подчас  превращалась  в большой торговый
город. О том,  каких размеров достигала  такая конкуренция, можно  судить по
положению в Туле, где в конце XV в. посадники владели лишь одной пятой  всех
лотков  и  прилавков,  а  остальные  принадлежали  солдатам  и крестьянам*9.
Соперничество  с  этой  стороны  вызывало  острое недовольство и приводило к
постоянным столкновениям в городах Московии. Время от времени  правительство
принимало меры к утешению посадского  населения, но успеха не имело.  Посаду
так  и  не  удалось  избавиться   от  губительной  конкуренции  со   стороны
освобожденных от тягла общественных групп.
       *9 И. М.  Кулишер, Очерки истории  русской торговли, Петроград,  1923,
стр. 154-5.

       При  таких  условиях  членство  в  посаде  приносило  мало  выгоды, и
посадники,  несмотря  на  запреты,  массами  бежали  из  своих общин. Лучшим
выходом для беглеца было найти помещика или монастырь, которые взяли бы  его
под крылышко и позволили ему  торговать, не неся тягла. Насколько  отчаянным
было положение посадской общины, можно понять из того, что члены ее  нередко
сами шли  в холопы.  Очевидно, участь  холопа (который  по своему  состоянию
освобождался от всех государственных повинностей) была предпочтительней доли
лавочника  или  ремесленника,  что  является  красноречивым  комментарием  к
положению  среднего  класса  в  Московской  Руси.  Правительству приходилось
принимать решительные меры к  остановке массового бегства посадников,  и оно
ввело  тяжелые  наказания  за  самовольный  уход  из  посада.  Чтобы  помочь
посадским общинам нести податную  повинность, оно вталкивало в  их скудеющие
ряды бродяг, обедневших дворян и вообще всех, кого ему удавалось выловить за
пределами служебно-тягловой структуры. Однако эффект получался  минимальный,
и бегство  продолжалось по-прежнему.  Кое-какое увеличение  числа городов  в
XVII в. объяснялось  экспансией России и  постройкой военно-административных
форпостов вдоль восточной и южной границы.
       Русский  город  являлся   точным  отражением  тройственного   состава
русского общества: в нем были служилые люди, тяглое население и духовенство;
он был микрокосмом,  а не самостоятельным  миром. Корни служилого  сословия,
крестьян и  духовенства, составлявших  более двух  третей населения  городов
Московской  Руси,  лежали  вне  города,  а  торгово-ремесленный  класс   был
закрепощен. Разнородные социальные группы, из которых складывалось городское
население,  не  только  не  пользовались  какой-либо  административной   или
юридической автономией, но не имели и никакого юридического статуса, который
бы объединил их друг с другом.  Город в Московии никогда не принадлежал  сам
себе, он  вечно был  чужой собственностью  (поначалу нередко  собственностью
частных владельцев, а позднее - государства), и всего население зависело  от
того, на чьей земле он стоял.
       Столетие тому назад знаток истории русского города сделал  замечание,
которое  не  было  опровергнуто  последующими  исследованиями:  "В  сущности
история  нашего  города   есть  ничто   иное,  как  история   регламентации,
преобразований  торгово-промышленного   городского   населения  со   стороны
верховной власти.  Ход этих  преобразований определяется  воззрениями, какие
верховная  власть  имела  на  государственные  интересы"*10.  Эти   интересы
сосредоточивались  на  внутренней  и  внешней  безопасности и сборе податей.
Поскольку русский город  не был самостоятелен,  история его не  могла сильно
отличаться  от  истории  остального  общества.  Попытки  позднейших  русских
историков  возвеличить  его  историческую  роль  есть  попытки  с  негодными
средствами. Мало доказать (как они это сделали), что в Московской Руси  было
больше населенных пунктов городского типа, чем показывают официальные списки
городов,  и  что  там  существовало  множество  разбросанных  по всей стране
оживленных торговых  центров. С  исторической точки  зрения, значение города
заключается  не  в  числе  жителей   и  не  в  интенсивности   хозяйственной
деятельности  (которые,  в  любом  случае,  были  в  Московии  до абсурдного
невелики), а в том, что  его граждане приобретают юридическую, финансовую  и
административную автономию. А в русском городе этого не было и следа.
