е
охватил  все  уголки  империи.  В  этом  обширном, государстве царь сделался
сеньором, население - его холопами, а земля и все прочее доходное  имущество
- его собственностью. Такое устройство не лишено было серьезных недостатков,
однако оно  давало московским  правителям такой  механизм для  использования
рабочей силы и  ресурсов, с которым  не могло равняться  ни одно европейское
или азиатское правительство.
       *1 S  Herberstein, Rerum  Moscoviticarum Commentarii  (Basileae 1571)
стр 49

       Превращение России  в вотчину  своего правителя  заняло два столетия.
Процесс этот начался в середине XV в. и завершился к середине XVII в.  Между
этими датами лежит полоса  социальных потрясений, невиданных даже  в России,
когда государство  и общество  бесконечно враждовали  друг с  другом по мере
того,  как  первое  пыталось  навязать  свою  волю  второму, а второе делало
отчаянные усилия этого избежать.
       Поместье   удельного   князя   представляло   собой   устройство  для
хозяйственной эксплуатации,  основанной на  рабском труде  (в этом  была его
наиболее  характерная  черта).  Его  население  ставилось  на  работу;   оно
трудилось  не  на  себя,  а  на  своего  хозяина-князя.  Оно делилось на две
основные категории -  рабов, занятых физическим  трудом, и рабов,  занятых в
управлении  и  состоявших  в  иных  ответственных  должностях.  За пределами
княжеского  поместья  существовала  совсем  иная социальная структура. Здесь
жители  были  по  большей  части   свободны:  боярин  и  простолюдин   могли
переселяться, куда хотели, в поисках лучших условий службы, целинных  земель
или  доходных  промыслов.  Их  обязанности  по отношению к князю практически
ограничивались уплатой налогов.
       Чтобы устроить свою империю по образцу и подобию удельного  княжества
- сделать  всю Россию  своей вотчиной  не только  на словах,  но и на деле,-
царям  надо  было  решить  несколько  задач.  Им  следовало  положить  конец
традиционному праву вольного населения  перебираться с места на  место; всех
землевладельцев  надо  было  заставить  служить  московскому  правителю, что
означало  превращение  их  вотчин  в  ленные  поместья, а всех простолюдинов
прикрепить к месту  работы, то есть  закрепостить. По совершении  этого надо
было поделить все население на группы в зависимости от занятий и социального
положения и  предписать каждой  из них  определенные обязанности.  Следовало
создать  разветвленный  административный  аппарат,  построенный  по  образцу
удельного двора, чтобы сословия  действительно выполняли возложенные на  них
обязанности.  Решение  этих  задач  оказалось  делом многотрудным, настолько
противоречили  они  обычаям  и  традициям  страны.  Предстояло ликвидировать
существовавшую  до  того  неограниченную  свободу  передвижения и социальную
мобильность,  которая  в   каких-то  пределах   имелась  в  России.   Полная
собственность на  землю (либо  унаследованную, либо  получившуюся расчисткой
леса)  должна  была  уступить  место  владению  по  царской милости. Стране,
которой  почти  никак  не  управляли,  предстояло  попасть  под  недремлющее
бюрократическое  око.  Распространение  поместного  порядка  на  всю  страну
являлось  по  сути  дела  социальной  революцией.  Сопротивление  ему   было
соответственным.
