился об  утренних событиях,  и только  после ужина,
когда  изрядное   количество  выпитого   вина  значительно  улучшило
настроение Гастона  и позволило  ему уже  без внутреннего содрогания
думать о происшедшем, он, растянувшись на своей кровати в отведенной
им троим комнате, спросил у Эрнана:
   - Ну, теперь-то ты будешь со мной откровенным, дружище, или опять
станешь хитрить?
   Шатофьер приподнялся  в постели  и поглядел  на Монтини.  Тот, до
предела измотанный  бешеной  скачкой,  а  еще  больше  расстройством
желудка, случившемся на нервной почве, дрыхнул без задних ног.
   - О чем ты толкуешь?
   - Ай, прекрати!  Можно подумать,  ты не  понимаешь, что  я имею в
виду! Ведь  ты с самого начала решил казнить Фернандо, верно? У тебя
и в мыслях не было везти его в Толедо живым. А?
   - Положим, я лишь исполнил желание короля...
   - Вот как!  Значит, и тут ты обманул меня? На самом деле он велел
тебе...
   - Он велел  мне доставить  к нему  брата живым  и лишь  в крайнем
случае прикончить его. Так было написано в письме.
   - Тогда я ничего не понимаю.
   - А здесь  и понимать нечего. Между волей и желанием есть большое
различие. Дон Альфонсо хотел казнить Фернандо, но из сентиментальных
соображений никак не решался на этот шаг.
   - И ты помог ему.
   - Вот именно.  Впрочем, он  сам себе  помог. Если  бы он  вправду
хотел сохранить брату жизнь, то ограничился бы одним только письмом,
где указывается,  при  каких  обстоятельствах  я  имею  право  убить
Фернандо. Этого  было бы вполне достаточно - письмо, собственноручно
написанное королем  и скрепленное  его  личной  печатью.  Однако  он
прислал мне  и указ  о смертной казни Фернандо - для пущей верности,
можешь возразить  ты, не более того. Дон Альфонсо, пожалуй, тоже так
думал. Но  я убежден,  что втайне,  безотчетно он  надеялся,  что  я
расценю этот  указ, как  руководство  к  действию,  и  приму  его  к
немедленному исполнению.  Сам подумай:  как я  мог обмануть ожидания
короля? Ведь  другого такого  указа могло и вовсе не последовать. Ты
же видишь, что начали вытворять государственные сановники, едва лишь
дон Альфонсо занемог.
   - Ага!  Так   я  и   знал! -  произнес  Гастон,  подняв  к  верху
указательный палец. - Ты подозревал, что короля  у ж е  отравили.
   - Да, я догадывался об этом.
   - И с каких пор?
   - С тех  пор как  получше узнал Бланку. Меня вообще удивляет, что
это не  пришло в голову другим осведомленным, тем, кто и раньше знал
ее - Филиппу,  Маргарите, обоим  королям, самой  Бланке,  наконец...
Недели три  назад я  сидел и  смотрел, как  Бланка играет  с тобой в
шахматы,   смотрел   на   выражение   ее   лица -   сосредоточенное,
решительное, волевое, даже жестокое... И вдруг меня стукнуло!
   - Что тебя стукнуло?
   - Я подумал:  как глуп  был  граф  Бискайский,  если  он  всерьез
рассчитывал,  что   Инморте,  который  много  времени  проводил  при
кастильском дворе  и наверняка  хорошо  знает  крутой  нрав  Бланки,
согласится возвести  ее на  престол. И тут-то я понял: граф вовсе не
глуп; человек,  спланировавший такое,  без преувеличения, гениальное
преступление, не может быть глупцом.
   Будто подброшенный пружиной, Гастон вскочил и сел на кровати.
   - Елки-палки! Это же было ясно, как Божий день!
   - Да, да, да! Граф Бискайский, безусловно, знал, что представляет
из себя  его жена.  Он знал,  что ее  хорошо  знает  Инморте  и  что
отношения между ними крайне враждебные. Будь на месте Бланки женщина
с характером  Жоанны Наваррской... Да что там! Будь на ее месте даже
Маргарита - и  то графу, возможно, удалось бы убедить Инморте, что в
конце концов он приберет жену к рукам и сам станет у кормила власти.
Но Бланка... - Эрнан цокнул языком. - Одним словом, я тут же написал
дону Альфонсо,  что, по  моему мнению, граф Бискайский либо выжил из
ума  (что   маловероятно),  либо   (что  более   вероятно)  Фернандо
проболтался ему, что его брат уже отравлен и кризис должен наступить
в конце  ноября. А  правду ли  он сказал  или  же  малость  приврал,
опережая события, судить я, мол, не берусь.
