ее тяжким преступлением, чем действительные попытки его изменить, но  все
же это  был серьезный  проступок, наказуемый  каторжными работами,  поркой и
клеймением.
       Начиная с 1845 г.,  в русских уголовных кодексах  содержится подобная
политическая  часть,  написанная  таким  расплывчатым  языком,  что  на   ее
основании органы государственной  безопасности могут подвергнуть  заключению
граждан,  виновных   в   таких  нечетко   определенных   преступлениях,  как
"неуважение"  к  существующей  власти  и  умысел  "ослабить",  "подорвать" и
"поставить ее под  сомнение". Сопоставление трех  последовательных уголовных
кодексов - 1845, 1927 и  1960 гг.- рисует поучительную картину  неизменности
полицейской психологии в России вне зависимости от природы режима:
       <<страница 384>>

       Уложение 1845 г., ст. 267 и 274:
       Изобличенные в составлении и распространении письменных или  печатных
сочинений или изображений с  целью возбудить неуважение к  Верховной власти,
или  же  к  личным  качествам  Государя,  или к управлению Его государством,
приговариваются как оскорбители величества: к лишению всех прав состояния  и
к ссылке в  каторжную работу в  крепостях на время  от десяти до  двенадцати
лет... Участвовавшие в  составлении или злоумышленном  распространении таких
сочинений  или  изображений  подвергаются:  тому  же  наказанию.  Виновные в
составлении  сочинений  или  изображений  сего  рода,  но  не изобличенные в
злоумышленном  распространении   оных,  приговариваются   за  сие,   как  за
преступный  умысел:  к  заключению  в  крепости  на время от двух до четырех
лет... За составление и распространение письменных или печатных сочинений  и
за  произнесение  публично  речей,  в  коих,  хотя  и  без  прямого и явного
возбуждения к восстанию против Верховной Власти, усиливаются оспоривать  или
подвергать сомнению  неприкосновенность прав  ее, или  же дерзостно порицать
установленный  законами  образ  правления,  или  порядок  наследия Престола,
виновные  в  том  подвергаются:  лишению  всех  прав  состояния  и  ссылке в
каторжную работу на заводах на время от четырех до шести лет...*10
       *10 Уложение  о Наказаниях  Уголовных и  Исправительных, СПб.,  1845,
стр. 65-6,  69. Эти  статьи были  с незначительными  изменениями сохранены в
Уголовном Кодексе 1885 г

       Уголовный Кодекс РСФСР 1926 г., ст. 58-1 и 58-10:
       Контрреволюционным  признается   всякое   действие,  направленное   к
свержению,  подрыву  или  ослаблению  [власти]...  основных   хозяйственных,
политических    и    национальных    [мероприятий   советского  государства]
...Пропаганда  и  агитация,  содержащие  призыв  к  свержению,  подрыву  или
ослаблению Советской власти, ...а равно распространение или изготовление или
хранение литературы того же содержания,  влекут за собою лишение свободы  со
строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев.*11
       *11 Собрание Кодексов РСФСР, 4-с изд., М., 1927, стр. 665, 668.

       Уголовный кодекс РСФСР 1960 г., ст. 70:
       Агитация или  пропаганда, проводимая  в целях  подрыва или ослабления
Советской  власти  либо  совершения  отдельных особо опасных государственных
преступлений,  распространение  в  тех  же  целях клеветнических измышлений,
порочащих  советский   государственный   и  общественный   строй,   а  равно
распространение  или  изготовление  или  хранение  в тех же целях литературы
такого  же  содержания  -  наказываются  лишением  свободы  на срок от шести
месяцев до семи лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет...*12
       *12 Уголовное законодательство Союза ССР и союзных республик. В  двух
томах. М., 1963, I, стр. 108.

       Законодательство  такого  типа  и  создаваемые  для  его   проведения
полицейские органы после революции 1917 г. получили распространение сперва в
фашистской  Италии  и  националсоциалистической  Германии,  а затем в прочих
авторитарных государствах  Европы и  на других  континентах. Таким  образом,
можно  с  полным  основанием  утверждать,  что  разделы  третий  и четвертый
российского Уложения о наказаниях 1845 г. есть для тоталитаризма то же,  что
Магна Карта - для свободы.
