м лишение свободы, но более тяжелым, чем
исправительные работы и штраф. Таким образом, нижний предел наказания по
этой статье - денежный штраф. Ниже этого предела идут, в соответствии со
ст. 21 УКП РСФСР, - увольнение от должности, возложение обязанности
загладить причиненный вред и общественное порицание.

В явном противоречии с текстом и смыслом ст. 43 УК РСФСР суд назначил
Подрабинеку более тяжелое наказание по сравнению с низшим пределом санкции
ст. 190 УК РСФСР. Такое нарушение закона при назначении наказания впервые в
судебной практике было допущено в 1968 г. по делу Литвинова и других о
демонстрации на Красной площади в Москве в знак протеста против оккупации
Чехословакии. С тех пор такое нарушение стало привычным в политических
процессах. Но привыкнуть к нарушению закона нельзя.

Приговор провозглашен. Нарушения процессуального закона продолжаются...

В соответствии со ст.319 УПК РСФСР человек, осужденный к наказанию, не
связанному с лишением свободы, подлежит немедленному освобождению из-под
стражи в зале судебного заседания. Но Сашу Подрабинека под конвоем уводят в
тюрьму. И сегодня он в тюрьме. Будучи приговорен к ссылке, он отбывает
наказание в тюрьме. И более того, до истечения кассационного срока Саша уже
переведен в пересыльную тюрьму на Красной Пресне. Невольно подумаешь:
ошибка это или свидетельство уверенности в том, что кассационное
рассмотрение дела - пустая формальность и пересылки Саше не миновать.
Впрочем, в истории московских судов были и такие случаи, когда до истечения
кассационного срока осужденного отправляли для отбытия наказания в лагерь
(дело Феликса Сереброва).

Но к нарушению закона привыкнуть нельзя.

Ст. 320 УПК РСФСР устанавливает, что осужденному, содержащемуся под
стражей, копия приговора должна быть вручена не позднее трех суток с
момента провозглашения. Приговор был провозглашен 15 августа. На 30 августа
есть точные сведения, что копия приговора еще не вручена.

Какие еще нарушения закона последуют по этому "обычному уголовному делу"?

Невозможность изучения подлинных документов дела лишает права говорить о
других процессуальных нарушениях. Но и приведенных нарушений, установленных
мною на основании доступных мне сведений, более чем достаточно, чтобы
сказать: приговор по делу Подрабинека неправосуден и подлежит отмене в
точном соответствии со ст.ст. 342, 343, 345 УПК РСФСР.

Но я не могу на этом закончить свою защитительную речь. Остается самое
главное. Я утверждаю, что Александр Подрабинек осужден при отсутствии в его
действиях состава преступления.

Я не беру на себя смелость утверждать, что вся информация в книге
Подрабинека "Карательная медицина" (а кроме написания и распространения
этой рукописи Подрабинеку ничего не вменено) точно и безошибочно отражает
факты, имевшие место в действительности. Напротив, я предполагаю наличие
отдельных неточностей и даже ошибок, которые неизбежны при тех трудных
условиях, в которых Подрабинек собирал и получал информацию.

Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических
целях, в рамках которой проходила деятельность Подрабинека, является
свободной общественной ассоциацией, не имеет статуса юридического лица, не
обладает средствами и техническим аппаратом. В атмосфере полной
секретности, окружающей работу психиатрических больниц и учреждений, только
своей энергичной работой с помощью других членов Рабочей комиссии и
примыкающих к ней людей Подрабинек сумел за два года собрать, проверить и
оформить огромный материал, выявить большое число фактов. Достаточно
указать на то, что в книге "Карательная медицина", содержание которой
вменено Подрабинеку, приведено около 300 конкретных фактов. Если только 13
из них фигурируют в обвинительном заключении как не соответствующие
действительности, то процент ошибок отнюдь не велик.

Но, как видно из всего сказанного по поводу нарушений процессуальных норм
при расследовании и рассмотрении дела, и в отношении 13 эпизодов
несоответствие действительности изложенных в рукописи Подрабинека фактов не
может быть признано установленным.

