Олег Авраменко. Принц Галлии (том 2)

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Олег Авраменко
 Email: abram@hs.ukrtel.net
 Официальная авторская страница Олега Авраменко
---------------------------------------------------------------

                             том второй





         * Часть четвертая. ВЫБОР * 



        Глава 37
                  КОРОЛЬ ТУРНИРА И ЕГО КОРОЛЕВА[1]

--------------------------------------------------------------
  1  При  написании  этой  главы,  за  неимением  более  достоверных
источников,  были  использованы  сведения,  подчерпнутые  из  романа
Вальтера Скотта  "Айвенго". Автор сам не уверен, что он, собственно,
хотел написать  и что  у него,  в итоге, получилось - подражание или
пародия.

   День 5 сентября выдался ясным, погожим и, к всеобщему облегчению,
совсем не  знойным.  Напрасны  были  опасения,  высказанные  кое-кем
накануне, что в тяжелых турнирных доспехах рыцари рискуют изжариться
живьем под палящими лучами безжалостного солнца. Будто специально по
этому случаю,  природа несколько  умерила невыносимую  жару, которая
стояла на протяжении двух предыдущих недель.
   Пока герольды  оглашали имена  высоких гостей и их многочисленные
титулы, Филипп,  как и  прочие  зачинщики,  сидел  на  табурете  под
навесом возле  входа в  свой шатер  и внимательным  взглядом обводил
близлежащие холмы,  где на  наспех сколоченных  деревянных  трибунах
расположилось около двадцати тысяч зрителей.
   Справа от  Филиппа, всего  через один  шатер,  занимаемый  графом
Бискайским, протянулся  вдоль арены  украшенный  шелком  и  бархатом
почетный помост  для могущественных  и знатных  господ, дам  и девиц
самых  голубых   кровей.  В   самом  центре  помоста,  между  ложами
наваррского короля,  наследного принца Франции и римского императора
с одной  стороны и  королей Кастилии,  галлии и  Арагона - с другой,
находилась небольшая,  но, пожалуй,  самая роскошная  из всех  ложа,
убранная знаменами,  на которых  вместо традиционных  геральдических
символов были  изображены  купидоны,  пронзенные  золотыми  стрелами
истекающие кровью  сердца и тому подобные эмблемы. Эта ложа пока что
была пуста -  она  предназначалась  для  будущей  королевы  любви  и
красоты и ее свиты.
   Справа  от   центра   помоста,   ближе   к   шатрам   зачинщиков,
расположились гасконцы.  От внимания  Филиппа не  ускользнуло, что у
отца уже  появился гость -  глава  византийской  делегации  Андроник
Метохит. Они с герцогом вели оживленную беседу о чем-то явно далеком
от предстоящего турнира.
   Судя по  всему, дело с давно обещанным папой Павлом VII крестовым
походом против  турок наконец-то  сдвинулось с мертвой точки. Однако
Филипп,  вопреки   своим  первоначальным   намерениям,  не  принимал
деятельного  участия   в  переговорах  отца  с  византийцами.  Этому
чувствительно  мешала   очередная  переоценка   ценностей,   которая
началась у  него на  следующий  день  после  приезда  в  Памплону  и
окончательно завершилась лишь незадолго до турнира.
   Речь шла  о самой  лучшей женщине  на всем  белом  свете.  Филипп
мучительно осознавал свою ошибку полугодичной давности, когда в пылу
обиды свергнул  с этого  пьедестала Бланку,  и теперь  ему  пришлось
вновь проделать весь путь, вознося ее на вершину своего Олимпа. Путь
сей был тернист и труден, не в пример предыдущему разу, когда Бланка
была свободна,  еще невинна,  и Филипп  знал, что рано или поздно он
овладеет ею - если не как любовницей, то как женой.
   А Бланка,  надо  сказать,  и  не  думала  облегчать  ему  задачу.
Несмотря на все его ухищрения и отчаянные ухаживания, она не спешила
уступать ему  и хранила  верность Монтини,  которого  Филипп  вскоре
возненавидел всеми  фибрами души.  В конце  концов, он  вынужден был
снова  признать  Бланку  лучшей  из  женщин  сущих,  как  и  прежде,
оставаясь в неведении относительно того, какова она в постели.
