на инспекции удалось  сломить
сопротивление командного состава Особой  бригады,  протестовавшего  против
ввода в полки нового комсостава, имеющего специальное военное образование,
и введения дисциплины. Но приехал Панюшкин,  и  наладившаяся  было  работа
немедленно расстроилась. Панюшкин распорядился  по  бригаде  не  выполнять
приказы Военсовета армии, т.к. бригада, по словам  Панюшкина,  подчиняется
только Совету обороны и Реввоенсовету  республики.  Аналогичное  заявление
было послано Панюшкиным в Военсовет армии. Такое заявление  Ответственного
Политического Руководителя (так именовался Панюшкин в документе,  выданном
Склянским), имеющего специальные полномочия от Реввоенсовета республики  и
специальные телефонограммы от т.Ленина, не могло не произвести впечатления
на комсостав бригады. Командующий состав отказался от принятия командиров,
данных армий, и от исполнения указаний  инспекции  армии.  Для  ограждения
бригады от влияния Панюшкина Военсовет приказал Панюшкину к  24  часам  29
апреля выехать из района  расположения  армии.  30  апреля,  однако,  было
установлено, что Панюшкин не выехал из Вятки, а  по-прежнему  находится  в
штабе бригады. Тогда же было узнано, что в штабе бригады находится также и
бывший комиссар бригады Смирнов, приговоренный  к  условному  расстрелу  и
получивший  распоряжение  выехать  на  фронт  в  качестве   красноармейца.
Военсовет приказал  Панюшкину  и  Смирнову  явиться  в  помещение  Совета.
Панюшкин немедленно явился,  Смирнов  же  явиться  отказался.  Двухкратная
посылка в штаб бригады коменданта штаба армии за Смирновым не привела ни к
чему,  причем  находящиеся  в  штабе  бригады  чины  штаба  не  только  не
способствовали выполнению приказа Совета, а, наоборот,  чинили  коменданту
штаба препятствия и вели себя вызывающе.
   Военный Совет решил арестовать всех находящихся в  штабе  бригады.  Для
того чтобы обеспечить безболезненное выполнение приказа  об  аресте,  было
решено караульным батальоном отделить штаб бригады от расквартирования  ее
частей. Арест был произведен ночью, и арестованные, а также Панюшкин  были
отправлены в караульное помещение. Среди  арестованных  бывшего  комиссара
Смирнова не оказалось. Он сбежал. Части бригады, узнав  об  аресте  штаба,
волновались. Днем 30-го они начали сосредоточиваться на Советской  площади
с  целью  предъявления  Военсовету  армии  ультимативного  требования   об
освобождении штаба. Однако усилиями представителей  Совета  удалось  части
отправить по казармам. К вечеру Панюшкин и все арестованные дали  обещание
исполнять беспрекословно все приказания Военсовета,  и  арестованные  были
освобождены. На специально созванном собрании комсостава бригады  Панюшкин
указал на пагубность поведения  его  самого  и  комсостава  и  призывал  к
беспрекословному повиновению. Бригада успокоилась. Меры к розыску Смирнова
принимаются. Предположено завтра начать переброску бригады.
   Реввоенсовет 3-й армии Меженинов, Трифонов".

   Остается  добавить,  что  холодный  реввоенсоветовский   душ   оказался
полезным для Панюшкина: впоследствии он мужественно,  дисциплинированно  и
честно воевал на фронтах гражданской войны.
   Эпизод с Панюшкиным, сам по себе не очень значительный,  показался  мне
интересным,  так  как  он  рисует  сложные   обстоятельства,   в   которых
приходилось действовать комиссарам фронтов. Кроме того, на имя Панюшкина я
натолкнулся еще раз совсем недавно: в журнале "Знамя", N_9  за  1964  год,
где были помещены "Колымские записи" Г.Шелеста. В рассказе "Новички" -  из
жизни колымских ссыльных сороковых годов - говорится о  бригадире  Василии
Лукиче Панюшкине, "спокойном и проницательном старике". Г.Шелест  пишет  о
нем  с  большим  уважением.  В.Л.Панюшкин  входил  в  состав   подпольного
лагерного "политбюро".
   Так неожиданно я увидел конец этой бурной судьбы.  Впрочем,  нет  -  не
конец, не конец! После смерти  Сталина  В.Л.Панюшкин  был  реабилитирован,
вернулся в Москву, получил персональную  пенсию.  Он  умер  несколько  лет
назад.
