етьего курса?  Вы  будто  грозились  на
собрании.
   - Я могу выступить, - подумав, сказал Вадим.
   - Только  не  в  стиле  Лагоденко,  -  добавил  Левчук.  -  А  толково,
обстоятельно. Как ты говорил тогда: с конспектами его лекций в руках.
   ...Выйдя снова в коридор, Вадим  увидел  в  окне  Козельского,  который
быстро шел по двору,  голова  его  казалась  еще  выше  в  высокой  черной
каракулевой шапке в виде усеченного конуса. Рядом с ним  длинно  вышагивал
Сергей, заложив руки за спину.
   - И любит же он эту работу! - сказала Рая Волкова, тоже  остановившаяся
у окна.
   - Какую?
   -  Да  вот:  пройтись  с  коллегой-профессором,  поговорить  о  судьбах
науки... Верно?
   - Нет, - сказал Вадим сухо. - Это не главное. Ты слышала его реферат?
   - Нет. А интересный?
   - Да, по-настоящему. Такую работу вполне можно в журнале печатать.


   День выдачи стипендии не  похож  на  обычные  дни.  В  коридорах  шумно
по-особому, даже немного празднично. Бегает Лесик  с  записной  книжкой  в
руках и раздает долги. Любители-библиофилы, и среди них  самый  заядлый  -
Федя Каплин, азартно спорят: идти ли по букинистам сейчас же  или  сначала
пообедать? В буфете к четырем часам не осталось ни  одного  пирожного,  ни
одной пачки "Казбека".
   Вечером этого дня Вадим должен был встретиться с  Леной.  На  следующий
день после воскресника Лена пришла в институт, но на лекциях Вадим  как-то
не успел поговорить с ней, а потом началось заседание НСО. Они  условились
во вторник вечером пойти в кино. И вот  он  стоял  перед  входом  в  метро
"Арбатская" и ждал Лену.
   Это было место  условленных  встреч,  вероятно,  для  всего  Арбатского
района. На ступенях и в круглом вестибюле  у  телефонов-автоматов  стояли,
томились, нетерпеливо  расхаживали,  не  замечая  друг  друга,  безмолвные
мученики   свиданий.   Был   здесь   и   высокий    морской    офицер    с
бронзово-невозмутимым  лицом  и  погасшей  трубкой  в  зубах,  и  девушка,
окаменевшая от горя (он опоздал уже на десять минут!), и  румяный  молодой
человек с коробкой конфет в руках, который все время улыбался и подмигивал
сам себе, и чернобородый мужчина в зеленой артистической шляпе и  ботинках
на оранжевой подошве, который тигром метался по вестибюлю и, наскакивая на
людей, не просил извинения, и еще много девушек, молодых  людей,  красивых
женщин, с равнодушными, томными, застенчивыми,  тревожными,  радостными  и
глупо-счастливыми лицами.
   Из крутого, электрически-желтого зева подземной станции  выплескивалась
через короткие промежутки лава пассажиров.  Густая,  плотно  колыхающаяся,
стиснутая мраморными стенами  и  залитая  светом  ламп,  она  выплывала  в
широкий вестибюль, а затем через стеклянные двери  -  на  улицу  и  быстро
редела там, теряясь в  толпе  прохожих  и  синем  вечернем  воздухе.  Люди
вылавливали друг друга  из  толпы,  радостно  окликали,  пожимали  руки  и
мгновенно исчезали, точно их сдувало ветром...
   - А вот и я!
   Вадим обернулся и увидел Лену, улыбающуюся, нарядную, в  белой  меховой
шапочке.
   - Ты не узнал меня? - спросила она смеясь.
   - У тебя что-то новое на голове.
   - Да, это мне только что сделали. А хорошо?..
