Шарагин,
ранее осматривавший  по привычке дувалы и островок деревьев,  теперь,  после
облета вертушками  кишлака, расслабился  и смотрел  прямо,  поверх  колонны,
туда, где в конце долины она растворялась в предгорьях.

   ...вражеская земля, территория войны...

   Знал он, что не посмеют  духи тронуть армию на марше; отдельную колонну
- да,  цепочку  "наливников" -  бензовозов, перевозящих топливо в отдаленные
гарнизоны, или застрявшую в ущелье роту - накроют запросто, но армия - не по
зубам духам. Однако, списывать  опасность вовсе было б неверно и  преступно,
да  и разная она бывала, опасность, на этой войне.  Случись что с одним даже
бойцом, для армии - соринка, палочка в дневной  сводке  потерь, для  Олега -
живой человек.
   На любом марше гибли и калечились пачками, и  отнюдь не из-за обстрелов
и засад, а по собственной же дурости и разгильдяйству.
   За  двумя  "крокодилами", как  бы  запаздывая  и нагоняя, летели  более
пухлые вертушки, с иллюминаторами - Ми-8-ые, похожие на головастиков.
   -  Небось, командование  полетело,  а,  товарищ  старший  лейтенант?  -
сказал, чтобы  что-то  сказать  рядовой Сычев,  провожая вертушки  взглядом.
Вернее  не  сказал, а  прокричал,  чтобы командир  сквозь  шум  двигателей и
шлемофон услышал и заметил его. Он ссутулился на башне БМП,  пропустив между
ног ствол пушки, отчего выглядел  этаким половым гигантом. - Может, и комдив
там летит?
   - Ну, тогда встаньте  по  стойке смирно,  Сычев, и отдайте ему честь! -
иронично заметил  Шарагин. - И стойте так, пока не приедем.  Может,  награду
заработаете.
   -  Ага, орден святого Ебукентия, с  закруткой  на  спине!  -  захохотал
сидевший тут же младший сержант Мышковский.

   ...задрота! год назад молокососами были еще...
   когда-то я весь их призыв так называл, а нынче
   они - деды: Мышак, Сыч, Чирий... вышли в масть,
   расправили плечи, возмужали олухи, теперь они - костяк
   моего войска... солдат на войне зашоренный только до
   первого боя остается, потом начинает думать, как выжить,
   начинает крутить головой, серое вещество заставляет
   работать...