   Если днем  Филипп упорно  добивался любви у Бланки, то ночью он с
не меньшим  рвением занимался  любовью с  Маргаритой. За прошедшие с
момента  их   знакомства  две  недели  наваррская  принцесса  сильно
изменилась - и,  к большому  огорчению Филиппа,  далеко не  в лучшую
сторону. Любовь  оказалась для  нее непосильной  ношей. Она  слишком
привыкла к  легкому флирту,  привыкла к всеобщему поклонению и, хотя
проповедовала  равенство  в  постели,  в  жизни  всегда  стояла  над
мужчинами и  смотрела на  них сверху  вниз. Но  вот, влюбившись  по-
настоящему (или  полагая, что  влюбилась  по-настоящему),  гордая  и
независимая  Маргарита   Наваррская  не   выдержала   испытания   на
равенство. Не  могла она  и возвыситься над об®ектом своей внезапной
страсти; ей  казалось кощунственной даже мысль о том, чтобы пытаться
повелевать тем,  кого она  боготворила. У  нее оставалось два пути -
либо вырвать  Филиппа из  своего сердца,  либо полностью  покориться
ему, - и она выбрала второе.
   Маргарита чувствовала  себя затравленным  зверем.  Она  металась,
замкнутая в  клетке, сооруженной  ею самой,  и не  могла найти иного
выхода, кроме  как разрушить  ее... но  не  решалась  на  этот  шаг,
поскольку прутья  клетки были  скреплены самчй  любовью.  По  утрам,
когда Филипп  уходил от  нее, Маргарита горько рыдала в одиночестве,
яростно раздирая  в клочья  постельное  белье  и  свои  изумительные
ночные рубашки. Обливаясь слезами, она твердила себе, что ее жестоко
провели все  эти поэты и менестрели, что любовь - вовсе не радостное
откровение, не  праздник души  и тела,  но самое  большое несчастье,
которое только  может постичь  человека. Ей  вдруг пришла  в  голову
мысль, что  все происшедшее  с ней -  кара за ее спесь, высокомерие,
своенравность и  эгоизм, за  сотни и  тысячи мелких  ее прегрешений,
которые она  совершала, даже не замечая того, упорствуя в непомерной
гордыне своей  и будучи  уверенной, что  раз она  принцесса,  то  ей
позволено все.  Вместе с  Маргаритой невыразимо  страдал и монсеньор
Франческо де  Арагон, вконец  измученный ее ежедневными изнурительно
долгими и предельно откровенными исповедями, после которых у бедного
епископа шла  кругом голова  и ему  не хватало  сил даже  для  столь
любимых им благочестивых наставлений...
   Торжественное открытие турнира подошло к концу. Все высокие гости
были названы  и надлежащим  образом  протитулованы;  затем  герольды
огласили имена  зачинщиков сегодняшних состязаний. Публика на холмах
приветствовала  их  весьма  бурно -  мужчины  выкрикивали  "слава!",
женщины хлопали в ладоши и громко визжали.
   Филипп  обратил   внимание,  что   при  представлении  Александра
Бискайского не был упомянут его титул графа Нарбоннского, которым он
был благодаря  браку с  Бланкой; а чуть раньше, когда оглашали имена
присутствующих на турнире вельмож и дам, Бланка была названа сестрой
и дочерью  королей Кастилии  и Леона,  графиней Нарбоннской,  но  не
графиней Бискайской.
   "Что же  это такое? -  недоумевал Филипп. - Не спит с ним, да еще
всячески отмежевывается  от него. Я буду не я, если не выясню, в чем
тут дело.  Надо будет  как-то порасспросить  Маргариту в постели - с
пристрастием, так сказать..."
   Когда стали  зачитывать окончательный  список рыцарей, из®явивших
желание сразиться  с зачинщиками  и, по  праву первенства либо волею
жребия, допущенных  к первому  дню состязаний, Филипп навострил уши.
Вчера поздно вечером, едва он улегся спать, к нему заявился Шатофьер
и сообщил,  что какой-то неизвестный господин обратился через своего
слугу к  трем первым  рыцарям во  второй семерке с просьбой уступить
ему право  вызова Филиппа  Аквитанского и  получил от  них согласие.
Естественно, Филиппу  было интересно,  кто же так жаждет сразиться с
ним.
   Одиннадцатым в списке значился Серхио де Авила-и-Сан-Хосе. Филипп
знал этого  кастильского кабальеро и недолюбливал его за откровенную
симпатию к  иезуитам, к  тому же  тот  принадлежал  к  партии  графа
Саламанки, номинальным  вождем которой  был Фернандо де Уэльва, - но
вместе с тем, никаких трений личного характера между ними до сих пор
не возникало.