   В кинотеатре на площади шел "Третий удар". Этот фильм оба они видели  и
решили пойти в "Метрополь", где сразу бывает несколько картин. Они шли  по
нешумной  и  малолюдной  улице  Калинина,  с  белесыми  от  редкого  снега
тротуарами и черной лентой асфальта. Здесь  было  тихо,  и  хотелось  идти
медленно и разговаривать вполголоса. Лена рассказывала о своих занятиях  с
концертмейстером, о том,  как  она  выступала  на  днях  в  каком-то  Доме
культуры и как ее там тепло приняли, а заниматься вокалом сейчас ей трудно
и некогда, потому что сессия на носу.
   Вадим слушал ее молча. Он готовился сегодня к серьезному разговору. Ему
многое надо было выяснить - по крайней мере для себя. Трудно было  начать.
Вдруг он спросил:
   - Как твое горло - прошло?
   - Горло? Ах, горло... Да, прошло. Я вообще ведь очень здоровая.
   - Ты вообще быстро поправляешься, да?
   - Да, очень быстро. А ты знаешь, когда я  болею?  Я  болею,  когда  мне
хочется немного поболеть. А когда мне не хочется, я никогда не болею.
   Она произнесла это с гордостью.
   - Лена, - сказал  Вадим,  -  а  почему  ты  пошла  в  педвуз,  а  не  в
консерваторию?
   - Ты, Вадим, не понимаешь! А как я могла пойти в консерваторию, когда у
меня еще не было  вокальных  данных?  Это  ведь  не  сразу  выясняется.  И
потом... ты думаешь, легко поступить в консерваторию? Вовсе не так  легко.
Да мне это и не нужно. Я учусь петь не для того, чтобы делать пение  своей
профессией.
   - А для чего же?
   - Для того... - Лена помолчала секунду и проговорила присущим ей  тоном
назидания: - Женщина, Вадим, должна все  уметь.  Должна  уметь  одеваться,
петь, быть красивой - понимаешь?
   - Понимаю. Ты, стало быть, готовишься на женщину?
   Лена  посмотрела  на  Вадима  с  безмолвным   возмущением   и   сказала
укоризненно:
   - Тебе это совсем не идет, Вадим, этот тон. Не уподобляйся, пожалуйста,
своему циничному Петьке.
   Вадим чувствовал, что разговор ускользает в сторону, что не он, а  Лена
начинает управлять им, хотя вопросы задавал он,  а  она  только  отвечала.
Нет, он спрашивал не о том, о чем надо было спросить  и  о  чем  он  хотел
спросить. Все это ненужные,  приблизительные  слова...  А  как  бесконечно
трудно было произнести простую фразу: "Лена,  в  чем  цель  твоей  жизни?"
Трудно и бессмысленно...  Нелепо  спрашивать  об  этом.  Разве  могла  она
словами рассеять самые мучительные его сомнения?
   И вдруг у него вырвалось непроизвольно:
   - А в чем твоя цель, Лена?
   - Какая цель, Вадик? - спросила она мягко и с удивлением.
   - Твоей жизни.
   - Что-что? - Она вдруг расхохоталась. - Это вроде общественного смотра?
Или викторины? Боже, какие громкие слова - "цель жизни"! Мы этим в седьмом
классе переболели... Что с тобой, Вадик?
   Она  смотрела  на  него  с  веселым  недоумением,  а   он   растерянно,
нахмурившись, молчал:
   - Ну конечно, правильно, - пробормотал он  наконец,  точно  отвечая  на
свои мысли. - Глупо об этом спрашивать...
   - Конечно, глупо, Вадик! - подхватила Лена с воодушевлением.  -  Просто
наивно! Разве я могу сказать в  двух  словах  обо  всех  своих  планах,  о
будущем? Да я и не ломаю себе голову над этим. С  какой  стати?  Я  только
начинаю жить... Стоп! Не толкай меня под машину.
   Они остановились посреди улицы между встречными  потоками  автомобилей.
Машины шли нескончаемой вереницей, тесно, одна за  одной.  Из  шоколадного
"ЗИСа" донеслась приглушенная опереточная музыка и голоса  дуэта:  "...все
прохо-одит,  подругу  друг  находит..."  Наконец  зажегся  на  перекрестке
светофор,  движение  остановилось.  Вадим  и  Лена  быстро  перебежали  на
тротуар.