       Следуя поместной  практике, московские  правители поделили  население
империи на  два основных  сословия. Служившие  им в  войске или в управлении
составили служилое сословие.  Прочие - земледельцы,  ремесленники, торговцы,
охотники, рыбаки и всякие  работники физического труда -  сделались "тяглым"
сословием ("тягло"  обозначало подати  и рабочую  силу, которые простолюдины
обязаны были  предоставить царю).  Эти две  группы иногда  были известны под
именами  "мужей",  или  "людей",  и  "мужиков".  Как  и  в  удельный период,
духовенство   составляло   отдельную   социальную   структуру,  параллельную
светской. Оно не  платило податей и  не служило*2. Разделение  на служилое и
тягловое  сословия  сыграло  основополагающую  роль  в  социальном  развитии
Московской и императорской  России. По одну  сторону разделяющей их  границы
стояли  люди,   работавшие  непосредственно   на  правителя   и,  фигурально
выражаясь, составлявшие  часть его  двора. Они  не были  знатью (nobility) в
западном смысле слова,  поскольку не имели  сословных привилегий, на  Западе
отличавших знать  от простых  смертных. И  виднейшего московского  служилого
человека могли лишить жизни и имущества по прихоти государя. Как сословие  в
целом,  однако,  служилые  люди  пользовались весьма реальными материальными
преимуществами.  Наиболее  ценным  из  оных  была  монополия  на  землю и на
крепостных: до 1861 г. только лица, занесенные в списки служилого  сословия,
могли владеть  поместьями и  использовать труд  крепостных (духовенство, как
всегда, составляло  из этого  правила исключение)  По другую  сторону стояли
"мужики", не  имевшие ни  личных прав,  ни экономических  преимуществ, кроме
тех,  которые  им  удавалось  приобрести  в  обход  закона.  Их  делом  было
производство  товаров  и  поставка  рабочей  силы,  требуемых для содержания
монархии и ее слуг.
       *2 Москва также сохранила  унаследованный от прошлого класс  холопов,
члены которого жили за пределами социальной структуры. Разговор о них пойдет
дальше в этой главе.

       Пересечь  разделявшую  эти  два  сословия  границу  было  практически
невозможно.  В  ранний  период   Москва  мирилась  с  кое-какой   социальной
мобильностью и даже в определенных пределах поощряла ее в своих  собственных
интересах. Однако  тенденция исторического  развития несомненно  указывала в
сторону  складывания  каст.  Московское  государство,  интересовавшееся лишь
службой  и  доходами,  хотело,  чтобы  всякий  знал  свое  место.  Структура
бюрократии соответствовала  структуре управляемого  ею общества;  бюрократия
тоже стремилась к максимальной социальной неподвижности, то есть к как можно
меньшему  передвижению  людей  из  одной  податной  и  служебной категории в
другую, ибо каждое  такое передвижение вносило  путаницу в ее  бухгалтерские
книги. В XVI и XVII вв. были приняты законы, запрещавшие крестьянам покидать
свои  участки,  а  купцам  -  менять место жительства. Священникам запретили
слагать с себя  сан; сыновья их  должны были вступать  на отцовское поприще.
Под угрозой тяжких наказаний простолюдинам не разрешалось переходить в  ряды
служилого  класса.   Сыновьям   служилых  людей   следовало   по  достижении
совершеннолетия  регистрироваться  в  соответствующем  ведомстве.  В   своей
совокупности эти меры привели к тому, что социальное положение в  Московской
Руси сделалось наследственным.
       Теперь мы разберем по очереди историю московских слуг и простолюдинов
и покажем, как они попали в зависимость от монархии.
       В  общих  исторических  обзорах  говорится  иногда, что русские бояре
утратили право на свободный  уход от князя по  той причине, что со  временем
Москва  поглотила  все  удельные  княжества,  и  боярам  некуда  было больше
податься. На самом деле, однако, это право превратилось в пустой звук еще до
того,  как  Москва  присоединила  всю  остальную  удельную Русь. Обычай этот
никогда не пользовался симпатией удельных князей. Особенно неприятным делало
его то обстоятельство, что иногда недовольные бояре покидали своего князя en
masse,  оставляя  его  без  войска  накануне битвы. Московский Великий князь
Василий I попадал в такое положение дважды - в 1433 г. и затем снова в  1446
г. Считается, . что Новгород уже в XIII в. принял меры к тому, чтобы  бояре,