Можно сослаться на такие примеры:

В своей книге Подрабинек пишет о фактах избиения больных в Сычевской
специальной психиатрической больнице санитаром Дворенковым Сашей. Этот
эпизод признается клеветническим, так как к делу приобщена справка
Сычевской больницы о том, что такого санитара не было. Но при этом и в
обвинительном заключении и при допросе свидетелей говорится о санитаре
Дворникове Саше. Очевидно, Дворникова среди санитаров в Сычевской больнице
действительно не было, а вот был ли Дворенков и избивал ли он больных - не
проверено.

Клеветой признается описание в книге Подрабинека убийства при попытке к
бегству Левитина в Сычевской больнице, так как установлено, что такой
больной в Сычевке не содержался. Однако по вопросу убийства больного при
попытке к бегству свидетели - врачи Сычевской больницы - в суде давали
противоречивые показания. Врач Федоров утверждает, что случаев убийства
больных не было. Врач Москальков показал, что в 1975 г. при попытке к
бегству был убит один больной, но он не помнит его фамилию. Это
противоречие суд даже не пытался проверить и устранить. Так был случай
убийства или не было? И не в фамилии ли здесь только ошибка?

Можно с уверенностью сказать, что при расследовании и рассмотрении дела с
соблюдением всех процессуальных норм процент ошибочных и неточных сообщений
о конкретных фактах, приведенных в рукописи Подрабинека, значительно
сократился бы.

Но главное заключается не в числе не подтвердившихся фактов.

Клевета - это распространение заведомо ложных, позорящих лицо, учреждение
или государство измышлений. Такое определение преступления, именуемого
клеветой, прямо вытекает из текста закона (ст. ст. 130 и 190-1 УК РСФСР) и
не оспаривается в официальной теории советского уголовного права. Слово
"заведомо", употребленное в тексте ст. 190-1 УК РСФСР, определяет
субъективную сторону данного преступления, которое может быть совершено
только умышленно.

В официальном Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР (изд-во "Юридическая
литература", 1971 г.) написано: "Заведомо ложными, порочащим советский
государственный и общественный строй, являются измышления о якобы имевших
место фактах и обстоятельствах, порочащих советское общество и государство,
несоответствие которых действительности известно виновному уже тогда, когда
он распространяет такие измышления. Распространение измышлений, ложность
которых неизвестна распространяющему их лицу, а равно высказывание
ошибочных оценок, суждений или предположений не образует преступления,
предусмотренного ст. 190-1".

Этот научный, официальный комментарий полностью отражает смысл и букву
закона. Никаких доказательств того, что Подрабинек умышленно распространял
заведомо для него ложные сведения, в деле нет. Больше того, собирая и
проверяя огромного объема информацию, он помещал в свою рукопись только то,
что считал достоверным, соответствующим действительности. А это исключает
состав уголовного преступления в его действиях.

Правильность такого толкования закона подтверждается тем, что за
распространение не соответствующих действительности, порочащих какое-либо
лицо или организацию сведений, в результате ошибки или по неосторожности
(то есть при отсутствии заведомой ложности) нашим законом установлена лишь
гражданская (а не уголовная) ответственность по ст. 7 ГК РСФСР. В
"Научно-практическом комментарии к ГК РСФСР" (изд-во "Юридическая
литература", 1966 г.) указывается, что уголовно наказуема клевета, то есть
распространение заведомо ложных, порочащих кого-либо сведений. В отличие от
этого ст. 7 ГК РСФСР применяется в тех случаях, когда распространяющий
"порочащие сведения добросовестно заблуждался, то есть полагал, что эти
сведения соответствуют действительности".

