ллигенции,  попутно  приобретая  новый  характер: из малочисленной
группы богатой молодежи с чуткой совестью и патриотическими устремлениями он
превратился в широкий слой, состоявший из представителей всех сословий,  для
которых умственная работа являлась  средством существования. В 1880-е  гг. в
России  уже  имелся  многочисленный  умственный  пролетариат.  Тем не менее,
вплоть до  конца старого  режима тон  задавали выходцы  из старого служилого
сословия: большинство  властителей русских  дум всегда  происходило из числа
состоятельных дворян  и чиновников  высшего ранга.  Именно они формулировали
идеологию недовольной интеллигентской массы.
       Интеллигенции  были  нужны  учреждения,   которые  свели  бы   вместе
единомышленников,  позволили  бы  им  делиться  мыслями и завязать дружеские
отношения на  основе общих  убеждений. В  XIX в.  в России  было пять  таких
учреждений.
       Старейшим был салон. Богатые помещики жили открытым домом, особенно в
своих  просторных  московских4  резиденциях,  которые  создавали   идеальные
условия   для   неформальных   контактов   между   людьми,   интересующимися
общественными делами.  Хотя посещавшая  салоны знать  была по  большей части
поглощена сплетнями,  сватовством и  картами, иные  салоны привлекали  людей
более серьезных и даже  приобретали некий идеологический оттенок.  Например,
разногласия,  впоследствии   расколовшие  интеллигентов   на  западников   и
славянофилов, впервые прорезались  в салонных беседах  и лишь позднее  нашли
дорогу в печать.
       Вторым был университет.  Первый русский университет,  Московский, был
основан в 1775 г., но  вряд ли оказал глубокое интеллектуальное  воздействие
на страну,  хотя типография  его и  пригодилась Новикову  в его издательских
предприятиях.  Преподавателями  были  по  большей части иностранцы, читавшие
по-немецки и по латыни лекции  плохо понимавшим их студентам, состоявшим  из
сыновей  священников  и  прочих  плебеев;  дворяне не видели смысла посылать
своих отпрысков в университет, тем более что годы учения не засчитывались  в
служебный стаж. Такое  положение сохранялось до  1830-х гг., когда  во главе
Министерства     народного     просвещения     стал     С.     С.    Уваров.
Националист-консерватор,  но  в  то  же  время  и видный знаток классической
древности, Уваров полагал, что  научные знания являются лучшим  противоядием
от  витающих  в  стране  крамольных  идей.  В  бытность его министром высшее
образование достигло в  России замечательного расцвета.  В 1830-х гг.  пошла
большая мода записывать  в Московский университет  сыновей аристократических
фамилий.  Правительство  не  желало  способствовать  созданию многочисленной
безработной интеллигенции  и поэтому  намеренно держало  число студентов  на
низком  уровне;  при  Николае  I  число  это  оставалось  постоянным  и едва
превышало  три  тысячи  человек  на  всю империю. Правительство также сильно
препятствовало приему простолюдинов в  университеты. После смерти Николая  I
доступ  в  высшие  учебные  заведения  облегчился.  Было  открыто  множество
профессиональных и технических учебных  заведений: в 1893-1894 гг.  в России
было 52  высших учебных  заведения с  25 тысячами  студентов. Еще  несколько
тысяч  человек  посещали  иностранные   университеты.  В  ту  эпоху,   когда
родительская  власть  строго  охранялась  законом  и  обычаем,   университет
представлял собою естественный рассадник оппозиционной деятельности.  Именно
здесь  юноши  со  всех  концов  империи  впервые оказывались в относительной
свободе и в  дружеской компании сверстников,  в которой молодежь  составляла
абсолютное  и  главенствующее  большинство.  Здесь  они  слышали,  как вслух
высказывают их собственные потаенные  огорчения и мечты. Пришедшие  туда без
сильных общественных убеждений  вскоре втягивались в  водоворот общественной
деятельности, выступления против которой грозили остракизмом: как и  теперь,
университет  был  тогда  одним  из  наиболее  эффективных средств насаждения
умственного  конформизма.  В  начале  1860-х  гг.  русские университеты были
охвачены  волнениями,  и  с   тех  пор  "студенческое  движение"   сделалось
постоянным элементом русской жизни. Протесты, стачки, обструкции и даже акты
насилия против  нелюбимых преподавателей  и администраторов  влекли за собой
массовые  аресты,  исключения  и  закрытие  университетов. Последние полвека
своего существования старый режим  находился в состоянии перманентной  войны
со своим студенчеством.