   Ожидалось, что командир дивизии лично пожалует наблюдать, как батальоны
десантуры  трогаются  из Кабула.  Потому-то на боевые  этим  утром  выезжали
десантники,   как  на   показушный  парад,   все   чистились,  отряхивались,
поправлялись до  последней минуты. И первый километр  ехали  в напряжении  -
комдива ждали, хотя, стоило основной армейской колонне  вытянуться на дорогу
из  "отстойника"  -  большого поля,  с  пылью  по  щиколотку,  за  советским
инфекционным  госпиталем,  как опрятность, где она была,  скрылась в  гари и
пыли, окутавшим броню, осевшим на выстиранные формы, свежие подворотнички  и
выглядывающие тельняшки.
   Оседлало  бронемашины советское  войско,  двинулось в  путь  верхом  на
броне;  мотострелки  и  десантура, артиллерия  и  связь,  саперы  и  медики;
разнообразно оделись  на войну:  мелькали выцветшие  "хэбэ",  горные  формы,
"песочек", рваные маскхалаты,  с уставными ботинками соперничали то  тут, то
там рыжие, мягкие  трофейные духовские ботинки, и  немногочисленные "Кимры",
лучшие  из   худших  кроссовок,  созданные   к   концу  века   отечественной
промышленностью.
   Двигатели взревели,  колонна тронулась, задул  в лицо  ветер. Людей  на
броне, и в грузовиках с перекинутыми через окна бронежилетами, ждала дальняя
дорога, предстояло  им весь день глотать густые,  жирные  солярные выхлопы и
поднятую  с  дороги  пыль,  которая  после  первых  машин  пропитала воздух,
припудрила людей, полезла за пазуху, залепила глаза.
   А  чуть  раньше,  вспоминал  Шарагин,  лихорадочно,  впустую  суетилось
полковое начальство,  беспокоясь,  что комдив  нагрянет с проверкой в  часть
накануне  боевых. Вся подготовка к операции  от этого  шла нервно,  дергано,
указания,  приказы,  замечания  сопровождались  криками  и  кулаком, который
призван  был  поучать нерасторопный  молодняк,  закалять  и дисциплинировать
нерадивых  бойцов. Оказывался кулак то дедовским - безжалостным,  крушащим и
оглушительным, то командирским - жестким, резким, чаще всего своевременным и
справедливым.
   Сборы на операцию начались загодя. Приказ  поступил за неделю, но и так
было  ясно, что вскоре предстоит воевать, что  армейская  операция готовится
против  душар. Все в полку от командира до официанток говорили об этом. Даже
кабульские  дуканщики, разогревая на  примусах еду, расспрашивали забежавших
за  покупками  офицеров,   надолго  ли  те  уходят  в  горы,  напутствовали,
высказывая сочувствие.
   Уже техника стояла в меру  исправная, подлатанная, оружие вычищено было
раз   шестнадцать,  боекомплекты   загружены,  политзанятия  проведены;  уже
очухались после похмелья офицеры, традиционно обмывавшие предстоящие боевые;
уже солдаты закупились  на выезд в военторге полковом: печенье, соки, джемы,
- и потырили с кухни, с продсклада - у  кого где  земляки имелись - повидло,
буханки  хлеба;  уже  подготовили втихаря  мешки с  картошкой,  чтоб печь на
костре  на  свежем  воздухе;  уже  запрятали в потайные  места  списанные  и
сворованные запчасти, и все, что когда-либо  плохо лежало в части - на обмен
и продажу афганцам - нехитрый солдатский приработок.
   Перед  боевыми  выспаться  бы слегка, отдохнуть  беззаботно,  так  нет,
взамен гоняют без пощады личный состав командиры. Темень на улице, звезды на
небе раствориться не успели, а полк по тревоге поднимают.
   Несутся солдаты в полном обмундировании, лезут по машинам, и сидят, как
идиоты, час  сидят,  второй; днем солнце  асфальт на плацу плавит - строевые
комполка   решил  обязательно  провести:  "...ша-ом  -арш!  Ле-вой!  Ле-вой!
На-пра-о! Песню за-пе-вай!"
   Кому  впервой на войну отправляться - рядовым и лейтехам новеньким - не
въезжают,  на кой черт муштра эта  сдалась  бессмысленная?! Загоняли  людей,
будто не  в Афгане  служат, а в образцово-показательном  гарнизоне  в Союзе,
будто не  в  бой через  день-другой идти  и  со смертью тягаться, а  Красную
площадь "коробками" проходить.
   Ни  для  кого не секрет,  что какой попадется  командир  полка, такой и
служба  у  всех  будет.  Дурень   попадется  -  дурь  его  и  на  весь  полк
распространяться будет,  пока  не снимут,  пока не убьют,  что маловероятно,
пока не переведут наверх, холерика назначат - покоя не жди, идиота пришлют -
пиши пропало, своего в доску - значит повезло, значит хвала им и  слава -  и
"кэпу" мудрому,  и тому, кто послал его, и судьбе, которая направила  тебя в
этот полк.
   Командир полка - он  как  отец родной,  или как отчим, он захочет ночью
построить полк по тревоге -  построят за считанные  минуты, ему  не спится -
так не фига и остальным дрыхнуть, он решил, что командир дивизии нагрянет  -
до смерти загоняет личный состав, каждый час будет тревогу трубить, заставит
маршировать  на  плацу,  двадцать четыре часа в сутки, лишь бы не  прозевать
приезд  начальства.  Потому  в ВДВ  заслужить  похвалу  ой,  как  сложно,  а
проштрафиться  можно  на  каждом  шагу, и  тогда уж  не  жди  пощады, мир-то
узенький, маленький, замкнутый, все друг дружку знают...
   Старики  -  те  вопросы  типа  "почему?"  и  "зачем?" давно отзадавали,
втянулись  в уклад  здешний, в  армейскую осмысленную  дурь, и  действуют на
уровне рефлекса. Они-то понимают, что супротив армейской дури не попрешь, не
восстанешь, поэтому  и настроение  никто  им задавить не в силах, мысли их в
завтрашнем  дне:  боевые впереди, а это  как каникулы своего рода, праздник,
смертельно опасный,  естественно, и все  же отдых, и от нарядов бесконечных,
политзанятий  муторных, да и  засиделись,  затомились  в части,  давно  пора
порезвиться,   повольничать,  пострелять,   больше   месяца  за  ворота   не
высовывались,  серьезных дел  не  было.  Скоро уже приказ, дембельскую форму
готовить пора, а мало кто железками похвастаться может: те, что с  ранениями
в госпиталь попали, наверняка к наградам  представлены,  наверняка медалькой
или  орденом  китель  украсят,  а  другим  постараться  надо,  успеть  надо,
повоевать  еще,  глядишь  -  наградной  оформят,   не  только  посмертно  же
представлять; да  и к  рукам на боевых всегда что-нибудь прилипнет  - душков
потрясешь.
   Чем  дальше  удалялась  от  Кабула  колонна, тем  хаотичней становилось
движение.  Как  растянутая пружина  силилась вновь собраться воедино  боевая
техника.
   Навстречу взводу Шарагина все чаще попадались поломки:  "Урал" закипел,
словно дымовую завесу задумали, пар поднялся из-под капота грузовика, как из
чайника,  пехота  гусеницу  у  БМП  натягивает, впереди,  на  тросе,  пыхтя,
надрываясь, тащит в горку один бронетранспортер другой.
   -   Пошел,   Дегтяренко,    обходи    их!    -    скомандовал   Шарагин
механику-водителю. Несколько раз  высовывался Дегтяренко влево, и каждый раз
не решался пойти на обгон. - Давай! Давай!
   -    Зассало-забулькало!    Бурбухайку    испугался!   -    недовольный
нерешительными действиями водилы комментировал младший сержант Мышковский.
   Поравнялись  с  БТРом на тросе, до  второго дотянули, вровень  поехали,
сгоняя на обочину, расписные как шкатулки,