   Однако вернемся на Восточный фронт, в год 1919-й. В апреле  этого  года
войска Востфронта разделились на две группы - северную и южную.  Северной,
куда входили  Вторая  и  Третья  армии,  командовал  один  из  талантливых
военачальников,  бывший  полковник  царской  армии   В.И.Шорин,   преданно
служивший Советской власти. У В.Трифонова возникли дружеские  отношения  с
Шориным. Через несколько месяцев они вновь встретились  на  юге,  работали
вместе в Реввоенсовете Юго-Восточного фронта.
   Южной группой Восточного фронта командовал М.В.Фрунзе.
   28 апреля войска южной группы перешли в контрнаступление  и  разгромили
колчаковцев под Бугурусланом и Белебеем, а в середине  мая  стала  успешно
наступать Вторая армия северной группы.
   21 мая В.Трифонов уехал с Урала в Москву получать новое назначение. Его
переводили на Южный фронт, где наступал Деникин.  Большой  опыт  работы  в
армии, год войны на Урале дали В.Трифонову громадный, живой, трагический и
в то же время исполненный силы и  веры  _жизненный  материал_  для  статьи
"Фронт и тыл", которая печаталась в "Правде" в нескольких номерах  в  июне
1919 года.
   Начало статьи было написано в том  пафосном,  громовом  стиле,  который
выражал дух времени  и  одинаково  годился  для  литературы,  воззваний  и
митингов на площадях, запруженных толпой.
   "Российская Социалистическая Республика находится в состоянии войны  со
всем буржуазным миром. Плотным кольцом окружили ее  границы  международные
хищники и  ждут  не  дождутся  момента,  когда  можно  будет  броситься  и
растерзать молодую Советскую Республику.
   Ждут, но не дождутся. Республика  ощетинилась  сотнями  красноармейских
штыков, грудью встала ее Красная Армия..."
   Но это - только начало, первые три абзаца. А дальше на многих страницах
поднимались  конкретные  вопросы  формирования  армий,  организации  тыла,
создания запасных полков, отношения к  военспецам  и  добровольцам  и  так
далее. Одной из самых серьезных в статье В.Трифонова была мысль о том, что
необходимо развертывать армии на фронте.
   "В тылу, - писал он, - не  было  достаточной  пролетарской  основы  для
развертывания новых формирований. Жизнь давно уже выбросила лучшие  боевые
пролетарские элементы туда, на фронты, в гущу непосредственной сечи,  и  в
тылу остался жиденький слой пролетариев, необходимый для жизни гражданских
учреждений... Пока происходило формирование  в  тылу  громоздких  дивизий,
фронт  истекал  кровью.  Ряды  бойцов  редели.  Выбивались  лучшие  полки,
состоявшие  сплошь  из  коммунистов.   Фронт   говорил,   кричал,   просил
пополнений. Получался стереотипный ответ: пополнений  нет,  мобилизованные
идут   на   укомплектование   формирующихся   дивизий,   подождите   конца
формирования. Фронт ждал. Формировались дивизии бесконечно долго. Месяцами
стояли части без дела, ожидая конца формирования. От безделья  разлагались
и походя занимались контрреволюцией. На фронт попадали не боевые  единицы,
а в лучшем случае совершенно разложившиеся  части,  в  худшем  же  -  явно
контрреволюционные".
   В статье прямо говорилось, что виною  этому  бюрократические,  рутинные
методы работы тыловых комиссариатов, которые возглавлялись людьми,  "может
быть, и очень опытными в военном  деле,  но  мало  знакомыми  с  условиями
современной  революционной  гражданской  войны".  Нет,  статья   не   была
направлена против военспецов. Она была направлена против неправильного  их
использования - в  тылу,  в  разбухшем  до  невероятных  размеров  тылу  с
бесчисленными канцеляриями, комиссиями, отделами  и  подотделами,  которые
поглощали работу тысяч военных специалистов.  "На  фронте  же,  вследствие
недостатка специалистов, царит партизанщина".
   В другом месте кратко  говорилось  об  исторических  причинах,  которые
привели к этому чрезмерному увлечению  военно-бюрократическим  "порядком",
установленным по старым образцам.
   "В  начале  революции  были  попытки  создать  армию  усилиями   только
коммунистов по совершенно своеобразным методам и  способам  строительства.