       На протяжении всего XIX в. весьма популярным центром интеллектуальной
деятельности  служил  кружок.  Он  появился  еще  в  эпоху  салонов,   когда
образовалось несколько кружков для  изучения Шеллинга, Гегеля и  французских
социалистов, и сохранился  в эру господства  университетов, когда салон  уже
перестал играть значительную роль в умственной жизни страны. Кружок  являлся
неофициальным собранием людей с общими умственными интересами,  периодически
встречавшихся  для  совместных  занятий  и  дискуссий.  Во  времена  суровых
репрессий они неизбежно принимали тайный и крамольный характер.
       Четвертым важнейшим учреждением русской интеллигенции, не  уступавшим
по своему  значению университету,  был толстый  журнал. Издание  этого сорта
вошло в моду после ослабления цензуры  в 1855 г. Состояло оно, как  правило,
из  двух  разделов  -  художественного  и  общественно-политического в самом
широком смысле слова (политика  в дозволяемых цензурой пределах,  экономика,
социология, наука и техника, и  т. д.). Каждый журнал проводил  определенную
философско-политическую  линию  и  рассчитывал  на определенный читательский
круг.  Полемические  споры  между   журналами,  по  цензурным   соображениям
облеченные в  эзоповские формулировки,  стали в  России суррогатом  открытой
политической дискуссии. В  1850- х -  начале 1860-х гг.  ведущим радикальным
органом был "Современник",  а после его  закрытия в 1866  г.- "Отечественные
записки",  за  которыми  последовало,  в  свою очередь, "Русское богатство".
"Вестник  Европы"  был  неизменным  выразителем западнического, либерального
общественного мнения;  с 1907  г. он  разделял эту  роль с "Русской мыслью".
Рупором  консервативно-националистических  взглядов  был  "Русский вестник",
популярность  которого  в  значительной  мере  объяснялась  тем,  что  в нем
печатали многие свои произведения Толстой, Достоевский и Тургенев. За  этими
ведущими  органами  общественной  мысли  следовали  десятки  менее известных
изданий.*16 Толстый журнал сыграл совершенно исключительную роль в  развитии
русского общественного мнения. Он разносил по всей огромной империи знания и
идеи, которые в противном случае остались бы достоянием лишь двух столиц,  и
таким образом создавал объединяющие связи между людьми, живущими вдали  друг
от друга в провинциальных городках и в деревенских поместьях. Именно на этой
основе в  начале XX  в. в  России с  такой быстротой  появились политические
партии.  В  течение   года  после   прихода  к  власти   Ленин  закрыл   все
дореволюционные  толстые  журналы,  поскольку  его острое политическое чутье
несомненно  подсказывало  ему,  что  они  представляют  большую  угрозу  для
абсолютной власти.*17
       *16  В  царствование  Николая  I  число  политических, общественных и
литературных  журналов  колебалось  между  10  и  20. После 1855 г. число их
стремительно возросло: в 1855 г - около 15. в 1860 г.-ок. 50, в 187.5 г.-ок.
70, в  1880 г.-ок.  110, и  в 1885  г.-ок. 140  Энциклопедический словарь...
Об-ва Брокгауз и Ефрон, СПб., 1889, XVIla, стр. 416-417
       *17  В  хрущевскую  эпоху  "Новый  мир"  сделал относительно успешную
попытку  возродить  традицию  толстого  журнала  как  критика  политического
статус-кво. Со  смещением в  1970 г.  главного редактора  журнала Александра
Твардовского попытке этой было положен конец.