Кроме отдельных эпизодов, относящихся к психиатрии, Подрабинеку вменяется в
общей форме клевета на советский государственный и общественный строй,
содержащаяся в книге "Карательная медицина". Нельзя отрицать того, что в
рукописи Подрабинека содержатся отрицательные оценки некоторых сторон
советской действительности, порой выраженные в достаточно резкой форме.
Подрабинек не скрывает своих политических, социальных и нравственных
взглядов, которые зачастую находятся в противоречии с официальной
политикой, идеологией советского государства.

Защите Подрабинека нет надобности входить в обсуждение вопроса о том,
правильны или ошибочны взгляды и мировоззрение Подрабинека. С правовых
позиций необходимо только отметить, что в субъективных оценках и суждениях,
высказываемых человеком, независимо от того, хороши они или плохи, не
содержится заведомой лжи. Человек высказывает свои убеждения и считает их
правильными и истинными. Следовательно, нельзя эти высказывания считать
заведомо ложным измышлениями, то есть клеветой. В уже цитированном мною
"Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР" по этому поводу написано:

"Произведениями такого рода (т.е. подпадающими под признаки ст. 190-1)
являются произведения, в которых высказаны или выражены заведомо ложные
измышления, порочащие советский государственный и общественный строй, т.е.
содержатся несоответствующие действительности сведения о якобы имевших
место фактах, порочащих советское общество и государство.

Изготовление или распространение произведений, хотя и выражающих
отрицательное отношение изготовившего их лица к советской действительности,
но не содержащих заведомо ложных измышлений упомянутого характера, не
влечет ответственности по ст. 190-1".

Право человека мыслить, иметь свои убеждения, собирать и распространять
информацию - это одно из основных гражданских прав в каждом цивилизованном
обществе. Это право зафиксировано в подписанных советским правительством
международных документах.

Преследование за слово, за мысль, за убеждения - недопустимо.

Александр Подрабинек - инакомыслящий. Он в соответствии со своими
убеждениями боролся за права психически больных и за права здоровых людей,
объявляемых сумасшедшими в политических целях. Но он не клеветник. Он
действовал в пределах закона и не совершил преступления.

Вот те правовые основания, которые позволяют мне утверждать, что приговор
по делу Подрабинека подлежит отмене, а уголовное дело - прекращению за
отсутствием состава преступления.






Жалоба (в порядке надзора) по делу И.Я.Габая

Председателю Верховного суда СССР <...>
 на приговор судебной коллегии по уголовным делам Ташкентского городского
суда от 19.01.70 г. и на определение Судебной коллегии по уголовным делам
Верховного суда Узбекской ССР от 16.03.70 г.



Указанным выше приговором Габай И.Я., 1935 года рождения, был осужден по
ст. 190-1 УК РСФСР к лишению свободы сроком на три года. Определением
Верховного суда Узбекской ССР от 16.03.70 г. кассационные жалобы Габая и
его адвоката были отклонены и приговор оставлен в силе.

Габай И.Я. полностью отбыл наказание и в мае 1972 года вернулся к семье в
Москву. Однако здесь он столкнулся с невозможностью жить полноценной
жизнью, а именно: устроиться работать по специальности в соответствии с
полученным образованием, участвовать в общественном правозащитном движении,
за что фактически он и был осужден, публиковать свои поэтические
произведения, которые он начал писать еще в школьные годы и продолжал до
конца жизни. Все это вместе с глубокой психологической травмой, полученной
от пребывания в ИТК в абсолютно чуждом ему мире уголовников, привело к
глубокой депрессии, вследствие которой Габай И.Я. 20 октября 1973 г.
покончил жизнь самоубийством.