       *10 И. Дитятин, Устройство  и управление городов России,  СПб., 1875,
I, стр. 109.

       Московским купцам приходилось приспосабливаться к нелегким  жизненным
обстоятельствам, поэтому их деловые операции обычно были невелики по объему,
рассчитаны  на  быструю  прибыль  и  производились  чаще  всего  на   основе
товарообмена.
       Центральная  область  России  (междуречье  Волги-Оки,  где зародилось
Московское государство) впервые втянулась в международную торговлю, по  всей
видимости,  в  начале  XIV  в.,  когда  страна  находилась  под  монгольским
владычеством.  Золотая  Орда  требовала,  чтоб  дань  ей  платили  серебром.
Поскольку россияне тогда не добывали ценных металлов, им пришлось изыскивать
их за  границей. Около  1300 г.  русские купцы  основали в ордынской столице
Сарае  торговую  колонию,  из  которой  вели  под монгольской защитой торг с
Крымом и севером Ирана. Таким образом, в отличие от новгородской и псковской
торговли,  связанной   с   Германией,  московская   коммерция   была  больше
ориентирована на Азию. Наиболее ярким свидетельством того, насколько русская
торговля обязана монголам и их тюркско-татарским союзникам, является большое
число  слов  русского  языка,  относящихся  к  финансам,  товару, хранению и
транспортировке и почерпнутых  из языков этих  народов. Выше уже  отмечалось
монгольское происхождение русских слов, обозначающих деньги, таможню и казну
(стр. #104). Русское слово "товар" происходит от тюркско-татарского термина,
обозначающего  скот  или  имущество  вообще;  от  этого  же корня происходят
"товарищ", что первоначально значило "деловой партнер", и "товарищество"  (в
смысле компании предпринимателей). "Пай" тоже имеет татарское происхождение,
равно  как  и  "чемодан",  "сундук",  "торба";  то  же самое можно сказать о
терминах,  относящихся  к  одежде  ("карман",  "штаны",  "шапка"), к связи и
транспорту  (например  "ямщик",  "телега",  тарантас").  "Книга  пришла   от
китайского kuen ("свиток") через тюркскотатарское kuinig*11 Такая этимология
приобретает  особое  значение,  если  принять  во  внимание,  что. в словаре
русского    земледелия    практически    нет    и   следа  монгольского  или
тюркско-татарского влияния.
       *11  Этимология   здесь   основывается  на   Max   Vasmer  Russisches
etymotogisckes Worterbuch. в 3 т (Heidelberg 1950-8)

       Ориентация русской  торговли на  Восток сохранялась  и после  распада
Золотой Орды и входа Москвы  в постоянные коммерческие отношения с  Западной
Европой. Захват в 1550-х гг. Казани и Астрахани, бывших важнейшими  пунктами
ввоза восточных и ближневосточных товаров, еще больше расширил связи  России
с  соответствующими   рынками.   До  XVIII   в.   внешняя  торговля   России
ориентировалась в основном на Средний Восток, в особенности Иран; во  второй
половине  XVII  в.  один  из  трех московских базаров торговал исключительно
персидскими  товарами  Через  армянских,  татарских,  бухарских, китайских и
индийских посредников  коммерческие связи  поддерживались также  и с другими
районами Азии. Россияне продавали за границу сырье и полуфабрикаты (например
меха и кожи) и ввозили оружие и предметы роскоши.
       Долгая традиция левантийской торговли наложила на русское  купечество
глубокий  отпечаток,  который  не  могли  стереть  завязавшиеся впоследствии
отношения с  Западом Дело  в том,  что в  Азии россияне  торговали более или
менее  напрямую  и  на  равных,  тогда  как  на Западе, где они имели дело с
высокоразвитым, изощренным  рынком, им  пришлось полагаться  на посредников.
Русские купцы  почти никогда  не ездили  торговать в  Западную Европу; это с
Запада  приезжали  в  Россию  покупать  и  продавать.  Из-за  своих связей с
Востоком купечество  сделалось главным  проводником левантийского  влияния в
России,  примерно  так  же,  как  служилое  сословие  (после Петра Великого)
распространяло  западные   веяния,  духовенство   -  греко-византийские,   а
крестьянство сохраняло верность родной славянской культуре.