имевшие вотчины на  его землях, не  могли поступить на  службу к князьям  за
пределами новгородской  территории. Москва  стала нарушать  право свободного
перехода  уже  в  1370-х  гг.*3  Сначала московские князья пытались запугать
возможных перебежчиков всяческими притеснениями и грабежом их поместий. Меры
эти,  однако,  желаемого  действия  не  возымели,  и  при  Иване  III  стали
использовать куда более сильнодействующие средства. В 1474 г., усомнившись в
преданности  Даниила  Холмского,  могущественного  удельного князя из Твери,
Иван заставил  его поклясться,  что ни  он, ни  дети его  никогда не покинут
московской  службы.  Царь  попросил  митрополита  и  одного  из  бояр   быть
свидетелями клятвы, а потом еще для верности заставил восьмерых бояр  внести
залог в сумме восьми,  тысяч рублей, пропавший бы,  если б Холмский или  его
отпрыски  нарушили   клятву.   Впоследствии  такая   процедура   повторялась
неоднократно; причем число поручителей  иногда заходило за сотню.  Сложилась
своего рода  круговая порука,  связывающая высшие  слои служилого  класса. С
более мелкими  мужами расправлялись  еще круче.  При уходе  от князя боярину
надо было заручиться документом, в  котором записывался его ранг и  какую он
нес службу. Если Москва  желала помешать его уходу,  заправляющее послужными
списками ведомство либо отказывалось  выдать боярину искомый документ,  либо
намеренно  занижало  его  ранг  и  положение;  в  обоих случаях страдала его
карьера.  Москва  также  часто  давила  на  удельных  князей, чтобы добиться
возврата  перешедших  к  ним  бояр;  иногда  она употребляла и силу. По мере
разрастания московской территории спастись от длинных рук князя можно  стало
лишь в  Литве. Однако  после 1386  г. всякий  перебежчик туда  автоматически
делался  вероотступником,   поскольку   в  тот   год   Литва  обратилась   в
католичество;  это  значило,  что  царь  считал  себя  вправе   конфисковать
имущество не только самого  беглеца, но и его  семьи и его рода.  Любопытно,
что при заключении договоров с другими удельными князьями Москва  настаивала
на включении в них традиционного  пункта о праве бояр выбирать  себе князей,
хотя сама такого права больше  не соблюдала. Это было уловкой,  рассчитанной
на то, чтобы обеспечить непрерывный приток служилых людей из самостоятельных
княжеств  в  Москву.  Когда  же  поток  этот поворачивался в противоположном
направлении, Москва  знала, как  его остановить,  что бы  там ни  писалось в
договорах.
       *3 A. Eck, Le Moyen Age Russe (Paris 1933). стр. 89-92. M.  Дьяконов,
Очерки общественного и государственного строя древней Руси, 3-е изд.,  СПб.,
1910, стр. 204 - 5.
       На словах  право свободного  перехода соблюдалось  еще в  1530-х гг.,
хотя на  деле с  ним покончили  за несколько  десятилетий до  этого. Как и в
случае почти всех поворотных пунктов русской истории, юридические  документы
совсем  плохо  отражают  здесь,  каким  образом  произошла  такая  перемена.
Законодательного акта, запрещающего  свободный переход бояр,  не существует,
равно  как  нет  и  документа,  закрепощающего крестьян. Новый обычай явился
результатом  совокупности  конкретных  мер,  принятых, чтобы помешать боярам
уходить от князя,  и отдельных распоряжений,  типа содержащегося в  духовной
Ивана III  и относящегося  к Ярославскому  княжеству Ко  времени составления
этой духовной грамоты  уже вошло в  обычай, что тот,  кто владеет землей  на
московской  территории,  должен  нести  службу  (либо  самому царю, либо его
слугам) в ее пределах.  Отказ от службы означал,  по крайней мере в  теории,
потерю  прав  на  землю.  На  практике  же  многим землевладельцам удавалось
избежать  службы  и  спокойно  жить  в  своих  уединенных поместьях. Об этом
свидетельствует нескончаемый  поток указов,  обещающих суровые  наказания за
отказ явиться по приказу  в войско или дезертирство.  Случайно сохранившийся
документ из окрестностей Твери показывает, что во второй половине XVI в.  по
меньшей мере  один из  четырех живших  там вотчинников  никому не  служил*4.
Однако был  установлен принцип  обязательной службы;  оставалось только  как
следует  провести  его  в  жизнь.  Владение  землей  и  служба,  по традиции
разделенные в России, сделались  теперь взаимозависимы. В стране,  знавшей в
прошлом  только  аллод,  оказалось  с  тех  пор одно условное землевладение.