Габай И.Я. рано потерял родителей, у него не осталось близких родственников
в СССР. Его вдова с сыном и дочерью эмигрировали в 1974 г. в США и живут
там. Мы, близкие друзья Габая И.Я., знали его как человека, безусловно не
способного ко лжи и клевете. Он был убежденным гуманистом, что привело его
к публицистической деятельности в защиту демократических принципов в СССР,
в которой сейчас никто не усмотрел бы криминала. Мы убеждены, что
преследовался он и был осужден необоснованно. Наше убеждение основано на
имеющихся у нас материалах - выписках из дела, записях, сделанных на
судебном заседании, копиях обвинительного заключения, кассационного
определения, текста последнего слова Габая. Эти копии и записи не заверены
и поэтому не являются официальными документами. Но, опираясь на
подтверждения свидетелей - участников процесса (Габай Г.В., Милошевича
В.А., Кима Ю.Ч., Баевой Т.А.), данные ими еще во время пребывания Габая
И.Я. в заключении, мы не сомневаемся в том, что имеющиеся у нас материалы
соответствуют действительности, и на них основываем свою жалобу.

Уголовно-процессуальное законодательство не ограничивает ни срока подачи
надзорной жалобы на обвинительный приговор, ни круг лиц, имеющих право
обращаться с просьбами о пересмотре дела в порядке надзора.

Поэтому мы, группа друзей Ильи Габая, считая его осуждение неправильным,
обращаемся к вам с просьбой об истребовании доводов и о принесении протеста
на приговор суда и определение Верховного суда Узб. ССР на предмет их
отмены и прекращения дела производством за отсутствием в действиях Габая
состава преступления.

Мы стремимся к посмертной реабилитации Ильи Габая, к возвращению нашему
обществу имени еще одного поэта и правозащитника, к публикации его стихов и
воспоминаний о нем близких друзей. Считаем безвременно погибшего Илью Габая
жертвой извращений государственных и социальных принципов демократии,
гласности и законности в годы брежневского застоя.

При проверке материалов дела Габая необходимо обратить внимание на
следующие нарушения, допущенные в предварительном следствии и на суде:

I. Габай постоянно жил и работал в Москве, и все вменяемые ему приговором
действия он совершил в Москве. И осужден он по УК РСФСР, а не Узбекистана.
Тем не менее следствие по его делу велось в Ташкенте, куда он был переведен
после ареста в Москве, и там он был осужден Ташкентским городским судом.

Сначала утверждалось, что в Ташкенте надо вести дело по месту жительства
второго обвиняемого, Джемилева М. Позже, 13 июня 1969 г. дело Джемилева
было выделено в особое производство. 10 сентября 1969 г. дела Габая и
Джемилева вновь были объединены. Все свидетели по делу Габая допрашивались
в Москве, и все четыре свидетеля, допрошенные в суде по эпизодам, вменяемым
Габаю, были вызваны из Москвы.

Таким образом, явно просматривается нарушение территориальной
подследственности и подсудности.

II. Были нарушены установленные законом сроки ведения следствия: вместо
четырех месяцев Габай пробыл под стражей до начала суда восемь месяцев - с
14 мая 1969 г. по 12 января 1970 г. Для прикрытия нарушения закона
следователь Березовский имитировал бурную деятельность, собрав 20 (!) томов
дела. В то же время, согласно постановлению следователя Березовского от
6.X.69 г. "О признании по делу доказательств", по всем эпизодам, вменяемым
и Габаю и Джемилеву, вещественными доказательствами признаны только 32
документа, которые не составляют и одного тома. Почти все 20 томов
заполнены материалами ("документами") по эпизодам, никому не вменяемым и не
имеющим никакого отношения к обвиняемым Габаю и Джемилеву. Приведем только
три примера:

а) том II целиком (405 листов) заполнен сборником материалов по делу
Гинзбурга, Галанскова и др., составленным П.Литвиновым. Ни "изготовление",
ни распространение этого сборника ни Габаю, ни Джемилеву не вменялось;

б) том XI - это "машинописный экземпляр книги без заглавия и указания
автора". Что это за книга, какое она имеет значение для дела - неизвестно;

в) том VIII содержит в себе 7156 подписей крымских татар (348 листов!). Ни
сбор, ни распространение этих подписей ни Габаю, ни Джемилеву в вину не
вменялось.

Разумеется, эти три тома в суде не только не исследовались, но и не
открывались. Как, впрочем, не исследовались и многочисленные "документы",
содержащиеся в других томах и не имеющие никакого отношения к делу.