       При Николае I драконовские законы против инакомыслия проводились куда
менее  строго,  чем  можно  было  бы  предположить.  Аппарат насилия был еще
слишком примитивен,  чтобы полицейские  власти могли  действовать достаточно
методично; для  этого надобны  были железные  дороги, телеграф  и телефон. А
пока  законодательство  применялось  кое-как;  обычно лицо, подозреваемое со
слов  осведомителей  в  том,  что  суется  в политику, задерживалось и после
допроса в полиции либо отпускалось с предупреждением, либо на какой-то  срок
ссылалось в провинцию.  Иногда допрос учинял  сам император. С  1823 по 1861
гг. к  ссылке в  Сибирь были  осуждены 290.000  человек, из  них 44.000  - к
каторжным работам. Однако более девяти десятых ссыльных составляли уголовные
преступники, бродяги, беглые  крепостные и т.  п. Быть может,  всего лишь 5%
(среди них декабристы) пострадали за (преступления политического  характера;
немалую часть из них составляли польские патриоты.*13
       *13 С Максимов, Сибирь и каторга, ч. 2, СПб., 1871, стр. 229, 305.

       Со  вступлением  в  царствование  Александра II правительство сделало
серьезную  попытку  положить  конец  своеволию  бюрократического  аппарата и
полиции  и  превратить  Россию  в  то,  что  немцы называют Rechtsstaat, или
правовым  государством.  Законность,  гласность  судебного  заседания,   суд
присяжных и несмещаемость  судей - таковы  были лозунги, витавшие  в воздухе
1860-х  гг.  Завершенная  в  1864  г.  судебная  реформа  являлась по общему
признанию  наиболее  успешной  из  Великих  Реформ  и единственная (за одним
важным исключением, о котором речь ниже) дожила до конца царского режима без
того, чтобы  быть искромсанной  всякими оговорками.  После 1864  г. все виды
преступлений,  включая  политические,  сделались  подсудными  обычным судам;
судебные заседания стали открытыми, а их материалы должны были публиковаться
в официальном "Правительственном Вестнике". Есть все основания полагать, что
правительство  Александра  II  надеялось  на  успех этой реформы; формальная
законность  является   тем  элементом   либерального  государства,   который
авторитарный режим может ввести, не подрывая собственных устоев.
       Вскоре, однако, эти мероприятия  стали саботироваться, и на  этот раз
не  бюрократией,   а  радикальной   интеллигенцией  и   ее  прекраснодушными
поклонниками среди  просвещенной либеральной  публики. Сперва  правительство
сделало  попытку  рассматривать  политические  дела  в  суде присяжных. Так,
например, состоявшийся в 1871 г. процесс Сергея Нечаева и его последователей
(см.  выше,  стр.  #362),  равно  как  и  ряд  других  дел  по  обвинению  в
революционной  деятельности  проходил  в  присутствии  присяжных. Результаты
принесли  правительству  большое  разочарование.  Во-первых,  обвиняемые  на
политических  процессах  сообразили,  что  им  предоставляется  великолепная
возможность пропагандировать свои взгляды  на всю страну с  высокой судебной
трибуны, и  вместо того,  чтобы защищать  себя, часто  использовали судебное
заседание  для  произнесения  зажигательных  речей,  которые  затем прилежно
излагал официальный "Правительственный  Вестник". Иногда, как,  например, на
так  называемом  Процессе  Пятидесяти  (1877  г.),  обвиняемые  отказывались
признавать правомочность суда; в иных случаях (например, на процессе 133-х в
1877-78 гг.) они забрасывали  судей оскорблениями. Кроме того,  присяжные по
большей части имели весьма  туманное представление о законности;  симпатия и
жалость  к  молодости  подсудимых  мешали  им  выполнять свои обязанности по
выяснению  виновности   последних.  Даже   те,  кто   не  одобрял   методов,
использовавшихся радикалами, крайне неохотно шли на вынесение обвинительного
вердикта,  полагая,  что  это  поставит  присяжных  на  сторону бюрократии и
жандармов против молодых  людей, которые хотя,  быть может, и  заблуждались,
но, по  крайней мере,  выказывали идеализм  и самоотверженность.  Подсудимых
часто оправдывали; даже в случае  признания их виновными судьи склонялись  к
вынесению   чрезвычайно   мягких   приговоров   за   действия,   которые  по
западноевропейским уголовным кодексам  наказывались весьма строго.  Глядя на
это  ретроспективно,  следует  признать,  что такая "политизация" правосудия
русскими радикалами и их  доброхотами явилась для России  большой трагедией.
