Одно        можно     охарактеризовать    как
консервативно-националистическое, а другое - как либеральнорадикальное.
       Основоположником консервативно-националистического движения в  России
(и,  кстати,  ее  первым  бесспорным  интеллигентом) явился Николай Иванович
Новиков. В молодости он служил в гвардейском полку, посадившем Екатерину  на
трон, в  чем ему  изрядно повезло,  ибо благодаря  этому ему были обеспечены
защита и фавор  императрицы. Он участвовал  в Комиссии уложения,  работая со
"средним сословием",  каковое обстоятельство  приобретает особое  значение в
свете  нескрываемо  "буржуазного"  мировоззрения  Новикова.  В  1769  г.  он
откликнулся на журналистический  вызов Екатерины и  выпустил первый из  трех
сатирических журналов,  "Трутень", за  которым последовала  череда серьезных
изданий дидактического свойства.
       В  самом  первом  номере  "Трутня"  Новиков поставил вопрос, которому
суждено было  сделаться центром  внимания всего  интеллигентского движения в
России. Признавшись, что  быть на военной,  приказной или придворной  службе
совсем  не  по  его  склонности,  он  спрашивал:  "Что  делать  мне?", - и в
пояснение  прибавлял:  "Без  пользы  в  свете  жить,  тягчить  лишь  только
землю".*7  Для  него   вопрос  решился   обращением  к  публицистической   и
филантропической деятельности. Мировоззрение, Новикова вполне укладывается в
культурную традицию западноевропейской буржуазии, что тем более удивительно,
поскольку он  ни разу  не был  на Западе  и, по  собственному признанию,  не
владел иностранными языками. Во  всех его писаниях главным  объектом нападок
является  "порок",  который  он  отождествлял  с такими "аристократическими"
свойствами, как  праздность, страсть  к показному,  равнодушие к  страданиям
бедноты, безнравственность, карьеризм, льстивость, невежество и презрение  к
науке. "Добродетель" для него  состояла в том же,  в чем ее видели  идеологи
среднего   класса   от   Леона   Альберти   до   Бенджамина   Франклина:   в
предприимчивости,  скромности,   правдивости,  сострадании,   неподкупности,
прилежании.  В  своих  сатирических  изданиях  Новиков  бичевал  во имя этих
ценностей  жизнь  при  дворе  и  в  богатейших поместьях. Поначалу Екатерина
игнорировала  его  критические  стрелы,  однако  его бесконечные разговоры о
темных сторонах русской жизни стали мало-помалу приводить ее в  раздражение,
и она завязала литературную полемику, с ним на страницах своего журнала. То,
что  Новиков  клеймил  как  "порок",  она  предпочитала  рассматривать   как
человеческую "слабость". В одной из их словесных баталий Екатерина  заявила,
что Новиков страдает от  "горячки", и употребила выражения,  предвосхитившие
некоторые  из  наиболее  яростных  выпадов  против  интеллигенции следующего
столетия:
       Человек  сначала  зачинает  чувствовать  скуку  и  грусть,  иногда от
праздности, а иногда и  от читания книг: зачнет  жаловаться на все, что  его
окружает, а наконец и  на всю вселенную. Как  дойдет до сей степени,  то уже
болезнь возьмет все свою силу и верх над рассудком. Больной вздумает строить
замки на  воздухе, все  люди не  так делают,  а само  правительство, как  бы
радетельно ни старалось, ничем не угождает. Они одни по их мысли в состоянии
подавать совет и все учреждать к лучшему.*8
       *7 Цит. в В. Боголюбов, И. И. Новиков и его время, М., 1916, стр. 38.
       *8 Н. И Новиков, Избранные сочинения, М.-Л., 1951, стр. 59.

       Новиков  ответствовал  в  более  осторожных  выражениях,  однако   не
отступил  ни  на  йоту.  Однажды  он  даже возымел достаточно дерзости, чтоб
критиковать русский язык императрицы.