Попытка оказалась неудачной.  Создавалась  не  армия,  а  вольница,  очень
революционная,   верная   Советской   власти   вольница,   но   совершенно
недисциплинированная и неспособная к сколько-нибудь регулярным  действиям.
Первые столкновения с регулярными войсками  на  западе  обнаружили  это  с
достаточной убедительностью. Товарищи, вероятно,  помнят  трагические  дни
наступления немцев на Питер. Дни отрезвления и реакции. Они повернули  нас
на 180o от полной самобытности  и  оригинальности  к  старым,  испытанным,
рутинным способам строительства. Коммунисты и революционеры убедились, что
военная  организация,  военное  строительство,  военная   жизнь   обладают
какими-то началами, им совершенно чуждыми, но обязательными  для  всякого,
кто берется за строительство армии.  Армию  можно  заставить  преследовать
коммунистические   цели,   но    нельзя    ее    строить    по-особенному,
по-коммунистически. Коммунизм -  символ  содружества,  любви,  братства  и
всепрощения. На этих принципах армию,  которая  неизбежно  несет  с  собою
смерть и разрушение, конечно, не построишь. Истина самоочевидная, аксиома.
Аксиома для тех, кто строил уже армии. Для  нас,  коммунистов,  в  октябре
требовались еще доказательства. Теперь  мы,  военные  коммунисты,  в  этом
бесповоротно убеждены. Ценою многих жизней и потоками крови достались  эти
убеждения. Теперь мы знаем азбуку военного дела".
   Далее В.Трифонов развивал эту мысль, говоря о добровольцах.
   "Почти два года работы по созданию вооруженных сил Советской Республики
(имелась в виду и работа по организации  Красной  гвардии,  начатая  летом
1917 года. - Ю.Т.) позволяют мне сделать следующий вывод.
   Части, укомплектованные только  добровольцами,  в  условиях  регулярной
войны в большинстве случаев никуда не годятся. У  них  нет  выдержки,  нет
способности  к  систематической,  планомерной,  сколько-нибудь  длительной
работе.   Бой   ведут    порывами.    Встретив    слабое    сопротивление,
партизаны-добровольцы могут быстро продвинуться вперед, но  дружный  отпор
врага приводит их в замешательство,  и  они  еще  быстрей  катятся  назад,
сбивая все на своем пути, захватывая составы и дебоширя.
   Факт  добровольческого  вступления  в  Красную  Армию   и   несомненная
преданность  Советской  власти  порождают  чрезмерное  уважение  к   своим
собственным особам и обостренное болезненное  самолюбие.  К  окружающим  и
особенно к военным специалистам добровольцы относятся свысока, не  столько
подозревая их в контрреволюционности, сколько не веря в их военные таланты
и  способности.  Единственным  критерием,   определяющим   пригодность   к
командованию и военному руководству, у них служит добровольчество. Военной
обработке добровольцы совершенно не поддаются и к дисциплине относятся как
к возвращению "старого режима". Сказанного совершенно достаточно для того,
чтобы не только признать добровольческие части непригодными  к  регулярной
войне, но и определить их, как элемент, разлагающий регулярную армию.
   Повторяю, что это относится к  частям,  укомплектованным  исключительно
добровольцами. Картина существенно меняется, когда добровольцы  берутся  в
качестве кадра, на основе которого развертывается воинская часть.
   Столкнувшись с элементами, безразличными к Советской власти, приняв  их
в свою среду, добровольцы очень скоро приходят к выводу, что  собственными
силами им с мобилизованными не справиться. Искренняя преданность Советской
власти заставляет  их  искать  выхода,  который  позволил  бы  создать  из
мобилизованных воинскую часть,  способную  и  желающую  защищать  интересы
рабочих и крестьян. А так как выход напрашивается сам  собой,  ибо  только
один выход был, есть и  будет  для  всех  армий  -  военная  подготовка  и
дисциплина,  -  то  среди   добровольцев   начинается   тяга   к   военным
специалистам, тяга к дисциплине.  Я  знаю  полки,  развернутые  на  основе
крепкого добровольчества: они взяли у  себя  совершенно  добровольно,  без
всякого принуждения, жесткую дисциплину, дисциплину  николаевских  времен.