Дело в том, что хотя  статьи Уложения о наказаниях, касающиеся  политических
преступлений, содержали  недопустимо широкие  и расплывчатые  формулировки и
полагавшиеся за эти преступления  наказания были чрезвычайно жестокими,  тем
не менее впервые в тысячелетней истории России правительство сделало попытку
отдать свои претензии к частным гражданам  на суд третьих лиц. В свое  время
из этой  попытки могла  бы вырасти  настоящая система  правосудия, даже  для
политических  преступников,  и,  что  еще  важнее,-  власть,  основанная  на
законности. Использование предоставленных  реформой 1864 г.  возможностей нe
для   укрепления   судебной   системы,   а   для  преследования  сиюминутных
политических интересов сыграло на  руку архиконсерваторам и тем  чиновникам,
которые  всегда  считали  независимое  судопроизводство  незаконнорожденной,
"нерусской"   идеей.   Наиболее   вопиющим   примером   подрыва   законности
либеральными кругами явилось дело террористки Веры Засулич, в январе 1878 г.
тяжело ранившей из револьвера санкт-петербурского градоначальника. В  данном
случае прокурор старался, как мог, чтобы дело рассматривалось как уголовное,
а не политическое. Тем не менее, несмотря на то, что виновность Веры Засулич
в  попытке  совершить  предумышленное  убийство была неопровержимо доказана,
присяжные ее  оправдали. Этот  вердикт создал  у каждого  правительственного
служащего  ощущение,  что  он   отныне  является  беззащитной  мишенью   для
террористов; стрелять  в чиновника  по политическим  мотивам перестало  быть
преступлением.  Такое  извращение  правосудия  вызвало враждебную реакцию со
стороны Достоевского и либерального теоретика Бориса Чичерина, которые  явно
понимали  лучше  других  своих  современников  нравственные  и  политические
последствия того, что  интеллигенция прилагает двойной  стандарт к морали  и
правосудию. Теперь даже более либерально настроенным чиновникам стало  ясно:
правительство никак не может рассчитывать на то, что обычный суд и присяжные
станут беспристрастно отправлять правосудие при рассмотрении дел, в  которых
каким-то образом замешана политика, вследствие чего были предприняты шаги  к
изъятию  соответствующих   дел  из   компетенции  судов   и  разрешению   их
административными мерами, обычно в военном  суде или в Сенате, причем  часто
in camera. К 1890 г.  государственные преступления были вообще исключены  из
компетенции  суда  и  с  тех  пор  до  самой  революции  1905  г.   решалась
административными  мерами.  Таким  образом,  на "прогрессивном" общественном
мнении России лежит тяжкая ответственность за срыв первой попытки в  истории
страны поставить дело так, чтобы правительство тягалось со своими подданными
на равных.
       <<страница 388>>
       Исследователи  политической  социологии   отмечают,  что  тогда   как
политические партии имеют тенденцию избавляться от экстремистов и постепенно
перемещаются к  центристской позиции,  аморфные "движения"  наоборот склонны
подпадать под влияние входящих в  их состав крайних элементов. Движение  под
лозунгом "хождения в народ" обернулось полной катастрофой. Дело не просто  в
том,  что  агитаторам  не  удалось  пробудить  в  крестьянине  и  рабочем ни
малейшего  интереса  к  своим  идеям.  Эта  неудача  вскрыла  более глубокое
обстоятельство: она убедительно  показала, что "трудящиеся  массы" пропитаны
приобретательским   духом   худшего   буржуазного   пошиба   в  сочетании  с
нравственным цинизмом и политической реакционностью.