       Этот неслыханный спор между государыней и подданным, немыслимый всего
одним  поколением  прежде,  показал,  насколько  стремительно   расползается
трещинка  в   вотчинной  структуре.   В  царствование   Елизаветы  появление
беллетристики    как    самостоятельного    занятия    составило   важнейший
конституционный  сдвиг,  а  в  правление  Екатерины угодья вольной мысли уже
вобрали в себя спорные политические вопросы. Знаменательно, что  расхождения
Новикова  с  императрицей  не  обернулись  для него скверными последствиями.
Екатерина продолжала , всячески содействовать  ему, в том числе и  деньгами.
При помощи императрицы  и состоятельных друзей  он затеял в  1770-1780-х гг.
программу    просветительной    и    филантропической   деятельности  такого
грандиозного масштаба, что здесь  достанет места только лишь  перечислить ее
вершины. Его издательства, предназначенные доставить дворянским и купеческим
семействам содержательную, а не просто развлекательную литературу, выпустили
более девятисот названий. Через "Переводческую семинарию" он открыл русскому
читателю   доступ   к   множеству   зарубежных   сочинений   религиозного  и
художественного свойства. Часть дохода  от его журналистской и  издательской
деятельности шла на  учрежденную им школу  для сирот и  нуждающихся детей, а
также на бесплатную больницу. Во время голода он устраивал продовольственную
помощь. Все это сочли бы добрым  делом в любой стране мира, однако  в России
то было к тому же  и политическое новшество революционного размаха.  Новиков
порвал с  традицией, согласно  которой государство,  и лишь  оно одно, имело
право делать что-либо  на благо "земли".  От него и  его соратников общество
впервые узнало, что может само заботиться о своих нуждах.
       И тем не  менее, Новикова заносят  в политические консерваторы  из-за
его решимости действовать  "внутри системы", как  сейчас выражаются. Он  был
масоном и  последователем СанМартина  и верил,  что все  зло проистекает  от
людской порочности, а не от  учреждений, под властью которых живут  люди. Он
безжалостно  бичевал  "порок"  и  ревностно пропагандировал полезные знания,
потому  что,  по  его  убеждению,  человечество  можно  улучшить  лишь через
улучшение человека. Он не подверг сомнению ни самодержавную форму правления,
ни  крепостничество.  Такой  упор  на  человека,  а  не  на среду был всегда
отличительным знаком консерватизма.
       Первый  русский  либеральный  радикал  Александр  Радищев  был  менее
значительной  фигурой,  хотя  благодаря  неустанным  и недурно финансируемым
усилиям советских пропагандистов  он более известен  из этих двух  деятелей.
Слава его целиком  зиждется на "Путешествии  из Петербурга на  Москву" (стр.
#196),  в  котором,  используя  популярную  тогда  форму придуманных путевых
заметок, он разоблачал наиболее неприглядные стороны русской  провинциальной
жизни.  Написана  книга  ужасно,  и  если  исходить из одних ее литературных
достоинств,  вряд  ли  вообще  заслуживает  упоминания.  В  ней  царит такая
идеологическая путаница, что критики и по сей день не сойдутся в том,  какую
же цель  ставил себе  автор: призыв  к насильственным  переменам или  просто
предупреждение, что если вовремя не  провести реформы" то бунт неизбежен.  В
отличие  от  Новикова,  мировоззрение  которого  коренилось  в  масонстве  и
англо-германском сентиментализме  (к Вольтеру  он относился  с отвращением),
Радищев многое почерпнул у французского просвещения, особенно у его крайнего
материалистического крыла (Гельвеции и Гольбах). В одном из последних  своих
сочинений,  законченном  незадолго  до  самоубийства,  он разбирает проблему
бессмертия  души  и  хотя  решает   этот  вопрос  в  положительном   смысле,
отрицательные аргументы  явно выписаны  в этом  труде с  большим убеждением.
Предвосхищая  Кириллова  у  Достоевского,  в  своем последнем послании перед
смертью  он  писал,  что  лишь  тот  сам  себе  хозяин,  кто  кончает  жизнь
самоубийством.
