игу садиться. Афганская тема на ближайший год наиболее выигрышная.
   Одним  из  первых  про  спецназ  написал. Как ходил с группой в  засаду
поведал в длинном очерке, хотя, как выяснил Сорокин, все специально для него
подстроили. Не станут  же подвергать опасности известного  журналиста, кто ж
на себя  такую ответственность  возьмет? Что случись,  у него отец  в Москве
важная  птица,  ко многим на  Старой  площади в  кабинеты  вхож,  растопчет,
устроит  такое  разбирательство  и  в  такую  дыру  сошлют  потом  виновных,
пожалеешь, что  и  родился на свет.  Центральное телевидение и  то  близко к
настоящему  бою не пускают, на  полигоне, если уж очень бывало им приспичит,
пару Тойот подбитых  поджигали,  выводили  разведроту, несколько  человек  в
духовской одежде ложились, убитых духов  изображали,  и  запросто,  красочно
имитировали разгром очередной банды или каравана.
   Выдали  товарищу известному корреспонденту обмундирование, подержали на
казарменном  положении день-другой,  на зарядку,  на  марш-бросок  по полной
выкладке отправили, солдатскими харчами покормили, - в армии-то он  ведь  не
служил, ему все в диковинку, романтика, - автомат вручили, патроны, поводили
по безопасному району, постращали в предрассветные часы якобы  надвигающимся
караваном,  да  и привели обратно целого  и невредимого. Боя  не было, а  на
боевые сходил, никого не  убили, да и сами все живы. Зато солдат и командира
узнал хорошо, вроде  бы в деле даже посмотрел, расспросил, пиши - не хочу. И
написал. И гордились солдаты, что имена их не позабыл.
   Разговаривал Сорокин с Лобановым весьма учтиво. И в главном они сошлись
- нельзя  сейчас ничего  говорить. Все знают,  все видят  допущенные ошибки.
Пусть потом  признают, что не надо было войска вводить. Но только не сейчас.
До тех пор,  пока последний советский солдат не покинет Афганистан, ни слова
плохого  об  этой  войне,  ни  в  печати,   ни  по   телевидению  не  должно
проскользнуть. Чокнулись, выпили.
   - Только  позитив! - подчеркнул  Сорокин.  - Армия  держится  на  вере.
Нельзя эту веру у наших мальчишек отнимать!

   -  Настырный,  пробивной, -  посетовал на Лобанова  журналист,  который
совершил ночной наезд на афганца, и подлил всем стоящим рядом водки. - Связи
хорошие.  Хотя, честно  сказать, пишет  неплохо.  Везде лезет,  везде  хочет
первым быть.
   - Разве это плохо? - резонно заметил Виктор Константинович.
   - Нет, наверное.
   -  Ему объясняют,  что в Кандагар нельзя, -  присоединился отстраненный
блеском  генеральских  погон,  и  потерявший  сразу  интерес  у  журналистов
полковник с прилизанными волосами, - а он уперся, просится, чтоб пустили.
   - Мы ему  полчаса доказывали, - вступил в разговор подполковник, третий
военный человек на вечеринке, по крайне мере  в форме, что в Кандагаре наших
частей не осталось. Я говорю: "Кто ж вас охранять станет? Афганцы? Да они за
милую душу вас духам сдадут".
   - Амбициозный, - подметил советник, - новое поколение, что вы хотите?
   - Ты  не знаешь,  среди  журналистов  и писателей  еще  не было  героев
Советского Союза? - спросил полковник.
   - Думаю, скоро будет, - и оба грохнули со смеху.
   - Прошу  прощения, - советник  направился к освободившемуся от прозаика
генералу.

   - Помнишь, как хорошо  было в  академии? - и  полковник и подполковник,
прислонившись спинами к стене, предались сладким воспоминаниям.
   - Академия, как говорил у нас  один генерал, - это большой поезд. И я с
ним полностью согласен. Сел в него и поехал. Он сам  тебя довезет куда надо.
Главное - не высовываться из вагона, и не прыгать на полном ходу.
   - Как  же вообще  хорошо  было в застойные времена! - причмокнул губами
полковник.  - Все было ясно и просто. А  теперь какой-то плюрализм появился,
демократию расширяют,  про  гласность  твердят. Зачем  это  в армии? Получил
приказ - выполняй. Бардак. Так и от армии ничего не останется.
   -  И  от страны,  - подметил  подполковник. -  Кстати,  я  тебе советую
съездить на "парванеску".
   - На барахолку? Там, говорят, опасно.