       От всего  идеального образа  русского мужика  остались одни  осколки.
Разочарование побудило многих  радикалов покинуть движение,  однако возымело
прямо  противоположное  действие  на  наиболее  преданных его членов, только
укрепив  их   стремление  выработать   тактику,  которая   сможет  поставить
правительство на колени.
       В  1878-79   гг.   порешили  на   терроре.   Революционные  теоретики
доказывали,  что  волна  покушений  на  высших  правительственных чиновников
достигнет двух целей: деморализует и, возможно, остановит  правительственную
машину, одновременно продемонстрировав крестьянству уязвимость монархии,  на
которую оно  взирало с  таким благоговением.  Однако, раз  начавшись, террор
обрел инерцию, и его устроители скоро забыли о первоначальных целях.  Всякая
серия совершенных публично дерзких самоубийственных актов-покушений, взрывов
бомб, самосожжений, угонов самолетов резонансом отдается в некоторых людях и
заражает их необоримым желанием повторить то же самое. Начавшийся в 1878  г.
и длившийся три года террор социалистов-революционеров продолжал усиливаться
даже  после  того,  как  стало  ясно,  что  ему  не  удастся ни парализовать
правительство, ни  побудить крестьян  к бунту.  Под конец  он превратился  в
террор ради террора  и осуществлялся (с  замечательной ловкостью и  отвагой)
просто, чтобы  доказать, что  он осуществим;  шел спор  о том,  у кого  воля
сильнее: у кучки революционеров или у всего истэблишмента империи.
       По мере умножения террористических актов (причем на удивление большая
их часть  оказывалась успешной,  поскольку система  охраны правительственных
чиновников была самой примитивной)  власти приходили в состояние,  близкое к
панике. Хотя действительное  число террористов в  каждый данный момент  было
совсем  невелико  (так  называемый  Исполнительный  Комитет  Народной  Воли,
включавший в  себя все  боевые силы  организации, насчитывал  около тридцати
членов),  такова  уж  психология   авторитарного  режима,  что  он   склонен
реагировать на прямой вызов куда более энергично, чем надобно. Такой режим в
каком-то смысле подобен коммерческому банку, а его власть уподобляется форме
кредита.  Банк  держит   наготове  лишь   небольшую  часть  вверенного   ему
вкладчиками капитала, чтобы платить по текущим счетам, а остальное пускает в
оборот. Даже вкладчики, знающие об этой практике, ничего против нее не имеют
до тех пор, пока есть уверенность,  что, когда бы они ни обратились  в банк,
свое они получат. Но  стоит только банку не  оплатить хотя бы один  чек, как
доверие к нему мигом рушится, клиенты валят толпой и требуют свои вклады.  В
результате банк  терпит крах  и вынужден  отсрочивать платежи.  Точно так же
авторитарное государство  добивается всеобщей  покорности не  потому, что  у
него хватает сил, чтобы поднять все брошенные ему перчатки, но потому, что у
него  их  достаточно,  чтобы  поднять   те,  которых  он  ждет.   Отсутствие
решительных действий с его стороны приводит к потере престижа, вызов следует
за  вызовом  и  в  результате  ведет,  так  сказать,  к политическому краху,
известному под именем революции.
       В своем  стремлении ответить  на угрозу,  которую представляли  собой
террористы,  царское  правительство  явно  перестаралось.  Где  открыто, где
тайно,  оно  взялось  за  введение  контрмер,  которые  в своей совокупности
замечательно  предвосхитили  современное  полицейское  государство  и   даже
содержали в себе ростки  тоталитаризма. Между 1878 и  1881 гг. в России  был
заложен юридический и организационный фундамент  бюрократическо-полицейского
режима с тоталитарными обертонами, который пребывает в целости и сохранности
до сего времени.
       Можно с уверенностью утверждать, что корни современного тоталитаризма
следует искать скорее здесь, чем в идеях Руссо, Гегеля или Маркса. Ибо, хотя
идеи безусловно могут  породить новые идеи,  они приводят к  организационным
переменам лишь если падут на почву, готовую их принять.