       И, наконец, были земства. Эти органы самоуправления появились в  1864
г., отчасти для  того, чтобы заместить  власть бывших крепостников,  отчасти
чтобы  взять  на  себя  функции,  с  которыми  не справлялась провинциальная
бюрократия,  такие  как  начальное   обучение,  водопровод  и   канализация,
содержание в порядке  дорог и мостов,  улучшение землепользования. У  земств
были кое-какие  права налогообложения  и полномочия  использовать полученные
средства  для  найма  технических  работников  и специалистов, известных под
названием "третьего элемента" и  состоявших из учителей, врачей,  инженеров,
агрономов и  статистиков. В  1900 г.  их было  около 47  тысяч. Политическую
ориентацию  этой  группы  можно  определить  как либерально-радикальную, или
либерально-демократическую, то есть социалистическую, но антиреволюционную и
антиэлитарную.  Впоследствии  "третий  элемент"  образует костяк либеральной
кадетской партии,  основанной в  1905 г.,  и в  немалой степени обусловит ее
общее умеренно  левое направление.  Выбранные на  земские должности помещики
куда  больше   склонялись  вправо   и  настроены   были,  главным   образом,
консервативно-либерально; они  недолюбливали бюрократию  и выступали  против
всяких проявлений  произвола, однако  настороженно относились  к созданию  в
России конституционной системы правления и особенно парламента,  основанного
на демократических выборах. В 1880-1890-х гг. у либералов и  нереволюционных
радикалов было модно поступать на земскую службу. Убежденные  революционеры,
с другой стороны, смотрели на такую деятельность с подозрением.
       Общим  для  этих  пяти  учреждений  было  то,  что  они предоставляли
обществу средства для борьбы с  вездесущей бюрократией; по этой причине  они
делались  основным  объектом  репрессий.  В  последние  годы  XIX  в., когда
монархия  перешла  в  решительное   контрнаступление  против  общества,   на
университеты, журналы и земства обрушились особенно чувствительные удары.
       Первые разногласия  в среде  русской интеллигенции  появились в конце
1830-х гг.  и связаны  были с  исторической миссией  России. Шеллинговская и
гегелевская философия  в общей  форме поставили  вопрос о  том, какой  вклад
внесла  каждая  крупная  страна  в  прогресс цивилизации. Немецкие мыслители
имели  обыкновение  отрицать  вклад,  сделанным  славянами, и низводить их в
категорию  "неисторических"  рас.  В  ответ  славяне  выставили  себя волной
будущего.   Первыми   славянофильские   идеи   выдвинули   поляки   и  чехи,
непосредственно страдавшие от  немцев. В России  вопрос этот встал  с особой
остротой  несколько  позднее,  после  1836  г.,  в  связи  с  опубликованием
сенсационной статьи  Петра Чаадаева,  бывшего виднейшей  фигурой московского
света. Чаадаев, находившийся под  сильным влиянием католической мысли  эпохи
Реставрации и сам близко стоявший к переходу в католичество, утверждал,  что
из крупнейших стран лишь Россия  не внесла никакого вклада в  цивилизацию. И
вообще Россия  является страной  без истории:  "Мы живем  одним настоящим  в
самых  тесных  его  пределах,  без  прошедшего  и  будущего,  среди мертвого
застоя."*18 Россия являет собою нечто вроде болота истории, тихой заводи,  в
которой чтото иногда колыхнется, но настоящего движения нет. Так вышло из-за
того, что христианство было почерпнуто из нечистого источника - из Византии,
поэтому  православие  оказалось  отрезанным  от столбовой дороги духовности,
ведущей из Рима. За такие  идеи Чаадаева официально объявили умалишенным,  и
он отчасти  повинился, но  в конце  жизни пессимизм  его в  отношении России
возродился вновь:
       Говоря  о  России,  постоянно  воображают,  будто  говорят о таком же
государстве, как и другие; на самом  деле это совсем не так. Россия  - целый
особый  мир,  покорный  воле,   произволению,  фантазии  одного   человека,-
именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях  одинаково
это   -   олицетворение   произвола.   В   противоположность   всем  законам
человеческого  общежития  Россия  шествует   только  в  направлении   своего
собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому было
бы  полезно  не  только  в  интересах  других  народов, а и в ее собственных
интересах - заставить ее перейти на новые пути.*19
       *18  Первое  письмо  о  философии  истории,  в  М.  Гершензон,  ред.,
Сочинения и письма П, Я. Чаадаева, т. II. М., 1914, стр. 111.