   - Старые студенты, - продолжала Лена, - в прежнее время вечно о  чем-то
спорили: о цели жизни, о высшем благе, о народе, о боге, о всякой  чепухе.
А нам-то зачем заводить эти абстрактные споры? Я такая же комсомолка,  как
и ты, у нас одна идеология. О чем нам спорить?
   - Я, Лена, не собираюсь спорить, - сказал Вадим,  помолчав.  -  На  эти
темы я не разговариваю, не люблю.  Об  этом  надо  помнить  и  думать.  Но
иногда... понимаешь... я хочу... -  Он  вздохнул,  угнетенный  собственным
беспомощным бормотанием и смутно раздраженный против Лены, которая  должна
была видеть и понимать, с какими трудностями он борется и во имя чего.  Но
она не видела, а если видела, то  не  понимала.  И  все  же  он  продолжал
упрямо, отчаянно эту неравную борьбу. - Я хочу  сказать,  Лена,  что  есть
много... есть такие вещи, которые  мы  как  будто  прекрасно  понимаем,  а
потом, в какое-то другое время,  вдруг  выясняется,  что  мы  понимали  их
плохо, не всем сердцем. Вот когда я был на фронте...
   -  Только,  пожалуйста,  без  фронтовых  воспоминаний!  -  Лена   слабо
поморщилась.
   - Нет, прости, - сказал Вадим настойчиво. - Я  уж  доскажу.  На  фронте
много простых вещей я понял совсем по-новому, глубже. И мы иногда говорили
с товарищами о нашей будущей жизни, о работе, призвании,  о  том,  что  мы
любим, о чем мечтаем. Даже о цели жизни говорили... И,  знаешь,  это  были
очень естественные и очень простые, искренние  слова.  Они  помогали  нам,
придавали сил. И вот... почему же  сейчас  они  кажутся  такими  громкими,
такими наивными?
   - Потому, что тогда была  война.  Это  другое  дело,  -  сказала  Лена,
которая уже слушала Вадима внимательно, насторожившись. - А вообще чего ты
от меня добиваешься?
   - Я ничего не добиваюсь. Просто мне интересно: как ты хочешь жить?
   - Почему вдруг такой интерес?
   - Мне нужно! - Это вырвалось у него почти грубо.
   Лена пожала плечами. Она растерялась.
   - Я даже не знаю... Ну, как я хочу жить? Я хочу жить честно,  спокойно,
ну... счастливо. - Помолчав, она добавила нерешительно.  -  Участвовать  в
работе...
   - Счастливо - в смысле счастливо выйти замуж?
   - Что ж, всякая женщина надеется счастливо выйти замуж, - сказала Лена,
сразу  делаясь  высокомерной.  -  Знаешь,  ты  сегодня  ужасно  скучный  и
неоригинальный. Даже, прости меня, пошловатый. Хочешь поссориться?
   - Нет, - сказал Вадим, качнув головой. - Не хочу.
   Ему стало вдруг скучно, почти тоскливо, но не потому, что он  отчетливо
понял, что желанный разговор не состоялся, а  потому,  что  неудача  этого
разговора уже была ответом на мучившие его сомнения. Не состоялось  что-то
большее, чем разговор, и горько, тоскливо было думать об этом...
   Возле кино "Метрополь" царило  обычное  вечернее  оживление.  В  пышном
сиянии голубых, малиновых, ослепительно-желтых огней смотрели с  рекламных
щитов  усталые  от  электрического  света,   огромные   и   плоские   лица
киноактеров. Они были раскрашены в  фантастические  цвета:  одна  половина
лица синяя, другая - апельсиново-золотая, зубы почему-то зеленые.
   Билетов Вадим  не  достал,  все  уже  были  проданы.  Расстроенный,  он
вернулся к Лене, которая ждала его на улице, в стороне от толпы.
