нных  церквей, возведенных на
средства князей, бояр и  купцов, и деревянных церквушек,  выстроенных самими
крестьянами.  Мало  что  осталось  от  их  первоначального убранства, однако
сохранившиеся  в  музеях  лучшие  из  средневековых  икон (частью безусловно
греческого происхождения) выполнены в манере, изобличающей самый  изысканный
вкус.  Русская  литургическая  музыка  в  XVIII в., к несчастью, подверглась
сильному  итальянскому  влиянию.  И  тем  не  менее, даже в своей искаженной
форме,  она  почти  всегда  производит  глубочайшее впечатление, особенно на
Пасху, когда  православная служба  достигает вершин  великолепия. Если такое
сочетание  зрительных  и  звуковых  эффектов  способно ослепить современного
человека,  нетрудно  себе  представить,  какое  ошеломительное  действие оно
оказывало  на  русского  крестьянина.   Для  понимания  той  роли,   которую
Православная церковь  отводит чувственным  восприятиям, важно  иметь в виду,
что, как сообщает  Повесть Временных лет,  решающим соображением в  крещении
Руси    было    впечатление,    произведенное    на    киевских    посланцев
константинопольской Святой Софией.
       Основным  элементом   православной   догматики  является   отрешение.
Православие смотрит  на земное  существование с  отвращением и  предпочитает
уход  от  жизни  активному  участию  в  ней.  Оно  всегда жадно воспринимало
приходящие с  Востока течения,  проповедующие уход  от мира,  в том  числе и
доктрины затворников и исихастов, стремящихся к полному отрешению от суетной
действительности. В  XVIII и  XIX вв.,  когда религиозные  вожаки Запада, не
обуреваемые больше страстью и энтузиазмом, пеклись о том, как бы  совместить
веру  с  наукой  и  общественными  потребностями, россияне испытывали личные
религиозные  превращения,  идущие  в  совершенно  противоположную сторону, к
самоотречению, мистицизму, гипнозу и экстазу. В этот рационалистический  век
среди русских крестьян  распространялись сектантские движения  такой крайней
иррациональности, каковой Западная Европа не видывала со времен Реформации.
       Одной стороной этого отрешения является смирение и боязнь гордыни. По
утверждениям православных богословов,  их церковь сохранила  больше верности
учению    Христа    и    раннехристианским    обычаям,  чем  католическая  и
протестантская,  попавшие  под  пагубное  влияние классической цивилизации и
начавшие придавать слишком  большое значение аналитическому  мышлению. Такая
уступка  неумолимо  повлекла  их   к  греховному  высокомерию.   Православие
проповедует   покорность   судьбе   и   молчаливое   страстотерпие.   Первые
канонизированные святые русской церкви,  средневековые князья Борис и  Глеб,
были признаны святыми по той причине, что безропотно дали убить себя.