Ленное поместье, неизвестное в "феодальной" средневековой России,  появилось
в ней заботами абсолютной монархии.

       *4 В. Сергеевич, Древности русского права 2-е изд., СПб., 1911,  III,
стр. 17-18.
       Введение обязательной службы для всех землевладельцев явилось большой
победой  русского  самодержавия:  "Ни  в  одной  другой  европейской  стране
суверену  не  удалось  обусловить  все  нецерковное  землевладение  несением
службы"*5. Однако битва была выиграна  лишь наполовину. Хотя бояре не  могли
больше отказываться от службы на  своего князя, у них еще  оставалось немало
способов  противиться  его  воле.  За  фасадом единодержавной, самодержавной
монархии сохранялись мощные пережитки удельной эпохи. Даже хотя княжества их
были  присоединены  к  Москве,  а  самих  их  записали в число царских слуг,
богатейшие из прежних  князей продолжали вести  себя в своих  владениях, как
мелкие суверены.  Присоединение было  нередко простой  формальностью: Москва
могла взять в свои руки крупнейший  город, или города, и посадить там  своих
агентов, однако сельская местность оставалась под контролем тамошнего  князя
и его бояр. Иные из  низложенных князей держали дворовый штат,  построенный,
как некое подобие правительства, раздавали иммунитетные грамоты монастырям и
светским помещикам и шли в  битву во главе собственных полков.  А некоторые,
как  отмечалось  выше,  вообще  отказывались  служить.  Такие землевладельцы
весьма гордились  древностью своей  родословной и  нарочно отгораживались от
новых служилых фамилий.  В середине XVI  в. они завели  родословные книги, в
которых  в  больших  подробностях  записывались  все  их  предки. Наибольшим
почетом пользовался  "Государев родословец",  составленный в  1555- 1556 гг.
Книга  эта  начиналась  с  родословной  царской,  прослеживая  ее  вплоть до
древнеримских императоров, затем  переходила к остальной  части рюриковского
дома, к "царским" династиям Казани, Астрахани и Крыма, к удельным князьям  и
завершалась знатными боярскими  родами. Фамилии и  рода, внесенные в  этот и
подобные  списки,  назывались  "родословными".  Они составили особую группу,
осознающую свое положение  и обладающую немалым  могуществом, так что  с ней
приходилось считаться даже наиболее своевольным царям.
       *5 Jerome Blum, Lord  and Peasant in Russia  (Princeton N J 1961),  p
169

       Родословные семьи и рода составили в каком-то смысле клуб для  узкого
круга:  они  и  только  они  могли  претендовать  на  высшие  чины (боярина,
окольничего  и  думного  дворянина)  на  царской  службе.  В  начале XVII в.
девятнадцать  родов,  почитавшихся   наиболее  знатными,  обладали   особыми
привилегиями,  дававшими  их   представителям  возможность  достичь   вершин
служебной лестницы более или менее автоматически. Котошихин (см. выше,  стр.
#105)  говорил   в   середине  XVII   в.   о  тридцати   родах,   обладавших
исключительными правами на высшие посты,  в том числе на членство  в царском
совете, высшие административные должности в главных городах, судейские места
в основных  приказах и  важные дипломатические  назначения. Не,  внесенным в
родословные  списки  служилым  людям  приходилось довольствоваться службой в
коннице  и  на  менее  значительных  административных  должностях.  Монархии
приходилось мириться с таким  устройством, поскольку в противном  случае она
рисковала  столкновением   с  объединенным   сопротивлением  ведущих   домов
государства.  Царь  мог  делать  все,  что  ему  угодно,  кроме  - изменения
родословной  той  или  иной   боярской  семьи,  ибо  родословная   считалась
"вотчиной", лежащей за пределами полномочий даже самой царской власти.