   -  Видишь!  -  сказала  она  торжествующе.   -   О   высоких   материях
философствуешь, а билет в кино достать не  умеешь!  Какая  у  нас  сегодня
цель? Пойти в кино. И никак не можем.
   - Ни одного  билета,  черт  знает,  безобразие...  -  пробурчал  Вадим,
искренне огорченный. Ему неожиданно захотелось попасть сегодня в кино.
   - Ну ничего! Будем гулять - да? А мне тут один юноша  предлагал  билет.
Прямо привязался, какой-то дурак... Вот без всяких философий я бы уже цели
достигла! - Лена засмеялась, очень довольная. - Хорошо, что ты пришел,  он
сразу отлип. Дай, я возьму тебя под руку.


   Они поднялись по улице  Горького;  там  было  много  гуляющих,  которые
ходили парами и группами, как на бульваре. Все встречные смотрели на Лену,
и  мужчины  и  женщины,  Вадима  как  будто  никто  не  замечал.  И   Лена
чувствовала, что привлекает внимание, и шла  нарочито  медленно,  гордо  и
прямо глядя перед собой.
   - Вадим, прошу тебя, перестань курить! - говорила она  умоляюще,  когда
он вынимал папиросу.
   - Ты заботишься о моем здоровье?
   - Нет, у тебя сегодня ужасные папиросы! Они так пахнут... - И кокетливо
спрашивала: - Скажи, а курить вкусно?
   Они  зашли  в  сорокапятиминутку  "Новости  дня"  и  купили  билеты.  В
маленьком фойе было много людей, ожидавших начала сеанса.  Почти  все  ели
мороженое в вафельных стаканчиках. Вадима кто-то окликнул.
   Оба они оглянулись и увидели Спартака, подходившего к ним  под  руку  с
женой. В свободной руке он держал пакет с мандаринами.
   -  И  Леночка  здесь?  Грандиозная  встреча!   -   воскликнул   Спартак
обрадованно. - А у нас  праздник!  Поздравьте  мою  супружницу  -  сегодня
защитила проект. Шура, что тебе сказал профессор?
   Худенькая темноглазая женщина смущенно улыбнулась.
   - Брось, пожалуйста...
   - Вы не думайте, что  она  такая  уж  скромница!  Она  только  что  так
хвасталась,  так  себя  расписывала,  а  теперь,  видите,  очи  потупляет.
Ай-яй-яй! Нехорошо, Шура! - балагурил Спартак. - А профессор сказал, что у
нее острый аналитический ум. Да, мудрейшая у меня супруга,  рядом  страшно
стоять! Паровые турбины, а? Черт знает... А так, с  виду,  ни  за  что  не
скажешь.
   - Ну хватит болтать, - строго сказала Шура, румяная от смущения. -  Уши
вянут.
   - Вот и попало! Готово дело! - Спартак рассмеялся, подмигивая Вадиму. -
Да, брат, сложная штука... Девушки, вы кушайте мандарины, а  мы  пойдем  с
Вадимом покурить.
   В курительной комнате он заговорил совершенно иным, деловым  тоном.  Он
сказал, что сегодня звонили из заводского комитета  комсомола,  приглашали
прийти завтра, часам к трем. Значит, надо ехать сразу после лекций.
   - И в цехи сходите, посмотрите работу, но помните: это вам не турне, не
экскурсия. Надо с Кузнецовым все обговорить, обстоятельно, серьезно. Много
обещать не надо, но и бояться работы тоже не следует. Я на  тебя  надеюсь,
смотри! Такое дело никак нельзя провалить.
   Неожиданно он спросил:
   - Она тебе нравится?
   - Кто?
   - Леночка.
   Вадим кивнул и, скосив глаза на  кончик  папиросы,  стал  раздувать  ее
старательно.
   - Она приятная, - сказал Спартак, помолчав. - Красивая.