   ...афганский Палех...

   встречные   грузовики.  В  кювет  один  афганский   грузовичок  угодил,
перевернулся,  а  десантура,  как  короли, двигалась  по  встречной  полосе,
оставляя справа "КамАЗы" с пузырящимися рваными брезентами, с глазами-фарами
на выкате.
   Догнали первый взвод, сели на хвост.
   Солнце раздобрилось, нагрело  броню, припекало людей, облепивших боевые
машины, как пчелы улей. День только зачинался, а войско, поднятое ни свет ни
заря, клонилось  то тут, то  там  в  сон:  разморило  солдат.  Кто поудобней
устроился - на матраце, на бушлате - кемарил.

   ...в армии всегда так было: подъем - в два, завтрак - в
   четыре, готовность - в шесть, выезд - в восемь... и ничего
   тут не изменишь...

   Горный перевал замедлил прыть колонны. Начались крутые подъемы. Техника
поползла  тяжело,  завывая движками,  будто  ворчала, жаловалась на  тяжесть
ноши, но не сдавалась.
   На  повороте, у края дороги, где  начинался обрыв, у стоящего  трайлера
растерянно  застыли   с   автоматами  в   повисших  руках  два  черноволосых
солдата-среднеазиата,  скорее  всего  таджики.   С   высоты  брони   Шарагин
определил,  в чем  дело: самоходная установка "Акация" сорвалась и улетела в
пропасть.
   Развеселилась чужой беде солдатня, приподнялись от оживленных возгласов
на  секунду  и  старослужащие, задремавшие  было  в  привычном  убаюкивающем
громыхании.
   - Соляра! - презрительно выдавил Мышковский.
   - Вояки .уевы! - отозвался прикорнувший рядом Сычев.
   На перевале взвод Шарагина, словно стараясь обхитрить солнце,  прятался
урывками в  тени скал. Бронемашины то ускользали в галереи, то  обнаруживали
себя опять, выныривая обратно на дорогу.
   Не сразу, но заполз-таки взвод  на перевал, и, обернувшись назад, видел
Олег внизу  на витках серпантина, там,  где скалы не заслоняли  дорогу,  как
лезут и лезут вверх грузовики, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, и не
было конца всей собравшейся  на войну техники, затерялось замыкание где-то в
предгорьях, а быть может и только от Кабула еще отъезжали последние части.
   Ближе к  полудню,  когда  дорога  заметно  испортилась,  стала рябой от
частых  выбоин, и объезжали  скатившиеся  с косогора  и  неубранные  валуны,
Шарагин заметил, что механик-водитель клюет носом.
   БМП  потянуло вправо,  на  крутой  склон, нос задрался,  машина  начала
крениться.

   ...заснул водила... сейчас перевернемся!..