       Носитель таких идей вряд ли мог принять старый режим или  согласиться
действовать  в  его  рамках.  Предложения  его,  как  уже отмечалось, весьма
расплывчаты, и все  либералы и радикалы  признают его своим  предтечей из-за
философской  позиции  и  безусловного  отрицания  крепостничества.  Инстинкт
подсказал Пушкину, что Радищев  был неумен (он даже  называет "преступление"
автора  "Путешествия"  "действом  сумасшедшего"  и  характеризует  его   как
"истинного представителя полупросвещения")*9,  и не случайно,  вероятно, что
фигура Евгения в "Медном всаднике" имеет такое сходство с Радищевым.*10
       *9 А. С. Пушкин, Полное  собрание сочинений в десяти томах,  т. VIII,
М., 1949, стр. 354 и 360.
       *10 В. П. Семенников, Радищев. Очерки и исследования, М..  Петроград,
1923, стр. 268-9.

       И  Новиков,  и  Радищев  были  арестованы в разгар паники, охватившей
Петербург после  начала Французской  революции, и  приговорены к пожизненной
ссылке.  После  смерти  Екатерины  своевольный  сын  ее  Павел I помиловал и
освободил их.
       Движение декабристов, о котором  упоминалось выше (стр. #248),  одной
своей драматичностью,  числом и  знатностью своих  участников не  знало себе
равных до возмущений, произведенных революционными социалистами в 1870-е гг.
Тем  не  менее,  сложно  доказать,  что  это движение было русским в строгом
смысле  слова,  поскольку  его  чаяния,  идеалы и даже организационные формы
пришли  прямо  из  Западной  Европы.  Все  это  было  заимствовано  из опыта
посленаполеоновской Франции и Германии,  где многие русские дворяне  провели
по  два-три  года  во  время  кампаний  1812-1813  гг. и последовавшей затем
оккупации. О космополитизме молодых русских аристократов свидетельствует  то
обстоятельство, что  они настолько  прониклись политическим  брожением эпохи
Реставрации, что посчитали возможным пересадить на родную землю политические
программы   Бенджамина   Констана,   Дестюта   де   Траси  или  американскую
конституцию. После неудачи заговора идеи эти растаяли в воздухе, и следующее
поколение мыслящих россиян обратилось к совершенно иному источнику.
       Этим  источником  был   немецкий  идеализм.   Не  то  чтобы   русские
интеллектуалы разбирались в запутанных  и подчас чересчур заумных  доктринах
идеалистической  школьц  ибо  мало  кто  из  них  имел  необходимое для того
философское  образование,  а  некоторые   (например,  Белинский)  не   знали
немецкого и вынуждены  были полагаться на  пересказы из вторых  рук. Но, как
всегда  происходит  в  истории  идей  (в  отличие  от  обычной  истории  или
философии), наиболее  важен не  точный смысл  чьих-то мыслей,  а то,  как их
воспринимает  публика.  Русские  интеллигенты  1820-1840-х гг. ухватились за
теории Шеллинга  и Гегеля  с таким  рвением потому,  что вполне  справедливо
рассчитывали найти в них идеи,  способные дать оправдание, своим чувствам  и
чаяниям. И они действительно почерпнули у этих философов только лишь то, что
им требовалось.
       В России,  как и  везде, главным  последствием идеализма  было мощное
усиление  творческой  роли   человеческого  разума.  Нечаянным   результатом
кантовской критики эмпирических теорий явилось то, что она превратила  разум
из  простого  восприемника  чувственных  впечатлений  в  активного участника
процесса  познания.  Способ,  которым  мышление  посредством  присущих   ему
категорий  воспринимает  действительность,  сам  по  себе является важнейшим
атрибутом этой действительности. Выдвинув этот довод, идеалистическая школа,
затмившая своим появлением эмпиризм, вложила оружие в руки всех тех, кто был
заинтересован в признании человеческого  разума высшей творческой силой,  то
есть, прежде всего, интеллигентов.  Теперь можно стало утверждать,  что идеи
настолько же "реальны", насколько реальны физические факты, а то и  реальнее
их. "Мысль", которая в своем широком толковании включала чувства, восприятия
и,  превыше  всего,  творческие  художественные  импульсы, была поставлена в
равное  положение  с  "Природой".  Все  было  взаимосвязано,  ничто  не было
случайным, и  разуму требовалось  только разобраться,  каким образом явления