   Вадим и Лена сидели в задних рядах. Спартак ушел вперед - у  него  было
слабое зрение. Лена сняла шапочку с  головы,  пепельные  волосы  ее  пышно
рассыпались по плечам, и сразу обнял Вадима томительный, тонкий  запах  ее
духов.  Короткую  темную  паузу  перед  сеансом  в  зале  еще   двигались,
спотыкались впотьмах, скрипели стульями...
   - Она объясняла мне свою турбину, - сказала Лена.
   - Интересно?
   - Ты думаешь, я что-нибудь поняла? -  Лена  зевнула,  прикрыв  ладошкой
рот. - Боже, как скучно... Ходить с мужем  в  "Новости  дня"  и  оживленно
беседовать о паровых турбинах  и  членских  взносах.  И  жевать  мороженые
мандарины.
   ...Прямо в зал, сверкая стальной грудью,  влетает  паровоз.  Платформы,
платформы, платформы -  и  на  всех  лес,  огромные,  запорошенные  снегом
бревна. Вот их распиливают в лесу. Вот валят сосны.  Скуластая,  с  темным
загаром на лице девушка подносит к комлю  электрическую  пилу  -  верхушка
сосны медленно покачивается, клонится все ниже и  падает,  вздымая  облако
снежной пыли. Девушка застенчиво улыбается, моргая белыми ресницами.
   И вдруг она - скуластая, с темным загаром на лице - скачет на  коне  по
солнечной пыльной дороге. На ней остроконечная  шапка,  узорные  шаровары.
Вот она обгоняет отару овец и, встав на стременах, кричит  что-то,  блестя
зубами. Размашистая черная тень бежит за лошадью  по  земле.  А  небо  над
степью знойное и белое, в неразличимых облаках.
   Какой там, наверное, ветер! Пахнет травами, овечьей шерстью,  землей...
И далекие горы - они так близко, за ними прячется солнце.
   - А на что они живут, ты не знаешь? - шепотом спросила Лена.
   Сразу не сообразив, о чем она спрашивает, он ответил:
   - Не знаю.
   - Вдвоем на стипендию? Удивляюсь...
   После сеанса он сказал Лене, что идет завтра с ребятами на завод.
   - Может быть, и ты пойдешь с нами?
   - Может быть. А что там?
   Он рассказал.
   - Ах, вот что! На заводе-то я бывала. У меня же отец  главный  инженер.
Но... нет, завтра я не могу. У меня на завтра что-то было намечено.
   - Лена, знаешь что? - сказал Вадим порывисто и с неожиданной  силой.  -
Если ты не можешь завтра, хочешь - пойдем в  другой  день?  Я  поговорю  с
Галустяном. Хочешь?
   - Да нет, подожди... - Лена махнула  рукой  и,  сосредоточенно  закусив
губы, остановилась. - Что же у меня было на завтра?..  Ах  да!  Завтра  же
именины моей школьной подруги, я приглашена. И ты, Вадим, и ты! - добавила
она радостно. - Я о тебе рассказывала, и ты приглашен заочно.  Я  сказала,
что приду с тобой. Ведь чуть не забыла!
   - Лена, но я же не могу завтра!
   - Как не можешь? - удивилась Лена. - Я обещала, там все  знают,  что  я
приду не одна. И почему ты не можешь? На завод можно и в  другой  день,  а
именины бывают только раз в году! Вадик, ну я прошу тебя!  -  Она  ласково
взяла его за руку. - Ну что я буду там делать  без  тебя?  Я  тебя  прошу,
слышишь?
   Секунду он колебался, глядя в ее глаза, широко раскрытые от обиды.  Ему
было неприятно, больно видеть ее обиженной.
   - Лена, но я обещал, - сказал он уже нетвердым голосом. - Пойми...
   - Я тебя не упрашиваю! Не хочешь - не надо.
   Легкая ладонь, лежавшая на его кожаном кулаке,  дрогнула  и  резко  его
оттолкнула.
   - Пожалуйста. Только не строй из себя энтузиаста. И не провожай меня.
   - Глупости, я провожу.