       Родословные бояре  не только  составляли среду,  из которой черпались
кандидаты на высшие  административные должности; они  также могли в  большой
мере указывать,  кому именно  из них  следует эти  должности занять. Это они
делали при посредстве института  "местничества", введенного где-то в  начале
XV в. и официально упраздненного в 1682 г. Московский служилый класс даже  в
своих верхних слоях представлял смешение людей самого разного  происхождения
и положения: потомков  Рюриковичей, чья родословная  тягалась в знатности  с
генеалогией самого царствующего дома и которые, пореши судьба по-иному, сами
бы  сидели  на  царском  престоле;  наследников  крещеных татарских князей и
ханов; бояр, чьи предки служили московскому дому; бояр низложенных  удельных
князей  и  так  называемых  "детей  боярских",  являвших  собою  нечто вроде
испанских гидальго  - обычно  вконец разорившихся  безземельных воинов. Даже
среди родословных  выступали резкие  социальные различия.  Чтобы не утратить
своего положения и не раствориться в безликой массе, родословные семейства и
рода выработали чрезвычайно сложную  и изощренную систему чинов  и заставили
монархию  принимать  ее  во  внимание  при  назначении на высшие должности и
составлении протокола придворных и церковных церемоний.
       У каждого из  этих родов имелся  свой собственный внутренний  табель,
основанный на старшинстве. Отец был на одно "место" впереди сыновей и на два
- впереди внуков: Старшинство среди братьев, дядьев, племянников, двоюродных
братьев и  родни со  стороны мужа  или жены,  равно как  и составлявших  род
семейств, регулировалось подробными правилами. Когда членам рода  предстояло
назначение на должность, прилагали большие усилия к тому, чтобы находившиеся
на низших ступенях местнической лестницы не пробрались вперед вышестоящих.
       Еще большее значение имели местнические счеты, регулирующие отношения
между фамилиями и  родами. Послужные списки  всех служилых людей  (которые в
XVII  в.  объединялись  примерно  в  3  тысячи  родов, составлявших 15 тысяч
семейств)  хранились  в  делах  Разрядного  Приказа, или, как его сокращенно
называли,  Разряда.  Они  дошли  до  наших  дней  и  состоят из тысяч томов,
являющих  собою  памятник  усердию  московской  бюрократии.  Исходя  из этих
записей,  можно  было  установить,  какие  должности  и места на официальных
церемониях занимали когда-либо предки  и родственники данного лица,  а также
кто стоял выше, а  кто - ниже их.  Все это заносилось в  особые местнические
книги. Бояре пользовались этими записями, чтобы побудить царя при назначении
на  должности  принимать  во  внимание  относительное  положение  родов и их
отдельных  членов.   Родовая   честь  требовала,   чтобы   служилый  человек
отказывался от  должности, подчиненной  и даже  равной тому,  чьи предки или
родственники   в   прошлом   подчинялись   его   собственным   предкам   или
родственникам. Поступить по-иному значило  бы навсегда запятнать свой  род и
понизить служебное  положение всех  его членов,  как живущих,  так и  еще не
родившихся*6. При таком взгляде на вещи неважен был характер должности и  ее
значение; важно было лишь то,  кто под чьим началом служит.  Накануне всякой
битвы царя атаковали челобитными  слуги, протестовавшие против того,  что им
дали  командную  должность  ниже  их  законного  "места". Некоторые кампании
приходилось выносить вообще за пределы местнической иерархии (то есть о  них
не велось записей для использования в будущих местнических счетах); не  будь
этого ухищрения,  непонятно, как  Москва вообще  смогла бы  воевать. Но и на
гражданской  службе,  а  еще  чаще  на  придворных церемониях, не было конца
челобитным  и  тяжбам  самого  ребяческого  характера.  Нижеследующий текст,
являющийся,  как  полагают,  последним  примером  местнических дрязг, ,может
послужить хорошей иллюстрацией:
       В 1691 г. 15 апреля  велено быть у стола Патриарха Адриана  боярам
Льву Кирил. Нарышкину, князю Григ. Афан. Козловскому, окольничему Феод. Тим.
Зыкову, думному дьяку Емел. Игнат. Украинцеву. Князю Козловскому по каким-то
местническим счетам показалось неприличным ехать на этот обед к Патриарху  и
потому  он  от