       В ответ на террор  царское правительство первоначально обратилось  за
содействием к  армии. 4  августа 1878  г. среди  бела дня  Сергей Михайлович
Кравчинский (Степняк) ударил ножом и убил шефа жандармов Мезенцова на  одной
из  петербургский  улиц.  Через  пять  дней правительство издало "временное"
распоряжение -  одно из  многих, которым  суждено быть  стать постоянными, -
согласно которому дела о вооруженном сопротивлении правительственным органам
и нападениях  на государственных  чиновников при  исполнении теми  служебных
обязанностей впредь должны были передаваться военно-полевому суду и судиться
по  законам  военного  времени.  Приговоры  нуждались  лишь  в   утверждении
командира соответствующего военного округа. Таким образом, когда речь шла  о
терроре,  правительство  начинало  рассматривать  Россию  как оккупированную
вражескую  территорию.  Еще  дальше  шел  не  опубликованный  и  по сей день
секретный циркуляр от 1 сентября 1878 г., перечислявший строгие превентивные
меры*14 и уполномачивавший членов жандармского корпуса, а в их отсутствие  и
чинов  полиции,  задерживать  и  даже  административно  ссылать  любое лицо,
подозреваемое  в  политических  преступлениях.   Для  того,  чтобы   сослать
кого-либо  в  соответствии  с  этими  инструкциями,  жандармерия  и  полиция
нуждалась лишь в  одобрении Министра Внутренних  Дел или шефа  жандармов; не
было необходимости испрашивать санкцию прокурора. Циркуляр от 1 сентября  во
многих  отношениях  явился  важным  шагом  на  пути  к созданию полицейского
режима. До того времени, чтобы подвергнуться ссылке, гражданин России должен
был  совершить  какое-то  деяние  (в  эту  категорию  включались  устные   и
письменные высказывания).  Теперь же,  чтобы удостоиться  такой участи,  ему
достаточно было лишь возбудить  подозрение. Эта мера явилась  вторым столпом
полицейского  государства;  первый  был  утвержден  в 1845 г., когда занятие
частного   лица   политической   деятельностью   было   объявлено  уголовным
преступлением.  Ныне  же  это  лицо  считалось преступником даже если только
создалось  впечатление,  что  оно  занимается  такой  деятельностью. Все это
означало внесение профилактического элемента, являющегося кардинально важным
для надежного  функционирования любого  полицейского государства.  Вовторых,
наделение бюрократии и  полиции широкими полномочиями  приговаривать граждан
России  к  ссылке  повлекло  за  собой  сужение полномочий монарха. Это была
первая из принятых в этот критический период мер, которые (естественно,  без
всякого умысла) передавали  прерогативы, ранее принадлежавшие  исключительно
монарху,  его  подчиненным.  И,  наконец,  предоставление  чиновникам  права
использования  судебной  власти  без  консультации с прокурором ознаменовало
начало  перемещения  юридических  полномочий   от  Министерства  Юстиции   к
Министерству Внутренних Дел.
       *14  Он   суммируется  на   основе  архивных   материалов  в   П.  А.
Зайончковскнй, Кризис  самодержавия на  рубеже 1870-1880-х  годов, М., 1964,
стр. 76-7

       Эти чрезвычайные меры не остановили террористов, апреле 1879 г.  было
совершено  очередное  покушение  на  жизнь  царя,  после  чего правительство
назначило    в    несколько    главнейших    городов    империи   "Временных
генерал-губернаторов",    наделив     их     чрезвычайными     полномочиями,
распространяющимися на прилегающие провинции. Эти управители, обычно  взятые
из армии, получили власть предавать военному суду и административно высылать
не только лиц, заподозренных в вынашивании умысла против правительства и его
чиновников,  но   и  тех,   кто,  как   считалось,  были   настроены  против
"общественного  спокойствия".   Таким  образом,   корона  передавала   своим
подчиненным еще  одну часть  своих полномочий.  В нач