   - И распоряжение  немедленно доставить  Фернандо в Толедо, вместе
со смертным  приговором ему,  как я понимаю, явилось ответом на твое
письмо королю?
   - Ну да.  И этот  ответ чуть  было не запоздал. У меня уже начало
иссякать терпение.  Я не знал, что мне и думать, и, признаться, даже
начал всерьез  помышлять о  том, чтобы  тайком пробраться  в замок и
самолично прикончить  Фернандо. К  счастью, все  обошлось, и теперь,
если дон  Альфонсо умрет, королевой Кастилии станет Бланка. Осмелюсь
предположить, что  при ней  иезуиты будут с ностальгией вспоминать о
двух предыдущих царствованиях.
   - Что верно, то верно, - согласился Гастон. - Уж она-то задаст им
перцу... Ай,  черт! - вскричал  он, пораженный  внезапной  мыслью. -
Ведь тогда Филипп может стать королем!
   - А  он  и  станет  королем, -  невозмутимо  подтвердил  Эрнан. -
Королем Галлии.
   - Нет, дружище, не о том речь. Боюсь, ты не понял меня...
   Эрнан тоже сел в постели и отрицательно покачал головой:
   - Я прекрасно  понял тебя,  Гастон. Я  еще  неплохо  соображаю  и
полностью отдаю  себе отчет  в том,  что теперь  у Филиппа  появится
большой соблазн  разорвать свою помолвку с Анной Юлией и жениться на
Бланке. Но  этому не  бывать! Не  бывать, уразумел? Пока я жив, я не
допущу этого -  хоть как  бы я  ни любил Филиппа и ни уважал Бланку.
Пускай себе  любятся, пусть  рожают  детей,  но  жениться  я  им  не
позволю. Дудки!  В конце  концов я  гасконец,  я  галл.  Галлия  моя
страна - а  Филипп должен  стать ее  государем. Если  же он вздумает
противиться своей  судьбе, то я силой заставлю его пойти под венец с
Анной Юлией  и все-таки  посажу их  обоих на  престол...  Чисто  по-
человечески, мне, конечно, жаль Бланку и Филиппа, они просто созданы
друг для друга. Но они не обычные люди, от их решения зависят судьбы
миллионов людей,  и осознание  всей глубины  своей  ответственности,
ответственности перед  Богом и  грядущими поколениями, должно помочь
им преодолеть  свои человеческие  слабости. А в случае чего - я буду
начеку и подстрахую их.
   С этими  словами Эрнан  бухнулся  головой  на  подушку  и  спустя
секунду комнату сотряс его могучий храп.



        Глава 70
                       ЛЕДЯНОЕ ДЫХАНИЕ СМЕРТИ

Впервые  король   Кастилии  Альфонсо XIII  почувствовал  себя  плохо
вечером во  время заседания Государственного Совета. Внезапно у него
закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные пятна, на лбу
выступил холодный  пот,  а  все  тело  прошиб  озноб.  Он  мертвенно
побледнел, пошатнулся  и, наверное, упал бы с кресла, если бы его не
поддержал камергер.
   Члены Совета  тотчас прекратили  прения  и  устремили  на  короля
встревоженные  взгляды.   Губы  графа  Саламанки  тронула  злорадная
усмешка, но он тут же спрятал ее и изобразил на своем лице искреннее
участие - даже чересчур искреннее, подозрительно искреннее.
   Между тем  король  мягко  отстранил  от  себя  камергера,  кивком
поблагодарив его  за помощь. Озноб и головокружение прошли. Он вытер
со лба испарину, вяло улыбнулся и сказал:
   - Все в порядке, господа. Верно, я переутомился.
   А внутри у него что-то оборвалось.
   "Господи! - подумал Альфонсо. - Неужели Шатофьер прав?.. Господи,
я еще  так молод,  я так хочу жить... Ах, Фернандо, Фернандо! Как же
ты мог, Каин?.."
   Он с  трудом проглотил  застрявший  в  горле  комок  и  продолжил
совещание.
   На следующее  утро король  был уже  не в  состоянии  подняться  с
постели. Им  овладела необычайная  слабость, мысли едва ворочались в
его голове,  которая время  от времени  начинала кружиться,  и тогда
перед его глазами выплясывали свой зловещий танец разноцветные пятна
неприятных, отталкивающих,  ядовитых оттенков.  Чуть позже, к обеду,
его затошнило  и то  и дело  рвало; вскоре  его стало  рвать желчью.