   - Странно, -  пробормотал   Филипп. -  Очень  странно...  Кстати,
Габриель, тебя не удивляет, что первым оказался Хайме де Барейро?
   Габриель,  исполнявший   на  турнире   обязанности  его  главного
оруженосца, отрицательно покачал головой:
   - Ничуть не удивляет. Это все Инморте наколдовал.
   Филипп криво  усмехнулся. Он скептически относился к россказням о
колдовских способностях  гроссмейстера иезуитов.  И уж  тем более не
верил, что  Инморте мог  наколдовать,  находясь  в  сотнях  миль  от
Памплоны.
   Покончив  со   списком  вызывающих   рыцарей,   главный   герольд
разразился многословной  и крайне  банальной сентенцией  о рыцарской
доблести, немеркнущей  славе ратных подвигов, любви прекрасных дам и
прочих подобных  вещах.  Король  Наварры  дал  знак  рукой,  маршал-
распорядитель турнира  повторил его  жест,  громко  заиграли  трубы,
заглушив последние  слова герольда,  и на  арену в®ехали семь первых
рыцарей.
   - Великолепный и грозный сеньор Хайме, граф де Барейро, - об®явил
герольд и сделал выразительную паузу.
   От группы  отделился всадник  в  черных,  как  ночь,  доспехах  и
уверенно направился к первому от помоста шатру.
   - Вызывает  на   поединок  великолепного   и   грозного   сеньора
Александра, графа Бискайи.
   На лице  графа отразилось  искреннее  удивление,  которое  Филипп
ошибочно принял за испуг и презрительно фыркнул.
   Когда последний  из первой  семерки рыцарей,  виконт де  ла Марш,
вызвал единственного  оставшегося свободным  после шести  предыдущих
вызовов зачинщика -  а им  оказался как  раз Филипп,  все  семь  пар
противников заняли свои места по оба конца арены.
   Приглашение    маршала-распорядителя,    неуместные    откровения
герольдов, призывное  завывание труб -  и,  выставив  вперед  копья,
Александр Бискайский  и Хайме  де Барейро  во  весь  опор  понеслись
навстречу друг другу.
   Противники сшиблись,  копья у  обоих разлетелись  в щепки, но при
этом граф  Бискайский потерял  равновесие, и лишь в последний момент
ему удалось  ухватиться за  шею вставшей  на дыбы  лошади и избежать
падения. Маршалы единодушно признали его побежденным.
   Как бы невзначай, главный герольд обронил:
   - Слава победителю,  великолепному и  грозному сеньору  Хайме  де
Барейро.
   С невозмутимым  видом граф  де Барейро  направился к шатру, ранее
принадлежавшему графу  Бискайскому. По  правилам  состязаний,  место
потерпевшего поражение зачинщика занимал рыцарь, победивший его.
   Между  тем   на  трибунах,  где  зрителями  были  преимущественно
простолюдины  и   дворяне  мелкого   пошиба,  начались   беспорядки.
Противники  иезуитов,   искренне  возмущенные  весельем  сторонников
последних, убедившись в своем численном превосходстве, вознамерились
проучить  наглецов.   Вскорости  стычки   переросли  в   грандиозную
потасовку, в  связи с  чем возник  незапланированный перерыв, и пока
стражники вместе  с королевскими гвардейцами унимали буянов, высокие
гости от всей души забавлялись этим зрелищем.
   Наконец страсти поостыли и турнир возобновился. Филипп без особых
усилий вышиб  из седла  виконта де  ла Марш,  а возвращаясь обратно,
увидел,  что  над  шатром  Александра  Бискайского  уже  развевается
красно-черное знамя ордена иезуитов-меченосцев, под которым выступал
граф де  Барейро. Не  будучи посвященным иезуитом, он, тем не менее,
занимал пост  губернатора провинции  Садо Лузитанской области ордена
Сердца Иисусова, что приравнивалось к званию командора.
   В  пяти   остальных  поединках  первого  круга  уверенную  победу
одержали   зачинщики.   Особенно   лихо   расправились   со   своими
противниками Тибальд де Труа и Гуго фон Клипенштейн.
   Когда на  арену в®ехала  вторая семерка  рыцарей,  Филипп  ожидал
вызова  со   стороны  Серхио   де  Авилы-и-Сан-Хосе,  но  упомянутый
кабальеро предпочел сразиться с графом Оской. Зато следующий...
   - Великолепный и грозный сеньор Хуан Родригес, - об®явил герольд.