   - Возьми пистолет. Барахолка не барахолка, но я такие жене туфли купил!
За копейки.
   - Ношенные? - поморщился полковник.
   -  Чуть-чуть.   Не   заметно  совсем.  Почти   новые.   Зато   написано
"Ма-дын-Ю-эС-эЙ" Жена обрадуется.
   - Виктор Константинович,  - пожал протянутую  руку Сорокин, -  рад вас,
наконец, видеть. Как все прошло? Нормально?
   - Благодарю, Алексей Глебович, прекрасно.
   Налили по рюмочке.
   - Ваше здоровье!
   - Ваше!
   Из  каких  соображений попросил советник полетать  по заставам, Сорокин
догадывался, но решил не  спрашивать. Незачем в чужие дела влезать. Надо так
надо.  Пусть и  из чужого ведомства,  но  помочь  надо.  Связался  Сорокин с
командующим  авиации, попросил дать  команду  на  аэродром,  встретить,  как
положено,  организовать необходимую  работу. Накануне  и весь нынешний  день
провел  Виктор  Константинович  в  вертолетах,  посмотрел  подготовленные  к
передаче афганцам заставы на подступах к Кабулу.

   Среди  камней и отвесных скал, над  пропастями свили  гнезда  советские
военные,  наладили  быт.   Дул   ледяной  пронизывающий  ветер,  но   Виктор
Константинович согревался коньячком из фляжки. Ночью свирепствовал мороз, до
минус  пятнадцати опускался  столбик,  как в России  прямо.  Пока разгружали
продовольствие,  сливали в большой черный  резиновый контейнер воду,  Виктор
Константинович  знакомился с условиями службы на  заставе. "Целый  год сидят
безвылазно,  а  то и  больше - поражался  он  выносливости солдат. - Неужели
человек  не сходит с ума? Перед тобой весь Кабул,  как на ладони, две тысячи
метров над уровнем моря, а спуститься вниз нельзя... Что здесь делать? С ума
сойти можно!"
   Солдатики  соорудили  спортивный   городок   -  поставили  перекладину,
повесили  вместо "груши" мешок и вымещали  на нем  всю  накопившуюся  злобу,
нетерпение,   качались  самодельной  штангой,  утром,  и  днем,  и  вечером;
солдатики исправно ходили  в наряды,  мылись в  примитивной бане раз неделю,
если   была  вода,  мастерили  из   артиллерийских  ящиков  столы,   стулья,
кресло-качалку,  обтягивали  казарму  парашютным  шелком, ловили  насекомых,
играли с гладкошерстным черным псом непонятной породы.
   С одной заставы  захватили  в Кабул  захворавшего  бойца. Заставу ту на
таком пятачке выстроили, что и посадить машину не каждый сумеет. Борттехнику
пришлось  открыть дверь, лечь на палубу  салона и подавать командиру экипажа
знаки.
   - Везет, - с завистью сказал один боец. - Мне вторую вертушку ничего не
было.  А  этому каждый раз письма привозят, а теперь  в  госпитале  отдыхать
будет. Там хавка классная.
   Кто-то из солдат постучал ему по голове:
   - На-шел чему завидовать! У него ж желтуха.
   По вискам больного солдатика струйками стекал пот. Он  весь полет сидел
в вертолете на полу.
   "Для  него война закончилась, - порадовался  Виктор  Константинович.  -
Хорошо,  что у  Гали  девчонка.  В армии  не служить...  А  внучку  моему не
избежать этой участи. Будут  ли еще  войны,  когда он  подрастет?  Наверное,
будут. Никуда не денешься."
   Госпиталь... Увлекся, как мальчишка, привязался к веснушчатой, скромной
медсестре.  Ай, да  Виктор Константинович,  ай,  да  дедушка! Казалось,  что
такого? Ни  к чему  не обязывающий,  классический,  скоротечный госпитальный
военно-полевой романчик. Так нет. Пришла любовь. Поздняя, последняя.  Схожая
со вторым дыханием при беге на длинные дистанции. Судьба... Как только сняли
с ноги гипс, он повез ее в город, по дуканам. Так трогательно было наблюдать
за  ней! Она ничего не покупала, только ходила смотрела,  цены  узнавала. Он
запоминал, на что Галя обращает внимание, отметил, что вкус у нее хороший. А
стоило ему отвлечься,  как к Гале подошел  патруль, точно почуяли, что она в
городе на птичьих правах, что никакого у нее разрешения на посещение дуканов
нет. Он тут же решительно обнял ее, словно спасал от хулиганов, показал свое
удостоверение советника, и  еще... назвал женой, чтобы вконец отвязались два
солдатика  и  старший  лейтенант.  Старлей,  естественно,  не  поверил,   но
промолчал, отпустил  перепуганную  девушку.  А еще  он  учил ее  стрелять из
пистолета. И  у  Галки  неплохо получалось.  Стоило ей  первый раз  разнести
выстрелом  бутылку,  как  она вскрикнула и,  выронив  пистолет, захлопала от
радости в ладоши.