       *19  П.  Я.  Чаадаев,  "Неопубликованная  статья". Звенья, т. III/IV,
1934, стр. 380.

       Чаадаевское  эссе  1836  г.  всколыхнуло  дискуссию,  бушевавшую  два
десятилетия  и  расколовшую  русскую  интеллигенцию  надвое.  Один  лагерь -
славянофильский - породил наиболее плодотворное течение русской общественной
мысли.  Он  создал  первую  идеологию  русского  национализма  (в отличие от
ксенофобии), и сделал это путем заимствования идей в Западной Европе,  чтобы
с  их  помощью  возвысить  Россию  на  западноевропейский  счет. Его будущие
теоретики  вышли  из  рядов  среднего  дворянского слоя, сохранившего тесную
связь с землей. Идеи их получили первоначальную разработку в ходе дискуссий,
которые велись в московских салонах в конце 1830-х-1840-х гг. В 1850-х  гг.,
когда  влияние  их  достигло  своей  наивысшей точки, славянофилы образовали
партию  вокруг  журнала  "Московитянин".   Хотя  они  декларировали   полное
отсутствие  интереса  к  политике,  им  постоянно  доставалось  от  властей,
подозрительно  относившихся  к  любой  идеологии  -  даже  к  такой, которая
отдавала  предпочтение  абсолютизму.   Согласно  теории  славянофилов,   все
важнейшие различия  между Россией  и Западом  в конечном  итоге коренятся  в
религии.  Западные  церкви  с  самого  своего зарождения подпали под влияние
античных  культур  и  переняли  у  них  отраву  рационализма  и   суетности.
Православие  же  сохранило  верность  истинным  христианским  идеалам.   Оно
является подлинно соборной церковью,  черпающей силы из коллективной  веры и
мудрости  паствы.  Соборность  представляет  собою наиболее типическую черту
русского  национального   характера   и  составляет   основу   всех  русских
учреждений.  На  Западе  же,  напротив,  основы  организованной  жизни имеют
индивидуалистическую  и  легалистическую   природу.  Благодаря   православию
россиянам удалось  сохранить "цельную"  личность, в  которой слияние  веры и
логики  порождает  более  высокий  тип  знания,  названный  Хомяковым "живым
знанием".
       Погрязшая в рационализме западная цивилизация изолировала человека от
общества  себе  подобных:  следуя  велениям  своего разума, западный человек
замыкается в своем собственном мирке. Если употребить слово, которое  Гегель
сделал  популярным,  он  "отчужден".  В  России же, напротив, каждый человек
(кроме  людей  европеизировавшихся)  сливается  с  обществом  и ощущает себя
единым с ним. Мыслящим русским людям, получившим западное образование,  надо
вернуться  к  обществу,  к  крестьянству.  По  мнению славянофилов, стихийно
сложившаяся  общественная  организация,  типичным  примером  которой  служат
сельская община и артель, является вполне естественной формой для  выражения
социальных инстинктов  русского человека.  Легализм и  частная собственность
чужды русскому духу.