   Малость  еще, и запросто опрокинулась  бы  навзничь, как жук  навозник,
пятнадцатитонная махина, и  угробила б хребтом своим всех, кто разнежился на
броне  в пассажирах.  Шарагин,  которого  потянуло  назад  и  куда-то  вбок,
уравновесился с трудом, и впечатал ботинок в голову механика-водителя, будто
педаль тормоза вдавил в пол.  Водила шарахнулся мордой о край  люка, привкус
крови во рту и боль вывели его из состояния сна, и, видимо, плохо  соображая
в первые секунды  где он,  на  какой  планете,  и кто он, взял  резко влево,
разворачивая машину поперек дороги, а вдобавок ко всему резко затормозил, от
чего Шарагин прикусил язык.

   ...черт бы тебя побрал, идиот! теперь до вечера язык не
   пройдет...

   Шарагин прыгнул на нос БМП и два раза треснул солдату в грязную от пыли
харю:
   - Контужу на месте!
   Глаза водилы, блуждавшие  в  тумане усталости, прояснились.  Он даже не
нашелся, что  сказать,  а  может знал,  что  лучше молчать  -  иначе еще раз
врежут.
   - Поехали! Поехали!
   Руками,  покрытыми  цыпками,   с  потрескавшейся  кожей,  в  заусенцах,
грязными  от  масла,  солдат пытался вытереть лицо, но  лишь размазал жирную
зеленовато-серую пыль.

   ...вот подфартило!.. как с такими придурками воевать?..
   каждый третий в роте необстрелянный молокосос!.. ничего,
   теперь не заснет...

   Но "для профилактики" засадил с размаха водиле по шлемофону кулаком:
   - Только попробуйте у меня заснуть, Дегтяренко!
   Чтобы отвлечься от нервного срыва, успокоиться, Шарагин, мусоля  во рту
сигарету, осматривал местность.
   Монолит скал,  треснувший когда-то,  и  уступивший место аквамариновому
горному  потоку  и  серпантину  перевала, сменился долиной.  После  уныния и
подавленности   каменного   желоба   открывшийся  простор  ободрил  русского
человека, привыкшего к земле ровной, гладкой, несущейся вдаль. Камыши увидел
он, заливные луга, почудилось на мгновение что-то знакомое в этом пейзаже;

   ...сейчас бы увидеть привычный горизонт, окаймленный
   лесом...

   он уставился на  вырвавшуюся из тисков гор и  от  того замедлившую  бег
речку,  стал выискивать ту  самую  заветную  полоску  леса,  но споткнулся о
саманные домики, и иллюзии оборвались - Россия была далеко отсюда.

   ...кишлачок у подошвы горы - духовский... в прошлом году наша
   разведка напоролась там... тем там все заминировано... а вот там,
   кажись, мы сами в свое время "чесали"... горы, одни горы... мы
   окольцованы горами...

   Величественно и надменно,  как если бы  высказывая презрение к  суете и
мирским  проблемам,  возвышались  снежные  вершины-недотроги,   а  меж  ними
растворились речушки, поля, рассыпанные  и тут  и  там  кишлаки, спешащие на
встречу с победой и со смертью иноземные полчища.
   Над  массивом гор  застряли  наплывшие  чуть  раньше  облака, не  менее
громоздкие,  но парящие с легкостью  необыкновенной.  Со  своих тысячелетних
вершин  горы,  казалось, завидуют  этой  легкости  облаков,  их  способности
полететь дальше, не задумываясь, и не жалея ни  о чем. Снежные пики тянулись
в  бесконечность,  будто мечтая  о воле, мечтая  вырваться  из  этого  мира,
упрятаться повыше, устав  от  его глупости, жестокости,  словно задыхаясь от
воздуха, пропитанного ненавистью, несправедливостью, кровью и страданиями.