   - Нет, - сказала она, надменно подняв лицо. -  На  сегодня  достаточно.
Иди спокойно домой, всего хорошего.
   Она быстро пошла по тротуару, высокая, в длинном волнующемся  пальто  с
меховой оторочкой внизу.



        "13"

   В институте готовились к новогоднему вечеру. Каждый день после лекций в
малом клубном зале шли репетиции "капустника". Проходя мимо дверей  клуба,
Вадим слышал женское пение, гром рояля, шарканье ног,  чьи-то  прыжки  под
музыку и мгновенно водворяющий тишину металлический,  "руководящий"  голос
Сергея:
   - Довольно! Я повторяю: всем вместе и тише! Ну?.. Давайте сначала!
   Вновь гремел рояль, нестройно начиналось пение.  Потом  его  перебивали
голоса, смех, кто-то стучал ладонью по столу.
   - Тише, ребята! Надо же серьезно!..
   На завод выбрались поздно: сначала долго ждали Нину Фокину  с  занятий,
потом Лагоденко, который вздумал вдруг гладить  брюки:  "Разве  я  могу  с
таким рубцом в гости ехать?.."
   По дороге Вадим спросил у Лагоденко:
   - Как твоя тяжба с Козельским?
   - Что? Ах, это... Давно уже выковырял из зубов.
   - Ты сдал ему?
   - Ему - нет. Я Ивану Антонычу сдал. Хватит с меня Козельского.
   - Ну, а насчет Севастополя как?
   - Что-что? - Лагоденко удивленно посмотрел на Вадима и, вдруг вспомнив,
нахмурился. - А! Пока не знаю еще... Может быть, я уеду.
   - Чудак ты! - рассмеялся Вадим невольно. - И упорный чудак! Хоть бы раз
в жизни сказал: "Ну, не прав был, сболтнул зря..."
   - Это верно. Характер у меня неудобный, - легко согласился Лагоденко. -
Так тебя ж, Дима, воспитывали где? Дома. А меня где? На улице.
   Завод находился в другом конце города. Надо было ехать на троллейбусе и
потом на метро. Когда они уже сели  в  троллейбус,  их  неожиданно  догнал
Сергей. Пробившись сквозь зароптавшую очередь, он прыгнул в вагон на  ходу
и уцепился за Вадимовы плечи.
   - Ну нет, без меня не уедете! - крикнул он, толкая  Вадима  кулаком.  -
Гражданин, что вы повисли, как мешок? Расставил тут спину,  а  сзади  люди
падают...
   В троллейбусе возбужденным голосом он объявил:
   - Мне необходимо на завод. Хорошо Спартака встретил, он сказал, что  вы
только-только ушли...
   В последние дни Сергей повсюду очень бурно расхваливал решение  бюро  о
связи с заводом и с нетерпением ждал первой поездки. Он уговорил  Спартака
включить его в состав делегации.
   Теперь Сергей громко шутил в вагоне, как у себя в комнате,  рассказывал
отдельные смешные места из "капустника"  и  тут  же  прикладывал  палец  к
губам: "Тсс!  Не  имею  права  разглашать".  Веселое  его  появление  всех
оживило, даже постороннюю публику, один только Лагоденко сразу насупился и
умолк на всю дорогу.
   - Адмирал-то надулся, а? - шепнул Сергей Вадиму. - Я ему всегда как эта
самая... магнитная мина. Беда!
   - Только вот что, ребята, - строго сказала Нина Фокина, когда они вышли
из метро. - По дороге мы могли балагурить и валять  дурака,  а  на  заводе
надо держаться солидно. Надо помнить...
   - Что мы представители, -  перебил  ее  Сергей,  -  олицетворение,  так
сказать, и авангард...
   - Сережа, я не шучу.
   - Нинон, все будет прекрасно! Ведь я с тобой. Опирайся на меня  как  на
глыбу. Я буду говорить с ними только о производственных проблемах.
   -  Прекрати,  Сергей,  -  сказал