III. Производился отбор публики, пропускаемой в зал суда, в том числе
чинились препятствия родственникам и друзьям подсудимых. Таким образом, был
явно нарушен принцип гласности, тем более, что председатель суда Писаренко
неоднократно запрещал вести записи и позволял конвоирам вмешиваться в ход
процесса возгласами типа: "Товарищ судья, вот этот записывает!"

IV. Явное нарушение процессуального закона было допущено при решении
вопросов об отводе прокурора Бочарова и народного заседателя Усмановой.

В начале судебного процесса Джемилев и Габай заявили отвод прокурору
Бочарову, так как он упоминается в документах, вменяемых обвиняемым, как
участник разгона праздничного гуляния в Чирчике и, следовательно, является
свидетелем по делу. Прокурор заявил суду, что он не участвовал в чирчикских
событиях, а был там только очевидцем. И после этого суд отклонил заявленный
прокурору отвод.

В дополнениях к судебному следствию Джемилев заявил ходатайство о допросе в
качестве свидетеля народного заседателя Усмановой, так как она в 1966 г.
была народным заседателем по его делу и может подтвердить, что "Последнее
слово" Джемилева, которое вменяется Джемилеву как "клеветнический
документ", изготовленный в период отбытия наказания, действительно было
произнесено им в суде в 1966 г.

После разъяснения адвоката Джемилев заявил отвод народному заседателю
Усмановой. И этот отвод был отклонен.

V. Суд отказался удовлетворить ходатайство адвоката Каминской Д.И.
(адвоката Габая), самого Габая и Джемилева, заявленное в заседании 15
января 1970 г., о вызове свидетелем Григоренко П.Г., несмотря на то, что на
начальном этапе следствие по делам Габая, Джемилева и Григоренко велось
совместно и что в списке лиц, подлежащих вызову в судебное заседание,
подписанном следователем Березовским, был указан в числе свидетелей
Григоренко П.Г. Препятствий для вызова Григоренко, содержащегося в то время
под стражей, не было.

Однако главным доводом обжалования приговора является явное отсутствие
состава преступления в действиях Габая Ильи Янкелевича.

По действующей редакции ст. 190-1 УК РСФСР обязательными элементами состава
преступления являются:

а) ложность излагаемых (распространяемых) сведений, то есть несоответствие
действительности тех событий, которые в "измышлениях" выдаются за факты;

б) заведомое осознание обвиняемым (подсудимым) этой ложности.

Субъективная оценка тех или иных событий (фактов), в действительности
имевших место, то есть оценочные суждения, основанные на личных убеждениях,
могут быть правильными или неправильными, но не могут быть признаны
заведомо ложными, то есть клеветой;

в) ложные измышления должны порочить не отдельных лиц (в том числе и
руководителей государства), не отдельные ведомства или органы власти, а
государственный и общественный строй как таковой.

Исходя из этих бесспорных правовых положений, следствие должно было собрать
доказательства того, что Габай заведомо лживо порочил советский строй.

Вместо этого следователь набивал тома не имеющими отношения к делу
материалами, допрашивал обвиняемых и свидетелей только для установления:
когда, где, кем составлен тот или иной документ, на какой машинке
напечатан, кем и каким образом распространен.

Одновременно следователь, а затем и суд, выясняли воззрения, мнения,
убеждения не только обвиняемых, но и свидетелей.

Криминальный же, клеветнический характер вменяемых обвиняемым документов
просто резюмировался. Возьмем несколько примеров.

1) Габаю вменено составление и распространение документов с протестами
против разгона милицией и сотрудниками КГБ праздничного гуляния крымских
татар в г. Чирчике 21 апреля 1968 г. В этих документах говорится о том, что
тысячи граждан, в большинстве женщины и дети, собравшиеся на свой
национальный праздник "Дервиза", приуроченный ко дню рождения В.И.Ленина,
подверглись нападению солдат и милиционеров,