       Если  бы  мы  занимались  исследованием  восточного  христианства как
религии, естественно  было бы  разобрать его  этику и  эстетику. Однако  нас
интересует здесь политическое поведение русской церкви и особенно ее роль во
взаимоотношениях  между  государством   и  обществом,   а  не  проповеди   и
деятельность лучших религиозных умов; нас интересует деятельность церкви как
социального института. А как  только исследование переносится на  эту почву,
быстро обнаруживается,  что, несмотря  на всю  свою крайнюю потусторонность,
православие в  России было  необычайно озабочено  вполне посюсторонним делом
борьбы за выживание. В действительной жизни оно оказалось куда  бездуховнее,
чем религии  типа иудаизма  и протестантизма,  которые учат,  что участие  в
мирских делах является  неотъемлемым атрибутом религиозного  служения. Когда
размышляешь о судьбе православия,  на память приходит высказывание  Монтеня,
который находил связь между  сверхнабожными помыслами и весьма  приземленным
поведением. Вряд ли  может быть по-иному,  поскольку у человека,  отвергшего
участие в мирской жизни, нет  принципов, которые освещали бы ему  путь, если
жизнь понудит его  заняться мирскими делами.  Русская церковь не  выработала
правил  практического  поведения  и  не  умела  поэтому  приноравливаться  к
обстоятельствам и хранить, пусть  и в ущемленной, несовершенной  форме, свои
основополагающие  духовные  ценности.  Вследствие  этого  она послушней, чем
любая другая церковь, отдала себя в распоряжение государства и помогала  ему
эксплуатировать и подавлять. В конце концов она перестала быть  полнокровным
самостоятельным  учреждением  и  позволила  превратить  себя  в обыкновенный
отросток  государственной  бюрократии.  Все  это  сделало  ее  необыкновенно
уязвимой перед лицом перемен в расстановке политических сил и-  направлениях
общественного мнения. В отличие от других церквей, она не смогла  отгородить
для себя автономной сферы деятельности. У  нее не было ничего своего, и  она
до  такой  степени  отождествила  себя  с  монархией,  что,  когда последняя
рухнула,  церковь  пала  вместе  с  нею.  Относительная  легкость, с которой
коммунистам  удалось  исключить  церковь  из  русской  общественной   жизни,
выглядит красноречивым контрастом рядом с тем сопротивлением, на которое они
натолкнулись в католической Восточной  Европе, где попытались сделать  то же
самое,  успеха  не  добились  и  в  конце  концов вынуждены были смириться с
существованием церкви как независимого учреждения.
       Если  не  считать  венгров,  россияне  были  обращены  в христианство
последними  в  Европе.  Официальное  обращение  произошло  в  987 г. (а не в
988-989 гг., как сообщают летописи), когда князь Владимир со своим двором, а
за ними и  вся дружина, получили  крещение от греческих  священнослужителей.
Славянское население  в целом  обращалось медленно  и нередко  из-под палки.
Много  столетий  спустя  оно  все  еще  сохраняло  языческие  обычаи.  Выбор
православия в качестве  религии Киевской Руси  был вполне естественен,  если
принять во внимание богатство Византии в X в., превосходство ее культуры над
римской, а также важность торговых отношений с нею для Киева.
       Тот факт, что Россия переняла христианство у Византии, а не у Запада,
имел далеко идущие последствия для всего хода исторического развития страны.
Наряду с обсуждаемыми в первой главе книги географическими обстоятельствами,
он,  пожалуй,  явился  наиболее  судьбоносным  фактором  российской истории.
Приняв  восточный  вариант  христианства,  Россия  отгородилась от столбовой
дороги христианской цивилизации, которая вела на Запад. После обращения Руси
Византия пришла в упадок, а  Рим пошел в гору. Вскоре.  Византийскую империю
осадили турки, которые  отрезали от нее  кусок за куском,  пока, наконец, не
захватили ее столицу. В XVI в. Московия была единственным крупным царством в
мире, все еще  исповедующим восточный вариант  христианства. Чем больше  она
подвергалась  нападкам  со  стороны   католичества  и  ислама,  тем   больше
замыкалась  в  себе  и  делалась  все  нетерпимее.  Таким  образом, принятие
христианства,  вместо  того,  чтобы  сблизить  Россию  с христианским миром,
привело к изоляции ее от соседей.
       Православная  церковь,  состоящая  из  самостоятельных   национальных
единиц, по самой природе своей  сильно децентрализована. У нее нет  папства,
чтобы  придать  ей  единство,  и  составные ее части автокефальны. Важнейшие
догматические и административные вопросы решаются соборами, которые в  особо
значительных случаях приобретают  характер международных церковных  съездов.
Такая практика также более  верно отражает дух раннего  христианства, однако
ослабляет   способность   православия   идти   наперекор   светской  власти.
Структурная  децентрализация  его  усугубляется  тем,  что  составляющие его
национальные церкви  имеют право  пользоваться местным  языком в  литургии и
богословских  сочинениях.  Такой  обычай  по  замыслу  должен был приблизить
церковь  к  народу,  однако  он  еще  пуще  разобщил  православный  мир.   У
православия  не  было  языка  наподобие  латыни,  который  бы  вселил  в его
последователей  сознание  единства,  переходящего  государственные  границы.