соотносятся  с  идеями.  "Шеллингу  обязан  я  моею теперешнею привычкою все
малейшие  явления,  случаи,  мне  встречающиеся,  родовать  (так  перевожу я
французское  слово  generaliser,  которого  у  нас  по-русски  до сих пор не
было...)",- писал  В. Ф.  Одоевский, ведущий  последователь Шеллинга  1820-х
гг.*11 В конце 1830-х гг., когда мыслящие россияне сильно увлеклись Гегелем,
это пристрастие приняло самые крайние формы. Вернувшись из ссылки, Александр
Герцен нашел своих московских  друзей в состоянии своего  рода коллективного
бреда:
       Никто в те времена не отрекся бы от подобной фразы: "Конкресцирование
абстрактных идей в сфере пластики  представляет ту фазу самоищущего духа,  в
которой   он,   определяясь   для   себя,   потенцируется   из  естественной
имманентности в гармоническую сферу  образного сознания в красоте..."  Все в
самом  деле  непосредственное,  всякое  простое  чувство  было  возводимо  в
отвлеченные категории и возвращалось  оттуда без капли живой  крови, бледной
алгебраической тенью... Человек,  который шел гулять  в Сокольники, шел  для
того, чтобы отдаваться пантеистическому чувству своего единства с  космосом;
и если ему  попадался по дороге  какой-нибудь солдат под  хмельком или баба,
вступавшая  в  разговор,  философ  не  просто  говорил  с ними, но определял
субстанцию народную в ее непосредственном и случайном явлении. Самая  слеза,
навертывавшаяся на веках, была строго  отнесена к своему порядку к  "гемюту"
или к "трагическому в сердце"...*12
       *11  П.  Н.  Сакулин,  Из  истории  русского  идеализма;  князь В. Ф.
Одоевский, М., 1913. т. I, ч. I. стр. 132.
       *12 А. И. Герцен, Полное собрание сочинений и писем, Петербург, 1919,
XIII, стр 12-13.

       Вторым и лишь чуть менее важным обстоятельством было то, что идеализм
внес в философию элемент динамизма.  С его точки зрения, действительность  в
своем  духовном  и  физическом  аспекте  переживает постоянную эволюцию, она
"становится", а не просто  "существует". Весь космос проходит  через процесс
развития,  ведущий   к  определенному   расплывчатому  состоянию   абсолютно
свободного   и   рационального   существования.   Присутствующий   во   всех
идеалистических доктринах историзм сделался с тех пор непременным состоянием
всех  "идеологий".   Он  вселял   и  продолжает   вселять  в   интеллигенцию
уверенность, что окружающая ее действительность, которую они в той или  иной
степени отвергают, в  силу самой природы  вещей имеет преходящий  характер и
являет собою ступень на пути к некоему высшему состоянию. Затем, он дает  им
основание утверждать, что если между их идеями и действительностью и имеется
какое-то  несоответствие,  то  это  из-за  того,  что  действительность, так
сказать,  все  еще  отстает  от  их  идей.  Неудача всегда кажется идеологам
временной, тогда  как успехи  властей предержащих  всегда представляются  им
иллюзорными.
       Основной результат идеализма  состоял в том,  что он придал  мыслящим
россиянам уверенность в себе, которой у них прежде не было. Разум был увязан
с  природой;  они  вместе   являлись  частью  неуклонно   разворачивающегося
исторического процесса, и в  свете этой визионерской картины  какой малостью
казались правительства, экономика, армии  и бюрократии. Князь Одоевский  так
описывает экзальтацию, испытанную им и его друзьями при первом знакомстве  с
этими пьянящими концепциями:
       Каким-то торжеством, светлым радостным чувством исполнилась  жизнь,
когда  указана  была  возможность  объяснить  явления природы теми же самыми
законами,  каким  подчиняется  дух  человеческий  в своем развитии, закрыть,
по-видимому,  навсегда  пропасть,  разделяющую  два  мира,  и сделать из них
единый сосуд для вмещения вечной идеи и вечного разума. С какою юношескою  и
благородной  гордостью  понималась  тогда  часть, предоставленная человеку в
этой всемирной  жизни! По  свойству и  праву мышления,  он переносил видимую
природу в самого  себя, разбирал ее  в недрах собственного  сознания, словом
становился ее центром, судьею и объяснителем. Природа была поглощена им и  в
нем же воскресала для  нового, разумного и одухотворенного  существования...