   ...горы в Афгане всегда рядом с тобой... то за спиной,
   словно человек какой стоит и стоит, засыпаешь - стоит,
   просыпаешься - стоит... стоит и не двигается, не уходит... то
   спереди горы, как забор высоченный, чтоб не сбежал отсюда
   никто... не зря вовсе выдумала их природа... не будь на
   свете гор, кто бы разъединил ненавистные друг другу
   народы, упрятал бы от смерти, от погони, от мести...
   поубивали б они себе подобных существ на открытой
   местности, столкнулись бы все разом и сгинули б очень
   скоро, ибо не научились еще мы жить вместе без брани,
   зависти и насилия... для этого и придуманы горы, и леса
   дремучие, и пустыни, и моря... долгие годы спасали эти горы
   Афганистан... нас, русских, как народ значимый в истории
   человечества, видимо, наделил кто-то исключительными
   полномочиями... нас разбросала история на огромных
   территориях, и от того, быть может, мы представили, что нам
   позволено воздействовать на судьбы остальных
   народов, малочисленных, по сравнению с нами, и,
   соответственно, не столь сильных... народы, которым по
   невезению выпало проживать рядышком, по соседству с
   Россией... мы никогда не брали в расчет их планы,
   распоряжались, мы пьянели от своего могущества,
   наслаждались властью и силой... мы потворствовали злу,
   дьяволу, участвовали в его коварных замыслах... полигон
   дьявола здесь, в Афгане... слишком уж мистично как-то
   звучит... мы привыкли постепенно, в нашей крови
   выработалась тяга к власти... какой-то ген у нас, у русских,
   как, наверное, и американцев, безусловно отравлен ложным
   сознанием всемогущества... будто от нас зависит
   судьба всего человечества... а, впрочем, частично это
   верно... захотим - уничтожим весь мир в борьбе с
   капитализмом... однако, друг мой, это уже идеология...
   идеология - вещь временная...

   ...а вот русская душа - понятие вечное... кто и за что нас наделил
   этой загадочной душой?.. от нее и покоя никогда у нас не будет...
   хватит об этом, не ко времени...

   ...надо следить за колонной, за водилой следить надо и за
   духами... они-то, небось, давно за нами следят...

   Чувство  опасности никогда не  подводило Шарагина.  И если  уж мысль  о
духах  завладела  им,  то неспроста.  Значит действительно затаились  где-то
духи, наблюдают. И все же вперемежку с мыслями о  духах появлялись откуда-то
рассуждения совсем иного порядка.

   ...правильно говорят: не стоит, так не мучай бабу!.. не можем
   и не умеем воевать, какой-то Афганистан задрипанный за
   столько лет не смогли на колени поставить... так и надо
   сказать прямо: не сумели одолеть, надорвались, пупок
   развязался... все воображаем, будто мы самая сильная в
   мире армия... да, вэдэвэ - свою задачу выполнили, а что вы
   еще хотите от десантуры? мы должны с парашютом прыгать,
   мы - небесные существа, а нас загнали в пыль, нас сажают в
   колонну и везут, как соляру на край света, по заставам, по
   блокам разбросали, это же не наша работа, пусть соляра
   этим занимается!..

   Шарагин повернулся  и взглянул  на  своих  бойцов.  Их  запыленные лица
ничего не выражали.

   ...дурни неотесанные... но самый лучший в мире солдат - наш солдат,
   советский солдат!.. он не дюже грамотный, не избалованный, он все
   выдюжит, все стерпит, все вынесет, он сдохнет, он сгинет, но
   никогда не сдастся! это вам не избалованные американские
   мальчишки во Вьетнаме, которым пиво спецрейсами доставляли!

   ...наш солдат лучше всех! он надорвется, выстоит и дойдет, куда
   будет приказано... и офицеры у нас - нижние чины особенно, до
   майора, ну, иногда включительно, - жилистые, все вынесут, не люди,
   сверхчеловеки... а дальше что? что потом? все время на подобном
   героизме мы выезжаем, нельзя же так вечно... так не лучше ли
   подумать сообща, в чем же ошибка?..

   ...э-э-х! горы кругом, красота! не будь этой войны, не будь этих
   афганцев, как здорово бы здесь было!..

   Природа  Афганистана  таила неведомые  северному  человеку  красоты,  и
одновременно отпугивала не успевших освоиться непривычным рельефом своим.
   Сложно  порой  было  отвлеченно  любоваться  захватывающими  видами. Не
всегда  и  далеко  не  каждому  удавалось   отделить   снежные   вершины,  и
медно-бархатные  горные  склоны,  тонущие  в  зелени виноградников  равнины,
покрытые ядовито-красными маками, будто  ковром изысканной работы, от образа
коварного моджахеда, злодея из восточных сказок, разбойника с ножом.
   Образ моджахеда рождал чувство опасности; чувство опасности перерастало
в страх,  а  страх вызывал  ненависть и  нелюбовь к  горам; любоваться чужой
природой можно было только пересилив в себе этот страх.
   Долгие  годы  ушли на  то, чтобы зацепиться,  вписаться, понять природу
здешнюю, полюбить ее, научиться не бояться.

   ...туманность Андромеды, Млечный путь, Солярис... мы - пришельцы
   из другой галактики, космонавты хреновы... как мы сюдя попали?..
   свалили в кучу бро