Например, русское духовенство  было не сильно  в греческом и  вынуждено было
привозить монахов с  Балкан всякий раз,  когда возникала нужда  справиться с
византийскими книгами.
       Всю тенденцию православия  можно охарактеризовать как  центробежную -
от  экуменизма  к  регионализму.  Эта  тенденция,  в  свою  очередь,  вела к
смазыванию разделительной  черты между  церковью, государством  и народом. У
православной церкви  никогда не  доставало силы  и единства,  чтобы отстоять
свои интересы от покушений светской власти. Она дробилась на  многочисленные
национальные ответвления,  каждое из  которых было  отгорожено от  остальных
границами и языковым барьером и возглавлялось своей собственной иерархией, и
поэтому ей ничего не оставалось, кроме как приспосабливаться к  существующей
светской  власти.  Еще   в  1889   г.,  задолго  до   того,  как   революция
продемонстрировала крайнюю зависимость  русской церкви от  изменчивых ветров
политики, проницательный французский автор писал об этом:
       В восточном православии  церковное устройство имеет  склонность брать
себе за  образец устройство  политическое, а  границы церквей,  как правило,
совпадают с  границами государства.  Эти два  взаимосвязанные обстоятельства
присущи    национальной    форме    православных    церквей.  Заключенные  в
государственные  границы,  лишенные  единого  главы  и  центра  за границей,
независимые, друг  от друга,  эти церкви  более подвержены  влиянию светской
власти, более  уязвимы перед  лицом ударов  со стороны  революций в  мирском
обществе.  Православные  церкви  со  своей  идентичной  иерархией идентичных
священников и епископов, в зависимости от места и времени, приспосабливаются
к  самым  разнородным  режимам:  в  конечном  итоге структура их внутреннего
управления приходит в гармоническое соответствие со структурой  политической
организации.*1
       *1 Anatole Leroy-Beaulieu,  L'Empire des Tsars  et les Russes  (Paris
1889) III, стр. 167

       Характерное для восточного христианства тесное, почти  симбиотическое
отождествление  церкви  и  государства  прочно  коренится  в  исторических и
догматических обстоятельствах.
       Начнем с  исторических. Восточной  церкви повезло  в том,  что она  с
самого своего зарождения пользовалась покровительством римских  императоров,
которые после обращения перенесли свою столицу в Константинополь. В Византии
главой церкви был император,  а церковь находилась "внутри  государства и...
являлась  частью  государственной  организации".  По  выражению   императора
Юстиниана, между светскими и духовными властями существовали "гармонические"
отношения, а  на практике  это означало,  что император  принимал участие  в
важнейших церковных делах, в том числе в формулировании канонического права,
созыве  общецерковных  соборов  и  назначении  епископов.  В  обмен  на  это
государство  использовало  свою  власть  для  поддержки  решений  соборов  и
соблюдения  религиозной  ортодоксии  на  своей территории.*2 Для византийских
мыслителей представлялось  аксиомой, что  церковь не  может существовать без
государственной защиты. Такой  взгляд был ясно  высказан в письме  патриарха
Константинопольского, направленном московскому князю Василию I около 1393 г.
Патриарх выразил несогласие с Василием, по слухам утверждавшим, что на  Руси
есть церковь,  но нет  царя, и  напомнил ему,  что созыв  соборов, поддержка
церковных правил и  борьба с ересями  являются царской обязанностью.  Отсюда
"невозможно христианам  иметь Церковь,  а царя  не иметь.  Царство и Церковь
имеют между собою тесное единение  и общение, и невозможно отделять  одно от
другого"*3.
       *2  Wilhelm  Ensslin  в  Norman  H.  Baynes  and  H.  St. L. B. Moss.
Byzantium (Oxford 1949), p. 274.
       *3 Митрополит Московский Maкарий, История русской церкви, СПб., 1886,
V, кн. II, стр. 480-81.