Их дисциплинарный устав предусматривал даже телесные наказания, которые  с
успехом и довольно широко применялись. Этот казусный случай,  извративший,
конечно, наше понятие  о  дисциплине  рабоче-крестьянской  Красной  Армии,
находит свое оправдание в обстановке, в которой пришлось оперировать  этим
полкам. Отрезанные от Советской России,  они  в  течение  долгого  времени
пробивались, окруженные со всех сторон врагами. Нужны были драконовские  и
героические  меры,  чтобы  части  сохранились,  не  дать  им  окончательно
разложиться.  Меры  были  предприняты  самими  добровольцами,  по   своему
собственному почину, и полки были спасены".
   В.Трифонов имел, вероятно, в  виду  партизанские  полки  В.К.Блюхера  и
Н.Д.Каширина, которые  совершили  беспримерный  полуторатысячекилометровый
переход  по  степям  Казахстана  и  горам  Урала,  находясь  в   окружении
контрреволюционных войск, и в сентябре 1918 года соединились  на  Урале  с
регулярными частями Красной Армии.
   Примером того, как "добровольцы брались в  качестве  кадра,  на  основе
которого развертывалась воинская часть", является история 40-й Богучарской
дивизии. Бывший комиссар этой дивизии И.Я.Врачев живет сейчас в Москве. Он
знал отца по Кавказскому фронту. Он рассказал  мне  интереснейшую  историю
создания Богучарской дивизии: она была сформирована в 1919 году  на  Южном
фронте, в "гуще непосредственной сечи", и численность ее  быстро  достигла
13 тысяч человек. Основными кадрами нескольких полков дивизии и  в  первую
очередь  353-го  Богучарского  полка  являлись  добровольцы,   солдаты   и
крестьяне Богучарского и других  южных  уездов  Воронежской  губернии.  На
смену выбывавшим из строя бойцам поступали новые - их  братья,  сыновья  и
отцы. 40-я Богучарская дивизия пользовалась славой одной из лучших дивизий
Южного фронта.
   Заканчивалась статья В.Трифонова настойчивым повторением мысли  о  том,
что  фронту  необходимы  маршевые  пополнения,   а   не   части,   целиком
сформированные в тылу. Это было назревшее требование фронта. Еще в  мае  в
связи с положением на юге ЦК дал директиву, где ясно высказывались  те  же
мысли: "ЦК считает важнейшей задачей ближайших  двух  недель  производство
мобилизации не менее 20.000 рабочих не для формирования  новых  частей,  а
для влития их в лучшие кадры Южного фронта.  От  успеха  этой  мобилизации
зависит судьба революции..." (Из "Истории гражданской войны", т.2, с.386).
   Статья "Фронт и тыл" печаталась четырьмя подвалами в газете "Правда"  в
номерах от 5, 8, 15 и 19 июня 1919 года.


   Только десять дней пробыл отец в Москве. 2 июня он выехал на  юг,  где,
не в  пример  востоку,  положение  к  лету  1919  года  резко  ухудшилось.
Переформировав и укрепив Добрармию, Деникин начал наступление, в  середине
июня  приблизился   к   Царицыну,   взял   Сарепту.   На   Дону   бушевало
контрреволюционное Вешенское, или, как  его  называли  также,  Морозовское
восстание. Оно вспыхнуло в марте, быстро охватило почти весь Дон. Подавить
его в короткие сроки не удалось.  Возникла  угроза  того,  что  восставшие
соединятся с наступающими войсками Деникина. Насколько серьезной была  эта
угроза, видно из телеграмм и писем Ленина Южфронту в мае 1919 года.
   7 июня В.Трифонов приехал в Козлов, где находился штаб  Южного  фронта.
Дороги юга  были  забиты,  на  всех  станциях  гомонили,  орали,  дрались,
осаждали эшелоны, громоздили узлы, мешки, домашнюю рухлядь тысячные  толпы
крестьян:  это  были  переселенцы  на  Дон  из  Воронежской,   Тамбовской,
Пензенской губерний. Декрет о переселении на Дон  рабочих  и  крестьян  из
северных губерний был издан 24 мая, много семей  успело  переселиться,  но
еще больше было задержано на дороге из-за наступления Деникина и казачьего
восстания. И теперь эти толпы,  остановившиеся  на  полпути,  растерянные,
измученные и сбитые с толку, не  понимали,  куда  им  пробиваться:  то  ли
дальше на юг, то ли назад, к покинутым домам.