Чем светлее  отражался в  нем самом  вечный дух,  всеобщая идея,  тем полнее
понимал  он  ее  присутствие  во  всех  других  сферах жизни. На конце всего
воззрения   стояли   нравственные   обязанности,   и   одна  из  необходимых
обязанностей - высвобождать в себе самом божественную часть мировой идеи  от
всего  случайного,  нечистого  и  ложного,  для  того,  чтобы иметь право на
блаженство действительного, разумного существования.*13
       *13 А. Н. Пыпин,  Белинский, его  жизнь и  переписка, 2-е изд., СПб.,
1908, стр. 88.

       Конечно, не все мыслящие русские люди поддались такому экстатическому
порыву.  У  идеализма  имелись  и  более  трезвые  последователи, такие как,
например, академические историки, помимо общей схемы развития  человеческого
общества  взявшие  у  Гегеля  совсем  мало.  Однако в царствовании Николая I
идеализм   был   в   какой-то   степени   непременной   философией   русской
интеллигенции, и влияние его сохранялось на протяжении большей части  второй
половины XIX в., уже после того, как его основные догматы были  опровергнуты
и замещены материализмом.
       Первое,  "идеалистическое",  поколение  русской  интеллигенции  вышло
почти    целиком    из    дворянской    среды,  особенно  из  состоятельного
мелкопоместного  дворянства.  Но   преобладание  дворян  было   исторической
случайностью, вызванной тем  обстоятельством, что в  первой половине XIX  в.
лишь у них доставало досуга и средств на умственные занятия, особенно такого
эзотерического свойства,  которое требовал  идеализм. Даже  тогда, однако, к
этой группе свободно могли присоединяться и мыслящие члены других  сословий,
и к  числу их  относились, среди  прочих, Белинский  и купеческий  сын В. П.
Боткин. После  вступления на  престол Александра  II и  с началом разложения
сословной структуры страны ряды интеллигенции непрерывно пополнялись за счет
недворянской молодежи.  В 1860-х  гг. большое  значение придавали внезапному
появлению новой мыслящей  силы в. лице  разночинцев, не принадлежавших  ни к
одной из стандартных юридических  категорий, таких как сыновья  священников,
не  пошедшие  по  отцовским  стопам  (например,  Николай  Страхов  и Николай
Чернышевский),  дети  чиновников  низших,  ненаследственных  рангов, и т. д.
Медленное,  но  неуклонное  распространение  образования  увеличивало  число
потенциальных инакомыслов.  Как свидетельствует  Таблица 2,  до царствования
Александра III процент простолюдинов в средней школе непрерывно рос за  счет
дворянства,  и,  поскольку  из  каждых  десяти  выпускников  средней   школы
восемь-девять  поступали  потом  в  университет  или  иное  высшее   учебное
заведение,  очевидно,  что  с  каждым  годом  состав студенчества постепенно
начинал носить все более плебейский характер.

ТАБЛИЦА 2
       Сословный состав учащихся  русской средней школы  в 1833-1885 гг.
       (в процентах).*14
       Год  Дворяне, чиновники Духовенство Податные сословия
       1833 78,9               2,1         19,0
       1843 78,7               1,7         19,6
       1853 79,7               2,3         18,0
       1863 72,3               2,8         24,9
       1874 57,7               5,5         35,7
       1885 49,1               5,0         43,8

       *14 Л  В. Камоско,  "Изменения сословного  состава учащихся  средней и
высшей, школы России  (30-80-е годы XIX  в.)". Вопросы истории.  Э 10, 1970,
стр 206

       Во  второй  половине  XIX  в.  большого  расцвета  достигли свободные
профессии, в дореформенной  России практически неизвестные.  Подсчитано, что
между 1860 и  1900 гг. число  лиц, получивших профессиональное  образование,
выросло от 20 до 85 тысяч.*15
       *15 В. Р Лейкина-Свирская, Интеллигенция в России во второй  половине
XIX века, М., 1971, стр. 70.

       Так постепенно расширялся образованный класс, из которого пополнялись
ряды  инте