   Полтора года длилось их счастье в Кабуле. Он похлопотал, устроил Галю с
Аленкой  в   Москве,  хорошую  работу  нашел.  Семейная   жизнь  у   Виктора
Константиновича давно разладилась.  Пока детей не поставили на ноги,  ничего
не предпринимали. Теперь же все шло к тому, чтобы разводиться. Но тут у жены
обнаружили рак. Разве оставишь ее в  таком положении? За неделю до отъезда в
Кабул  Галя сказала: "Никакого развода. Ты  должен быть сейчас с  ней. Ты ей
больше нужен..."
   Виктор Константинович сощурился, закрылся рукой от слепящего январского
солнца,  которое  уже опустилось  к горам.  Лучи  скользили  и отражались от
тонкого покрова снега. Людские  тени  растягивались на несколько метров.  Из
вертушки вышел несчастный, с поникшим взглядом десантник.
   - Давно тебя на скалу посадили? - спросил советник.
   - Пять  месяцев  назад,  - солдат  озирался по  сторонам, будто матрос,
ступивший на землю после дальнего плавания.
   - И ни разу не спускался?
   - Нет.
   - А до этого где служил?
   - На юге.
   - И где же лучше?
   - В Кабуле.
   - Спокойней? Меньше обстрелов? - догадался Виктор Константинович.
   - Нет, кормят лучше. Мы там кроме квашеной капусты по полгода ничего не
ели.
   Точно такой  же  горемыка-солдат стоял  на  КПП  103-й  дивизии,  когда
советник заезжал туда для встречи с командующим. Сунув в окно машины голову,
сирый  и  продрогший  гвардеец  поплелся  открывать ворота части, но  прежде
пытался   натянуть   на  обмерзшие   пальцы   старые   перчатки,  и   Виктор
Константинович слышал, как гвардеец ругался вслух:
   - Будь прокляты империалисты, из-за которых я тут мучаюсь!..

   - Проиграли мы здесь, Алексей Глебович, проиграли, - советник захмелел,
впал в философское настроение, с печалью в  голосе рассуждал: - Любая  армия
бессильна против партизанской войны. Они  везде, всюду.  А им американцы еще
помогают. Тупик. Я  вам тогда еще говорил,  елки-палки,  уже  несколько  лет
прошло, ничего у нас путного в Афгане не выйдет. И армия, извиняюсь конечно,
не принимайте на свой счет, армия деградирует.
   Зачем пересказывать  свои наблюдения  Сорокину? Все это знает  генерал,
все видит, не слепой, другое дело, что не придает значения, о другом думает.
Армию давно  кастрировали,  предали, забыли,  армия  разваливается. Не 40-я,
сороковая еще на что-то способна, армия в целом, вооруженные силы. Сороковая
не  задавалась вопросами: проиграла она  войну  в Афганистане, не проиграла,
армия состояла из отдельных людей, из частных судеб, проблем, желаний. Взять
хотя  бы  того  мордастого пузатого  полковника, что  видел  утром в дивизии
Виктор Константинович. "Осторожней! - орал полковник на солдата. - Ну смотри
-  он же  так не  пройдет!" Солдат затаскивал в модуль японский телевизор. С
трудом обхватив большую коробку,  он надеялся протиснуть  ее в узкий  проем,
полковник  же вытягивал  из  кармана пригоршни семечек,  грыз их и сплевывал
шелуху:  - Привыкли  все делать по-крестьянски, разгильдяи..." Если  рушится
армия, вооруженные силы, скоро  и  страна  затрещит по  швам, уже трещит,  с
Нагорного Карабаха началось, в Прибалтике что-то будет, не за горами сложные
времена. Доигрались с перестройками...