   Через  неделю  после  прибытия  на  Южный  фронт   В.Трифонов   получил
назначение - комиссаром в Особый Донской  экспедиционный  корпус,  который
формировался   в   районе   Бутурлиновки   из   потрепанных   и   разбитых
красноказачьих частей, отступивших с юга. В 1-ю  дивизию  корпуса  входили
также отряды  добровольцев-богучарцев.  Командиром  корпуса  был  назначен
Ф.Миронов. 19 июня В.Трифонов вместе с Ф.Мироновым выехали в Бутурлиновку.
   Миронов - одна из ярких, колоритнейших, во многом противоречивых  фигур
нашей истории. Он был судим, приговорен к расстрелу, помилован,  принят  в
партию большевиков, работал  в  Донском  исполкоме,  доблестно  командовал
Второй Конной армией, награждался  орденом  Красного  Знамени  и  Почетным
революционным оружием, в конце гражданской войны был  снова  арестован  по
злостным наветам и убит в тюрьме в апреле 1921 года  при  обстоятельствах,
до сих пор как следует не выясненных. Долгие годы на  его  имени  тяготело
клеймо  изменника  и  предателя.  Так  назван  он  в  книге  С.М.Буденного
"Пройденный путь", изданной в 1958 году.
   Миронов был реабилитирован 15 ноября 1960  года.  Первое  доброе  слово
сказал о Миронове в "Неделе"  в  мае  1961  года,  вопреки  несправедливой
традиции многих лет, журналист В.Гольцев, причем конец очерка  В.Гольцева,
где сказано, что Миронов пал жертвой необоснованных репрессий, должен  был
создать у читателей совершенно определенное впечатление, что Миронов погиб
в 1937 году, как многие наши военачальники. Миронов, однако,  пал  жертвой
необоснованной репрессии гораздо раньше: в 1921 году.
   Меня заинтересовало это имя, так как несколько раз я сталкивался с ним,
разбирая  отцовский  архив.  Филипп   Кузьмич   Миронов,   казак   станицы
Усть-Медведицкой, был человек, безусловно, незаурядный. В  годы  революции
ему было уже под пятьдесят. Он воевал  в  японскую  войну,  дослужился  до
войскового старшины (подполковника) в германскую и  вскоре  после  Октября
привел свой 32-й Донской казачий полк с фронта на Дон. В 1918 году Миронов
воевал  на  стороне  Советской  власти  против  Краснова,  командуя   23-й
дивизией, в январе 1919 года возглавил Особую группу войск Южного  фронта,
но затем получил назначение на запад, в Белорусско-Литовскую армию.  Когда
вспыхнуло восстание на Дону, весною 1919 года, о Миронове  вспомнили,  ему
поручили формировать Донской казачий корпус.  Однако  Троцкий  не  доверял
Миронову полностью, вернее, колебался в своем доверии  -  то  доверял,  то
нет, и этим объяснялась странная волокита с формированием корпуса.
   Зимой 1918 года Евгений Трифонов, который тогда был  комиссаром  "Южной
завесы", воевал с Мироновым бок о бок.  В  своем  романе  "Каленая  тропа"
(это, по существу,  не  роман,  а  политически  бурно,  несколько  вычурно
набросанные воспоминания о гражданской войне) Е.Трифонов так характеризует
Миронова:
   "Сухим костром полыхают боевые действия  Миронова  на  нашем  восточном
фланге - вспыхивают и прогорают. Там,  под  Еланью,  ведет  свои  странные
операции Миронов, командир Красной казачьей дивизии. Он -  бывший  донской
войсковой старшина, и  кочевой  романтизм  бродит  в  его  угарной  крови.
Непостижима степная стратегия красного атамана...  Непостижима  и  кажется
безумной.
   Безумными  кажутся  и  войска   Миронова,   его   конные   таборы.   То
рассеиваются, как дым, ряды мироновцев - бойцы, закинув пику  за  плечо  и
гнусавя  заунывную  песню,  разъезжаются  по  своим  хуторам  и  станицам,
оставляя одинокого начдива со штабом на открытых позициях. То вновь  толпы
конных наползают по всем балкам к мироновскому дивизионному значку.
   Целыми полками перебегают  казаки  Миронова  обратно  к  неприятелю,  к
старым своим господам полко