   "Родригес... Родригес... - лихорадочно перебирал в памяти Филипп,
тем временем  как закованный в блестящие латы всадник с опущенным на
лицо забралом  и черным  щитом без  герба и девиза приближался к его
шатру. - Есть что-то знакомое - но что?.."
   - Вызывает на  поединок великолепного  и грозного сеньора Филиппа
Аквитанского...
   К Филиппу подбежал один из младших герольдов:
   - Монсеньор,  вызвавший   вас  рыцарь   отказался  сообщить  свое
настоящее имя,  ссылаясь на  принесенный им  в прошлом  году обет  в
течение пяти последующих лет совершать ратные подвиги инкогнито.
   Филипп пренебрежительно фыркнул:
   - Так вот оно что! Стало быть, Родригес - вымышленное имя?
   - Да, монсеньор.  И у  нас  нет  никакой  уверенности,  что  этот
господин на  самом деле посвященный рыцарь и вправе скрестить с вами
копье. Так что вы можете...
   - Правила мне  известны, милостивый  государь, - перебил герольда
Филипп. - Коли  сей рыцарь  принес обет, я не буду настаивать, чтобы
он нарушил его, публично назвав свое имя. Я готов переговорить с ним
с глазу на глаз.
   Когда  все  семеро  рыцарей  выбрали  себе  противников,  маршал-
распорядитель велел  немного обождать с началом поединков, а главный
герольд в  изысканных выражениях  об®яснил публике,  в  чем  причина
заминки. Филипп и "Хуан Родригес" с®ехались в центре арены.
   - Господин рыцарь, -  сказал Филипп. -  Меня вполне удовлетворит,
если вы  сообщите свое  настоящее имя  и какого  вы рода.  Даю слово
чести, что  никому  не  открою  ваше  инкогнито  без  вашего  на  то
позволения.
   В ответ "Хуан Родригес" молча поднял забрало.
   - Ба! -  пораженно  воскликнул  Филипп. -  Родриго  де  Ортегаль!
Выходит, грош  цена заверениям  вашего преемника,  что вы находитесь
под стражей, ожидая суда ордена.
   - Он не  солгал, - сухо ответил бывший прецептор. - Но четыре дня
назад я бежал из тюрьмы.
   - Чтобы взять реванш?
   - Да! -  Глаза  его  засияли  ненавистью. -  Я  требую  смертного
поединка.
   Филипп отрицательно покачал головой:
   - А я  отказываюсь, господин иезуит. Мы будем сражаться турнирным
оружием.
   - Ага, вы испугались!
   Филипп бросил на Родриго де Ортегаля презрительный взгляд.
   - Вы пытаетесь  рассердить меня, надеясь, что в гневе я соглашусь
на смертный поединок. Напрасно, сударь, я стою неизмеримо выше вас и
любых ваших оскорблений и не позволю вам испортить праздник кровавым
побоищем.
   - Это ваше окончательное решение? - спросил иезуит.
   - Да, окончательное.
   - Ну что  ж. У  меня не остается иного выхода, кроме как публично
обозвать вас трусом.
   Филипп побледнел.
   - В таком  случае, я  буду вынужден  сообщить  маршалам,  что  не
считаю вас  вправе сразиться со мной. И тогда, если вы не скажете им
свое имя,  вас  с  позором  выдворят  с  ристалища,  а  назоветесь -
арестуют, как беглого преступника.
   Тяжело вздохнув, бывший прецептор опустил забрало на лицо.
   - На сей раз ваша взяла, монсеньор. Но берегитесь, - в его голосе
явственно проступили зловещие нотки, - и покрепче держитесь в седле.
Если я  сшибу вас,  пощады не  ждите.  А  тогда -  будь  что  будет,
магистрат ордена позаботится о моем освобождении.
   - Хорошо,  господин   иезуит,  я   приму  ваше  предупреждение  к
сведению.
   С  этими   словами  Филипп   повернул  лошадь,   пришпорил  ее  и
возвратился к своему шатру.
   Он крепко  держался в седле, и при первом же столкновении Родриго
де Ортегаль был повержен.
   - Мы еще  встретимся, монсеньор, - простонал иезуит, когда Филипп
проезжал мимо него.
   - Надежда умирает  последней, - высокомерно  усмехнулся Филипп. -
Лично я не горю желанием снова встретиться с вами.
   Во втором круге выбыл из состязаний Педро Оска, и его место занял
Серхио де  Авила-и-Сан-Хосе, впрочем,  ненадолго - после  следующего
круга над пятым от помоста шатром взвилось знамя Монтальбанов.