       Из   этих   посылок   вытекала   своеобразная   анархо-консервативная
политическая философия.  С точки  зрения славянофилов,  в России традиционно
проводится  резкое  разграничение  между  властью  и  землей. Земля доверяет
государству  управление  высокой  политикой  и  не  связывает  его  никакими
юридическими  ограничениями.  Самое  большее  она  просит, чтоб ее выслушали
перед  тем,  как  принимать  важные  решения. Взамен государство не стесняет
права  общества  жить  посвоему  Это  взаимоуважение  между  государством  и
обществом, не скованное какими-либо формальностями, и есть истинная  русская
конституция. Традицию эту нарушил Петр, и начиная с его царствования  Россия
следовала  путем,  абсолютно   чуждым  ее   природе.  Создав  в   Петербурге
бюрократическую машину, Петр поломал  связи между монархией и  народом. Хуже
того, он покусился на народные  обычаи, привычки и веру. Весь  петербургский
период русской  истории есть  одно чудовищное  недоразумение. Стране следует
вернуться к своему  наследию. Не нужно  ни конституции, ни  парламента, ни к
чему  и  назойливая,  беззаконная  бюрократия.  "Землю"  надобно  возвратить
народу, имеющему  право на  любые вольности,  кроме политических. Крепостное
право должно быть отменено.
       Точка  зрения  славянофилов  не  имела  ничего общего с историческими
фактами и недолго  способна была выдерживать  огонь научной критики.  Однако
данные  о   развитии  русского   государства  и   общества,  очерченные   на
предшествующих  страницах,  были  неизвестны  в  середине XIX в., когда была
сформулирована теория славянофильства, поскольку эти данные являются главным
образом продуктом научных изысканий,  проведенных за последнее столетие.  По
всей   видимости,   славянофильское   мировоззрение   было   меньше  обязано
собственной  русской  традиции,  чем  тогдашнему  движению "Молодая Англия".
Славянофилы были большими англоманами (Франция и Германия, напротив, были им
не по душе) и хотели бы, чтобы в России была такая же неписаная конституция,
при  которой  отношения  между  монархией  и народом регулируются не писаным
законом, а обычаем, когда монархия (в идеале) является союзницей  трудящихся
классов, когда бюрократия малочисленна и слаба, и когда в силу естественного
порядка  вещей  государство  не  стесняет  права  общества заниматься своими
делами. Разумеется, они почти  ничего не знали об  исторических предпосылках
компромиссного викторианского устройства или о той роли, какую играют в  нем
столь  ненавистные  им  законоправие,  частная  собственность  и узаконенное
противоборство  между   правителями   и  управляемыми.   Такое   карикатурно
идеализированное представление о прошлом позволяло славянофилам  утверждать,
что Россия является страной будущего,  и что ей суждено разрешить  проблемы,
отравляющие жизнь человечества. Ее лепта будет заключаться в распространении
добровольных  обществ,  созданных  в  духе  братской  любви,  и  в постройке
политической системы, основанной на  доверии между властью и  народом. Таким
образом русские люди  навсегда избавятся от  бушующих в мире  политических и
классовых конфликтов.
       Историки,    любящие    симметрию,    создали   зеркальное  отражение
славянофилов,  партию,  которую  они  окрестили  западниками - однако трудно
обнаружить какое-либо единство среди противников славянофильских построений,
за исключением единства отрицательного свойства. Западники отвергали взгляды
славянофилов на Россию и на Запад как смесь невежества и утопизма. Там,  где
славянофилы   усматривали   глубокое   религиозное   чувство,   они   видели
предрассудки, граничащие с безверием  (см. письмо Белинского к  Гоголю, цит.
выше, стр. #212). Историкам  из числа противников славянофильства  не стоило
большого  труда  разгромить  одно  за  другим  излюбленные   славянофильские
убеждения: они смогли продемонстрировать, что передельческая община не имеет
древнего, стихийного, "народного" происхождения, но есть институт, созданный
государством   для   удобства   податного   обложения;   что   у  любого  из
"революционных"  нововведений  Петра  имелись  предшественники  в Московской
Руси; что  так называемого  взаимопонимания между  государством и  обществом
сроду  не  существовало,  и  что  русское  государство  всегда  ломало кости
обществу своим  необъятным весом.  Они не  отрицали, что  Россия отлична  от
Запада,  однако  относили  это  отличие  за  счет  не  ее  своеобразия, а ее
отсталости.  Они  не   видели  в   России  практически  ничего,   достойного
сохранения,  а  та  малость,  которую  следовало  бы сохранить, была создана
государством и особенно Петром Первым.
       Помимо  своего  отрицан