   Лобанов  не  знал,  что за человек Виктор Константинович,  что делает в
Кабуле, из какого ведомства.  Да и  не  боялся  он никого, у  самого дядя на
Лубянке работал. Однако, неуважительные высказывания в адрес Советской Армии
его  покоробили,  издалека  услышал,  через всю комнату,  подобрался  ближе,
убедился,  что  поливают  грязью "непобедимую  и  легендарную". Не  стерпел,
показушно заклеймил  позором рассуждавшего с печалью в  голосе о поражении в
Афгане  подвыпившего Виктора  Константиновича,  чуть ли ни  в  измене Родине
обвинил. С пеной на губах твердил:
   -  Я  увидел  здесь всю  мощь нашей  прославленной армии! - и с пафосом
заявил: -  Армия  находится  в  пике  своего  расцвета!  -  Похоже,  первые,
набросанные в записных книжках  строчки очередной статьи  цитировал. - Армия
вновь подтвердила славу русского оружия!
   Виктор  Константинович  наполнил  рюмку,  поднял  на прозаика  грустные
глаза, с различимыми оттенками снисходительности в голосе предложил тост:
   - За нашу великую армию!
   -  Вот это другое дело! - засиял Лобанов. - Товарищи, товарищи,  минуту
внимания! Есть тост. За нашу великую армию!
   -  Воюющую   армию   полностью   разложили,   признав,   что   ситуация
бесперспективная,  что  необходимо  оттягивать  силы, -  возмущался  в узкой
компании единомышленников полковник с  прилизанными волосами. - Вывод привел
к  пораженческим  настроениям.  Разве  не  так?  Никак  решиться  не  хотели
действовать  жестче,  дальше.  Захотели  бы  -   выжгли  бы  все   напалмом.
Американцам  можно,  а  нам  нельзя?!  Держали  армию  на коротком  поводке,
натравливали то и дело на духов, натаскивали, как служебную собаку. А зачем,
спрашивается? А теперь мы еще  и  виноватыми  окажемся. На армию все неудачи
свалят. Это у нас запросто! Увидите!
   Сила армии заключается  в  одном, - вывел в  эти дни  советник, - армия
знает, что уходит, и готова на любой подвиг, дабы вернуться живой...

   Голова у Сорокина давила на плечи тяжелей двухпудовой гири, но держался
он на людях молодцом. Закалка. Перепили  накануне. Вроде старался пропускать
тосты,  и закусывал  как следует,  а  нате же,  расслабился,  не  рассчитал,
переусердствовал  с  крепкими  напитками.  Виктор  Константинович подливал и
подливал.  Пьет, как лошадь, и никогда язык не заплетается, и  так интересно
всегда   рассказывает!  Всегда   все  наперед  знает,  предчувствует,  умеет
анализировать, как  никто. "Просто у него  больше информации, чем у меня", -
успокоил  себя  генерал. Долго засиделись, и не  выспался. Правильно сделал,
что  водителя отправил  засветло. Позвонил  в резиденцию,  прислали дежурную
машину, с сопровождающим офицером, доставили в целости и сохранности.
   "Слетелись, как мухи  на дерьмо. Прилипли,  как банный лист к ж... Тоже
не  хорошо. Пчелы  на мед? Уже  лучше.  Журналистов -  как  собак нерезаных.
Естественно,  исторические  события.  Конец   войны.  Весь  мир  только   об
Афганистане и говорит..." Вон их сколько наехало! "Западников" тьма-тьмущая,
и все им показывай-рассказывай, нынче ведь "перестройка", "гласность".
   Сорокин глянул на часы, поторопил водителя:
   - Поднажми,  Толя, нас ждут к двенадцати. -  Как вы сказали, Эдвард?  -
повернулся  генерал к иностранному  журналисту в кожаной  куртке  и  меховой
шапке. - Вывод  из Афганистана - яркий пример нового политического мышления?
- Лейтенант-переводчик повторил вопрос на английском.
   - Совершенно верно, - кивнул  корреспондент, и уставился в окно машины.
- Что это за самолет?
   - Ил-76-ой, - пояснил Сорокин.
   - А вертолеты?
   - Ми-24-ые.
   Англичанин занес названия в блокнот.
   -  Сколько  же  миллионов  долларов вы  угрохали на помощь  мятежникам,
поставили им мины, "стингеры", - деликатно корил гостя генерал. - А на минах
простые крестьяне подрываются. "Стингерами" гражданские самолеты сбивают.
   -  Это  не  мы  поставляли, а  правительство  США,  -  уточнил  Эдвард,
напоминая, что он британский подданный.
   "Какая разница, - подумал генерал. - Все вы за одно. Все против нас."
   - Значит так. Переведите господину Эдварду, что на аэродроме, - генерал
намеренно избегал называть  части  своими  именами,  все же  осторожничал  с
иностранцами,  - он сможет  взять интервью у полковника  Митрофанова. Боевой
командир, в Афганистане - второй  раз. Мы с  ним в былые  времена,  -  важно
заметил  Сорокин,  - вместе  на операции летали.  Однажды чуть  не сбили,  -
зачем-то добавил он.