       Восточная ориентация русского купечества ярче всего проступала в  его
обличье и бытовых привычках*12. Облаченные в роскошные кафтаны из  заморской
парчи,  высокие  отороченные  мехом  шапки  и  остроносые  сапожки,  "гости"
напоминали богатых  персов. Купчихи  облюбовали румяна  экзотических красных
тонов. Как правило, знатных московских  дам держали в отдельных теремах  (от
греческого teremnon). Еще  в середине XIX  в. купчихи никогда  не работали в
лавках своих супругов. В XVIII в. бояре и дворяне пошли на поводу у западных
веяний и к началу XIX в. утратили все следы восточного наследия, кроме, быть
может, известной слабости к бахвальству. Купечество оказалось в этом  смысле
более косным и до начала нашего столетия сохраняло типично восточный внешний
вид:  борода   (теперь   обычно  подстриженная),   сюртук,   являвший  собою
видоизмененный кафтан и застегиваемый обыкновенно на левую сторону,  высокая
шапка, мешковатые штаны и сапоги.
       *12 Поскольку бояре тоже активно занимались торговлей, эти  замечания
в какой-то степени относятся и к ним

       Особенно отчетливо проявилось восточное влияние в организации русской
торговли.  Повторяя  монгольский  обычай,  правительство  собирало  торговую
пошлину ("тамгу") со всех находящихся в коммерческом обращении товаров.  Для
удобства сборщика этой  пошлины требовалось, чтоб  лавки находились в  одном
месте,  поэтому  правительство  дозволяло  вести  торговлю  лишь  на   особо
отведенных  базарных  площадях,  где  за  ней  могли надзирать чиновники или
частные лица,  взявшие на  откуп взыскание  торговой пошлины.  Местные купцы
расставляли  торговые  ряды  в  соответствии  с  предлагаемыми  товарами,  а
иногородние  и  иноземные  торговцы  выставляли  свое добро в гостином дворе
(типично  восточном  сочетании  постоялого  двора  для  людей  и  животных и
базара),  которых  в  каждом  городе  было  по меньшей мере по одному. Общая
стоимость товаров в каждой лавке была весьма незначительна. Многие лавочники
(а в крупнейших городах и в  посадах и большинство из них) сами  изготовляли
товары, выставленные на продажу. Русские торговцы, в отличие от западных, не
жили в своих лавках. Рынки Московской Руси, состоявшие из множества торговых
рядов, представляли собою нечто вроде базара - "сука", который можно увидеть
в любом ближневосточном городе и  по сей день. Гостиный двор,  обслуживавший
приезжих  купцов,  был  разновидностью  караван-сарая;  он тоже располагался
посреди  рыночной  площади  и  предоставлял  кров,  но  не  еду и постельные
принадлежности. Еще  в середине  XIX в.,  путешествуя по  русской провинции,
надобно  было  возить  с  собою  провизию  и постельное белье, поскольку, за
исключением нескольких  гостиниц в  Москве и  Петербурге, которые иностранцы
держали для иностранцев, местные  постоялые дворы не предоставляли  ни того,
ни другого.
       Деловая  психология  русского  купца  сохраняла глубокий левантийский
отпечаток. Здесь  мы находим  мало капиталистической  этики с  ее упором  на
честность,  предприимчивость  и  бережливость.  На  покупателя и на продавца
смотрят  как  на  соперников,  озабоченных  тем, как бы перехитрить другого;
всякая сделка -  это отдельное состязание,  в котором каждая  сторона рвется
взять верх  и забрать  себе все  призы. Нечестность  московского купца  была
притчей  во  языцах,  и  ее  постоянно  подчеркивают  не  только   иноземные
путешественники,  которых  можно  было  бы  заподозрить в предвзятости, но и
местные авторы, включая первого русского экономиста и рьяного патриота Ивана
Посошкова. Caveat  emptor ("Покупатель,  будь бдителен")  в Московской  Руси
выражалось  пословицей:  "На  то  щука  в,  море,  чтоб  карась  не дремал".