       На  Западе  не  было  условий,  делавших  такое тесное сотрудничество
необходимым.  После  переноса  императорской  столицы  в Константинополь Рим
оказался в политическом вакууме, который немедленно заполнили его  епископы.
Западной церкви долгое время не приходилось соперничать с монархией, и у нее
сложились  сильные  светские  интересы.  Вследствие  этого,  когда на Западе
появилась независимая светская власть,  дело пошло к столкновению.  Западная
церковь взялась за утверждение своего превосходства без всякой робости.  Уже
папа Григорий Великий  (590- 604 гг.)  смело провозгласил главенство  церкви
над государством. Восточная церковь выдвигала куда более скромные притязания
именно   потому,   что   развилась   в   более   благоприятных  политических
обстоятельствах. Затем с падением Византии она сделалась еще более  зависима
от  физической  защиты  и  финансовой  поддержки  светской власти, тогда как
папство  все  богатело,  набирало  силу  и  имело  еще меньше оснований, чем
когда-либо, признавать светскую власть себе ровней.
       Догматические  обстоятельства,  толкавшие   православную  церковь   в
объятия государства, связаны с присущим ей консерватизмом. Она считает  себя
хранительницей Богооткровенных вечных истин;  миссия ее состоит в  охранении
этих  истин  от  искажения  и  выхолащивания.  Она придает огромное значение
чистоте  вероучения  и  обряда.  Реформаторские  движения в православии, как
правило,  стремились  изгнать  из  него  элементы, которые представлялись им
новшествами, а не возвратиться  к христианству Св. Писания  или приспособить
свою веру к  современным условиям. В  глазах православия конечным  верховным
авторитетом пользуются не Евангелия, а церковная традиция (Св. Писание  было
впервые  полностью  переведено  и  напечатано  в России только в 1860-1870-х
гг.).  Поскольку  православная  церковь  придавала  большое значение внешним
сторонам  веры,  ее  магическим  элементам,  она  всегда  живо   противилась
изменениям в обрядности,  иконографии и любых  других традициях. В  Византии
все еще случались конфликты по вопросам догматики, однако к X в., когда Русь
была обращена в христианство, они уже были в большей степени разрешены,  так
что она получила веру в ее законченной и, как считалось, совершенной  форме.
Это обстоятельство сделало церковную иерархию даже консервативнее породившей
ее церкви.
       Присущий православию  консерватизм вызывал  у него  желание иметь  на
своей стороне сильную светскую власть.  Страну должно было держать чистой  и
"святой", незапятнанной  ложными вероучениями.  Нельзя относиться  терпимо к
отклонениям  от  традиции.  Как  говорил  византийский патриарх Фотий, "даже
самомалейшее  небрежение  традицией  влечет  за  собою  полное  неуважение к
догмату";    иными    словами,    любое    отклонение   есть  первый  шаг  к
вероотступничеству.  Это  и  прочие  обстоятельства,  связанные  с   жестким
толкованием Богооткровенной истины, толкали православие в сторону теократии,
которая, в силу сопутствующих ее развитию исторических условий, на  практике
означала опору на светскую власть.
       Золотой Век православия в  России совпал с монгольским  владычеством.
Монголы  освободили  все   находившееся  под   их  властью  духовенство   от
повинностей,  которыми  облагали  порабощенное  население.  "Яса Чингисхана"
предоставляла православной церкви защиту и освобождение от дани и податей  в
обмен на обещание молиться за хана и его семейство. Такая привилегия явилась
огромным благодеянием для церкви, и в то время, как остальная Русь  страдала
от  поборов  и  насилий,  церковное  богатство  росло  с  головокружительной
скоростью. Больше всегo выиграли от монгольских милостей монастыри. В XIV в.
русские монахи рьяно взялись за  колонизацию и выстроили до истечения  этого
столетия  столько  же  новых  монастырей,  сколько  было создано в стране за
четыре века, прошедших со времени ее обращения в христианство. Около 1550 г.