Лекари, которые  всего неделю  назад уверяли  его, что он совершенно
здоров, теперь  то хватались  за  головы,  то  беспомощно  разводили
руками; они  никак не  могли взять  в толк,  что же  происходит с их
королем.
   На третий  день тошнота  прошла, но  это  не  обмануло  Альфонсо.
Слабость все  больше одолевала  его. Даже  незначительное умственное
напряжение быстро утомляло, он слишком много спал, очень мало ел - у
него напрочь  пропал аппетит,  и каждый  кусок  пищи  ему  удавалось
проглотить лишь ценой невероятных усилий.
   Перечитав  реляции   своего  посла   в  Риме  о  течении  болезни
святейшего  отца,   Альфонсо  избавился   от  последних  сомнений  и
одновременно лишился  последних надежд -  его, как и папу, отравили,
причем тем же самым ядом.
   Открыв эту  ужасную истину,  отравленный король  ничем  не  выдал
своих подозрений. Прекрасно понимая, что сейчас сторонники Инморте и
Фернандо начеку,  Альфонсо отверг  соблазн послать  навстречу Эрнану
гонца с  распоряжением немедленно казнить Фернандо. Он знал, что его
письмо вряд  ли дойдет  по назначению,  и этим он лишь откроет врагу
все свои  карты, не  говоря  уж  о  том,  что  приговорит  гонца,  в
сущности, ни в чем неповинного человека, к почти неминуемой смерти.
   Альфонсо оставалось только ждать и надеяться, что у Эрнана хватит
ума превысить  свои полномочия,  или же,  в крайнем  случае, что  он
будет строго  придерживаться полученных  указаний передать ему брата
из рук в руки, угрожая тут же прикончить его, если кто-то попытается
воспрепятствовать этому.  И тогда,  как уже  твердо решил  Альфонсо,
Фернандо живым из его спальни не выйдет.

   Наши друзья  прибыли в  Толедо пополудни  на седьмой день болезни
короля. Дворцовая  стража была  предупреждена заранее,  и как только
Эрнан назвался, его немедленно провели в королевскую опочивальню.
   При виде  вошедшего Шатофьера  Альфонсо приподнялся на подушках и
велел всем  присутствующим оставить  их вдвоем.  Усталый взгляд  его
оживился, дыхание  участилось, а  на  щеках  от  волнения  проступил
слабый румянец.
   - Ну! - нетерпеливо  произнес он,  едва  лишь  двери  опочивальни
затворились за последним из вышедших дворян.
   Эрнан почтительно поклонился:
   - Государь! Согласно  вашему приказанию,  ваш брат  дон Фернандо,
граф де  Уэльва, был казнен утром восьмого ноября в замке Калагорра,
принадлежащем дону  Клавдию, графу  де Эбро. Приговор был приведен в
исполнение именем  вашего  величества,  с  согласия  вышеупомянутого
сеньора дона Клавдия и с соблюдением всех необходимых формальностей.
   Альфонсо  облегченно   вздохнул.   Томительная   неопределенность
последних дней  наконец была  разрешена, и  у него будто гора с плеч
свалилась. Он вяло махнул рукой, указывая на стул возле кровати.
   - Прошу садиться, господин граф. Расскажите все по порядку.
   Эрнан осторожно  устроился на  довольно  хрупкого  вида  стуле  и
поведал королю  обо всем,  что произошло  в Калагорре,  не  преминув
также упомянуть  и про  отряд гвардейцев,  явно пришедших на выручку
Фернандо.
   - Это Саламанка, -  промолвил Альфонсо. -  Определенно,  это  его
рука. Оказывается,  он  знал  больше,  чем  я  полагал...  Нет,  это
безобразие! Это  уже ни  в какие рамки не вкладывается. Я еще жив, я
еще в здравом уме и твердой памяти, а мои  в е р н ы е  вельможи уже
закусили удила.  Черт-те что вытворяют! И что мне с ними делать, ума
не приложу...  Впрочем, с  ними пусть  Бланка разбирается, уж она-то
найдет способ  их усмирить.  А я... Хотите верьте, граф, хотите нет,
но я  чувствую на  своем затылке  дыхание смерти...  оно  ледяное...
Старуха с косой настигает меня.
   Любой царедворец  на месте  Эрнана принялся  бы убеждать короля в
обратном, но  Эрнан не  был царедворцем. Он промолчал. Негоже, думал
он, утешать королей. Это унижает их достоинство.
   - Но нет! -  спустя минуту  отозвался Альфонсо. - Одно я все-таки
сделаю. Позовите  хранителя пе