Очевидно, пословица эта была в  большом ходу, поскольку ее могли  цитировать
даже иноземцы. В конце XIX в. Макензи Уолес (Mackenzie Wallace)  справедливо
уподобил  русских  купцов,  как  крупных,  так  и  самых  мелких,  лошадиным
барышникам. Насколько высоко ценилась меж ними хитрость, можно заключить  из
истории, поведанной  иностранцем, посетившим  Россию в  XVII в.  Речь шла об
одном голландце, который так  поразил местных купцов своим  умением надувать
покупателей,  что  они  попросили  его  обучить  их  своему  искусству.  Нет
оснований    полагать,    что    жажда    коммерческих  знаний  побудила  их
полюбопытствовать также и насчет действительно творческих сторон Голландской
торговли.
       За  исключением  двадцати-тридцати  "гостей"  и  их собратьев в обеих
сотнях русские купцы вечно пребывали в большой тревоге, поскольку не  видели
защиты от служилого сословия, которое командовало ими, судило их и  собирало
с них подати, а заодно безжалостно ими помыкало. Джайлз Флетчер был потрясен
забитостью встреченных им в России торговцев:
       Если же у кого и есть какая собственность, то старается он скрыть ее,
сколько может,  иногда отдавая  в монастырь,  а иногда  зарывая в  землю и в
лесу,  как  обыкновенно  делают  при  нашествии  неприятельском... Я нередко
видал, как они, разложа товар свой (как то: меха и т. п.), все  оглядывались
и  смотрели  на  двери,  как  люди,  которые  боятся, чтоб их не настиг и не
захватил  какой-нибудь  неприятель.  Когда  я  спросил  их, для чего они это
делали,  то  узнал,  что  они  сомневались,  не  было ли в числе посетителей
кого-нибудь из  царских дворян,  или какого  сына боярского,  и чтоб  они не
пришли с своими сообщниками и не взяли у них насильно весь товар*13
       *13 Giles Fletcher,-  Of the Russe  Commonwealth (London, 1591),  pp.
46v-47

       В  таких   условиях  капитализм   вряд  ли   мог  пустить   корни.  И
действительно,  русская  коммерция  тяготела  к натуральному товарообмену. С
точки  зрения  денег  и  кредита  она  оставалась  до середины XIX в. на том
уровне, который Западная  Европа преодолела еще  в позднее средневековье.  В
Московской  Руси  и  в  немалой  степени при императорах преобладала меновая
торговля; наличные использовались главным образом в мелочной торговле. Товар
был  основной  формой  капитала.  Россияне  нередко покупали у иностранцев в
кредит  какой-нибудь  товар,  а  потом  предлагали  им купить его обратно со
скидкой. Такая практика приводила иноземцев в полное изумление, однако в ней
был свой смысл, если принять во внимание острую нехватку наличности. Беря  у
монастырей  или  у  богатых  сограждан  ссуду  для  совершения  быстролетных
спекулятивных  сделок,  россияне  выставляли  в качестве обеспечения товары.
Положив прибыль  в карман,  они не  нуждались больше  в этих  товарах и  при
необходимости сбывали их с убытком. Сообщают, что еще в XIX в. купцы-евреи в
Одессе продавали  зерно дешевле,  чем сами  заплатили поставщикам,  - и  все
равно оставались с прибылью.
       Примитивный, докапиталистический характер русской коммерции отразился
хотя бы в том, что важнейшее место в ней занимали ярмарки. Они имели широкое
распространение  в  средневековой  Европе,  однако  исчезли  там  вслед   за
появлением векселей, акционерных обществ, фондовых бирж и всех прочих  чудес
современной коммерции. В России же ярмарки  были в ходу вплоть до конца  XIX
в. Крупнейшая из них летняя Нижегородская ярмарка ежегодно собирала четверть
миллиона  купцов.  В  числе  прочего,  на  продажу выставлялись колониальные
товары, прежде  всего чай,  на который  здесь устанавливались  международные
цены,  ткани,   металлы  и   изделия  русского   ремесленного  производства.