на Руси было примерно двести  монастырей, причем некоторые из них  достигали
огромного    размера.     Среди     последних    был     Троице-Сергиевский,
КириллоБелозерский и Соловецкий монастыри. Большая часть монастырской  земли
давалась московскими  князьями в  благодарность за  оказываемые им  церковью
услуги,  в  особенности  за  поддержку  их  притязаний  на  единодержавную и
самодержавную  власть.  Дарили  землю  и  бояре,  которые  по  обычаю  часто
упоминали  монастыри   в  своих   духовных  грамотах.   Получаемое  церковью
оставалось  в  ее   руках  навсегда,  поскольку,   в  отличие  от   светских
землевладельцев, у нее была организационная преемственность, и,  разумеется,
она не занималась дроблением своей земли.
       По мере  роста монастырских  владений монахи  не могли  больше пахать
свою землю сами и  принуждены были использовать труд  арендаторов. Монастыри
были  в  числе  первых  землевладельцев,  попросивших  монархию  о грамотах,
прикрепляющих крестьян к земле. Крупнейшие монастыри превратились в огромные
хозяйства, почти неотличимые от боярских вотчин. На вершине своего  расцвета
Троице-Сергиевский монастырь имел 100 тысяч крестьянских душ, обрабатывавших
землю в принадлежавших ему поместьях, которые были разбросаны по  пятнадцати
губерниям. В середине  XVII в. во  владениях одной патриархии  было около 35
тысяч крепостных.  Иноземные путешественники  XVI в.  согласны в  том, что в
собственности русского духовенства находилась треть всей земли, и хотя такое
единодушие ставит  эту оценку  под некоторое  сомнение, она  в общем и целом
принимается современными историками. Следует подчеркнуть, однако, что термин
"собственность" можно употребить здесь лишь с большими оговорками. Церковь и
монастыри были  "собственниками" эксплуатируемой  ими земли  не больше,  чем
служилое сословие,  а держали  ее на  правах условного  владения. Московское
правительство неизменно  контролировало церковные  земли весьма  плотно и не
собиралось уступать права собственности на них; как выразился Ключевский, "в
Москве    церковная    земля    была    специализированным   видом  казенной
собственности."*4   Далее,   в   связи   с   децентрализованной   структурой
православия, земли  эти не  принадлежали "церкви"  в целом.  Как и  боярская
земля, церковное имущество было расчленено на рассеянные крупные, средние  и
мелкие  вотчины.   Землевладельцами  были   в  действительности   патриархи,
епископы, церкви, монастыри и приходы (хотя и верно, что патриархия собирала
подати  со  всех  этих  владений).  Во многих случаях имуществом, номинально
принадлежавшим монастырю, владели  отдельные монахи, которые  вели хозяйство
точно так  же, как  любой помещик  или купец.  Большой разрыв между доходами
немногочисленных богачей и  основной массы, отмечавшийся,  когда речь шла  о
светских землевладельцах и  купечестве, существовал и  в церковном мире.  На
одном  конце  спектра  стояли  крупные  лавры,  владения которых не уступали
состоянию богатейших  бояр, а  на другом  приходские церкви,  чьи священники
кормились  обработкой  своих  участков  наподобие  составлявших  их   паству
крестьян.  Право  на  церковные  владения  должно  было вновь подтверждаться
каждым новым  ханом или,  позднее, великим  князем точно  так же,  как и  на
светские  поместья.  Собранное  русской  церковью  богатство  ставило  ее  в
двусмысленное  положение  по  отношению  к  светской  власти, поскольку если
монахи  и  священники  в  своей  церковной  ипостаси были ответственны перед
архиепископом, то в своей роли землевладельцев они подпадали под  юрисдикцию
местного князя. Короче говоря, церковная  земля в России была абсолютно  так
же раздроблена и зависима от светской власти, как и владения мирян, а посему
порождала такое же политическое бессилие.
       *4  В.  Ключевский.  "Чья  земля  под  городскими  рядами  на Красной
Площади?" Русские ведомости. Э 125, 9 мая 1887

       У  монастырского,  или  "черного",  духовенства боль