   Это уже фантазировал  генерал. Летали  без приключений.  Просто один из
офицеров экипажа  обратил  внимание Сорокина на пулевое  отверстие. Кто  его
знает, откуда  оно взялось. Бывало, что духи стреляли из кишлака,  бывало  и
свои же солдаты-обалдуи, загрустив и заскучав, от нечего делать по вертушкам
одиночный выстрел производили с поста.
   - Двадцать минут хватит  на  интервью?  Так,  - Сорокин  прикидывал  по
времени. - Потом пообедаем, и поедем на раздачу гуманитарной помощи.
   Эдвард выслушал перевод, утвердительно кивнул.
   "Прекрасно понимает  и по-русски,  -  решил Сорокин. - Все  они хотя бы
наполовину  шпионы.  Только прикидываются,  что  ничего не  знают.  Так я  и
поверил,  что он  в военной технике  не разбирается, самолетов транспортных,
вертолетов  боевых  никогда не видел!  Строчит  в  блокноте  без  остановки,
помечает что-то. Хотя, не знаю. Молод он, лет 25, поди, не больше."
   Генерал в кабинет командира полка заходить отказался.
   - Вы сами, сами, - не хотел он смущать полковника  Митрофанова во время
интервью.  -  Распорядитесь только, чтобы мне чайку  организовали,  что-то в
горле першит.
   Раньше бы и в голову такое никому бы не пришло - запустить иностранного
корреспондента в боевую советскую  часть, да не  где-нибудь сбоку припека, а
на самом кабульском аэродроме, да чтоб он в штабе полка  на  секретные карты
глазел,  чтоб новейшую  военную технику  разглядывал  в упор. Да  в  прежние
времена  особый отдел  бы близко не подпустил такого лазутчика к части. "Все
меняется..."
   - Так,  какие будут  вопросы? -  пригласил гостя  садиться  Митрофанов.
Корреспонденту еще никто ничего не успел рассказать, а он что-то писал, и не
замечал никого. - Что это он? Вы по-русски говорите?
   - Нет, он не понимает, - сказал переводчик.
   "Полковник Александр Митрофанов. Командир авиаполка.  Камуфляжная форма
на молнии, под ней - белая майка в синюю  полоску. Гладко выбрит," - пометил
Эдвард.
   Наконец, он оторвался  от блокнота, оглядел кабинет: портрет  Ленина на
стене,  стол,  несколько  стульев, телефон  на  столе.  "Без  роскоши  живут
советские полковники".
   - Какие задачи выполняет ваша часть? - начал Эдвард. Дальше последовали
стандартные вопросы: отношение к выводу? не  жалеете, что уходите? что будет
после того, как советские покинут Афганистан?
   -  Прямо,  как  сговорились,  -  пошутил,  расправившись  с  вопросами,
Митрофанов.  Отвечал он коротко, но не казенными фразами, не из газет черпал
мысли,  самостоятельно  формулировал, с  юмором, оригинально и  легко. -  На
прошлой неделе тоже приезжал иностранный корреспондент.  Один в один вопросы
задавал, - признался полковник переводчику.
   Эдвард нисколько не смутился.
   - Господин полковник, вы сами летаете?
   - Летаю.
   - Часто?
   - Приходится.
   - Тогда такой вопрос. В прессе, в западной прессе, - поправился Эдвард,
- часто  сообщали,  что русские  "стирали  с лица земли" целые кишлаки.  Это
правда?
   - Неправда.  На войне,  если в тебя стреляет из кишлака враг, и сбивает
ракетой "ведомого", твоего товарища, в общем, а у меня на глазах такое было,
раз... и  нет  больше экипажа, сбили,  горит вертушка... и сесть,  спасти не
можешь... я  хочу сказать,  что на  войне  как  на  войне... Если по  нам из
кишлака духи начинают работать, мы не церемонимся с ними.
   - Понимаю.
   - Знаете Эдвард. Эдвард его зовут? Знаете, я вот как скажу: легче всего
написать,  что русские летчики разрушают афганские кишлаки. На самом деле мы
первыми редко  когда стреляем. Право первого  выстрела, как на дуэли, обычно
достается противнику.
   - Вы многих друзей потеряли?
   Митрофанов посерьезнел:
   - Ты у него спроси, он сам-то в армии служил?
   - Говорит, что нет.
   - То-то я и вижу.
   - Вы не ответили, господин полковник.
   - Слишком многих, Э