Нижегородская ярмарка была крупнейшей в мире, но помимо ее в середине XIX в.
существовали  тысячи  средних  и  мелких  ярмарок,  разбросанных  по   всему
пространству России. В упадок они стали приходить лишь в 1880-х гг. в  связи
с развитием  железных дорог.  В виду  острой нехватки  денег в  обращении не
удивительно,  что  до  новейшего  времени  в  России  практически  не   было
коммерческого кредита и банковского дела. Ничто так не разрушает  обманчивой
картины  процветающего  русского  капитализма,  рисуемой   коммунистическими
историками (отчасти из  патриотизма, достойного лучшего  применения, отчасти
из стремления обосновать торжество "социализма" в отсталой стране), как  тот
факт, что первые успешные коммерческие  банки были основаны в России  лишь в
1860-х  гг.,  а  до  этого  страна  вынуждена была обходиться двумя банками,
принадлежащими  государству.   Капитализм   без  кредита   есть   логическая
несообразность, и коммерция, не знающая кредита, является  капиталистической
не больше, чем горожане без самоуправления являются буржуазией.
       Русский  купец  понятия  не  имел  о всей той изощренной коммерческой
системе,  на  базе  которой  создавалось  богатство Западной Европы. Он, как
правило, не знал грамоты, даже если и ворочал миллионами. И даже умея читать
и писать, он все равно не знал, как вести бухгалтерские книги, и предпочитал
полагаться  на  память.  Невежество  по  части  бухгалтерии  служило главной
причиной  провала  деловых  предприятий  и  сильно  сдерживало  рост русских
компаний.  Многие  успешные  предприятия  разваливались  после смерти своего
основателя, поскольку  наследники не  могли продолжать  их из-за  отсутствия
бухгалтерских    книг.    Страхового    капитала,    являющегося     основой
капиталистического развития, почти не было, и лишь незначительное количество
его поступало из казны или от  иностранных инвеститоров. Еще в начале XX  в.
русское  купечество  считало  вкладчика  капитала  дельцом  самого   низшего
разряда, сильно уступающим в престиже промышленнику и купцу*14.
       *14 В. П. Рябушннский, цит в книге П А. Бурышкина, Москва купеческая,
Нью-Йорк. 1954, стр 110.

       Русское  правительство  впервые  начало  заботиться  о благосостоянии
своего делового класса  в середине XVII  в. и с  тех пор неустанно  поощряло
частное предпринимательство и пестовало местную буржуазию. В свете огромного
могущества русского государства такая политика могла бы со временем привести
к созданию некоего  подобия среднего класса,  если бы ее  не ослабляли меры,
отдающие   предпочтение   дворянству.   Монархия   по   сути  дела  жаловала
земледельческому сословию все экономические привилегии, включая монополию на
крепостную рабочую  силу, одновременно  открыв широкий  доступ к  торговле и
промышленности  всем  другим  сословиям.  В  результате она подрезала крылья
более стесненному среднему классу В  1648 г. посадники в нескольких  городах
взбунтовались.  По  восстановлении  порядка  правительство  приняло  меры  к
устранению худших из причиненных  им ущемлений. Уложение 1649  г. официально
даровало  посадским  общинам  исключительное  право  на  занятие торговлей и
промышленностью, которого они  давно добивались. Оно  также отняло у  слобод
налоговые иммунитеты и  отменило в городах  "белые" (то есть  избавленные от
тягла) районы. Однако провести эти меры в жизнь не оказалось возможности,  о
чем свидетельствует  долгая череда  подтверждающих их  указов. Экономическая
необходимость заставляла  русских крестьян  продавать на  рынках и  ярмарках
излишки    сельскохозяйственного    производства    и   товары  ремесленного
изготовления, что они делали  с молчаливого согласия помещиков.  Меры против
иностранцев провести было  легче. В том  же 1649 г.,  используя тот предлог,
что английский народ, казнив своего  короля, утратил право на особое  к себе
отношение,  Москва  упразднила  привилегии,  столетием  раньше  пожалованные
Московской компании. Изданный в  1667 г. "Новоторговый Устав"  сильно урезал
вольности всех иноземных купцов и вновь запретил им под страхом  конфискации
т