   Эрнан  де   Шатофьер  доказал  свое  превосходство  над  Ричардом
Гамильтоном, причем  весьма эффектно:  тот с  такой силой  грохнулся
оземь, что  не смог самостоятельно подняться, и его пришлось уносить
с ристалища.
   Когда  каждый   из  оставшихся   зачинщиков  сразился   с   тремя
противниками, был  об®явлен часовой  перерыв. Пока рыцари отдыхали в
своих шатрах, публику развлекали акробаты и танцовщицы, а в ложах на
почетном помосте были устроены маленькие пиршества.
   По окончании  перерыва состязания продолжились. В четвертом круге
потерпел  поражение  Эрик  Датский -  при  столкновении  он  потерял
стремя. Эрнан  залихватски сразил второго своего противника, который
в красивом  падении  сломал  пару  ребер  и  вывихнул  руку.  Филипп
запросто расправился  с Анжерраном  де ла Тур, племянником покойного
графа Байонского  и бывшим женихом его дочери. Гуго фон Клипенштейн,
как и в трех предыдущих случаях, виртуозно вышиб из седла очередного
претендента на  лавры победителя  Грозы Сарацинов.  Граф  Шампанский
одержал ратную  победу над  своим главным  соперником на поэтической
ниве Руисом  де Монтихо.  А шатер,  принадлежавший ранее графу Оске,
оказался злополучным - вот уже третий раз кряду он поменял хозяина.
   К началу  пятого,  последнего  круга,  явно  определилась  тройка
сильнейших - Гуго  фон Клипенштейн,  Филипп и Тибальд де Труа. Право
продолжить борьбу  за титул  короля турнира оспаривали также граф де
Барейро   и    Шатофьер,   причем   если   первый   одержал   четыре
невыразительные победы, то Эрнан имел на своем счету лишь две - зато
какие блестящие!
   Когда на  арену в®ехали  последние семь  рыцарей, Филипп  не смог
спрятать издевательской  улыбки, увидев  среди них  д'Альбре. Гастон
имел возможность  записаться  заранее,  но  не  воспользовался  этой
привилегией. Поначалу  он боялся,  что полученный  в бою с иезуитами
вывих руки  помешает ему  принять участие  в турнире, а потом, когда
боль прошла,  все же  решил дождаться  жеребьевки, надеясь попасть в
первую или вторую семерки. В итоге Гастон оказался самым последним -
тридцать пятым.  Никакого выбора  у него  не было, и он с обреченным
видом направился к шатру единственного еще не вызванного зачинщика -
Гуго фон Клипенштейна.
   Впрочем,  отчаивался   Гастон  рано.   Во  время  схватки  лошадь
Клипенштейна неожиданно споткнулась, ее хозяин не удержался в седле,
и за  здорово живешь д'Альбре прослыл победителем легендарного воина
и непревзойденного турнирного бойца.
   "Господи! - ужаснулся  Филипп. - Теперь  хвастовства-то  будет!..
Нет, уж лучше сразу повеситься".
   Приговор маршалов,  одобренный королями,  был так  же скор, как и
очевиден: сильнейшими  рыцарями первого  дня состязаний признавались
Филипп Аквитанский,  Тибальд де  Труа, Эрнан  де Шатофьер и Хайме де
Барейро. Жребий  определил, что  сначала Филипп  должен сразиться  с
Шатофьером, а  затем граф  де  Барейро  померится  силами  с  графом
Шампанским.
   Трижды  сходились  Филипп  и  Эрнан  в  центре  арены  и  трижды,
переломив копья, расходились ни с чем. Наконец Филипп сообразил, что
друг откровенно  поддается ему,  и так  разозлился, что  в четвертой
схватке одержал над ним уверенную победу.
   Хайме де  Барейро без  особого труда вышиб изрядно притомившегося
графа Шампанского  из седла.  Как и  подозревал  Филипп,  иезуитский
отпрыск берег свои силы для решающих схваток.
   А Тибальд  де Труа,  поднимаясь с  помощью  оруженосца  на  ноги,
сокрушенно пробормотал:
   - Еретикам сам черт помогает.
   - Ясное дело, монсеньор, - поддакнул оруженосец.
   - Будь у  меня такая  великолепная лошадь, как у этого ублюдка, -
не унимался граф, - то и черт не смог бы ему помочь.
   - Ясное дело, монсеньор.
   - А в поэтическом поединке ни конь, ни черт не помогли бы ему.
   - Ясное дело, монсеньор.
   - Да этот  тупица и двух строчек так-сяк не слепит, - утешал себя
Тибальд. - Где уж ему! Он