посидят по
камерам!  Так спокойней! Так  - верней!  Пусть те, кто  знает, что  к  чему,
разбираются, решают, кого выпускать, а кого -  нет! Мое  дело  малое. Задачу
выполнили. Коли у нас бы такое произошло, если б, к примеру,  революционеров
освободить из тюрем... Тогда понятно. Это святое дело! А здесь...
   -  Никого  из камер не выпускать! - предупредил он  солдат.  -  Раненые
есть?
   - В нашем отделении нет, товарищ лейтенант.
   - А где третье отделение?
   - Не знаю, товарищ лейтенант, - пожал плечами боец.
   Третье отделение на  боевой машине десанта провалилось в яму с дерьмом.
Ворвавшись на территорию тюрьмы, вторая БМД взяла влево, и, не  разглядев  в
суматохе, куда  рулить,  плюхнулась  в темную жижу.  Выхлопные  газы пошли в
кабину, солдатня начала задыхаться. Нашли  их  совершенно  случайно  и очень
вовремя. Заметили торчащую из вонючей ямы башню.
   -  Засранцы! -  негодовал  Моргульцев.  -  Не  десантники, а  форменные
засранцы!
   Захват  Пули Чархи  продолжался  меньше  часа, пятьдесят четыре минуты.
Моргульцев засек по своим "командирским" часам.
   Доложил по рации: "Объект 14 взят!"
   Дядя Федя  уехал в  Кабул, вернулся с  афганскими "товарищами", занялся
сортировкой заключенных.
   Взводу Моргульцева по рации из  штаба приказали: "Оставаться на  охране
объекта. Продовольствие и боеприпасы вам подвезут".
   Выставили  посты,  заняли под казарму самое теплое помещение  с печкой,
работавшей на солярке, занавесили одеялами выбитые стрельбой окна.
   Моргульцев  грелся на  солнышке,  первый раз  увидел  он  здесь солнце,
курил.
   -  Товарищ лейтенант.  Там  журналисты  приехали, говорят  с советского
телевидения. Пустить?
   - Валяй, пусть сюда идут.
   - Там еще афганцев много.
   - Каких афганцев?
   - Человек триста, поди будет.
   -  Т-а-к,  - растянул  Моргульцев,  и  повторил  любимое дяди Федино: -
Бляха-муха! Что им, интересно, здесь надо?
   Впускать  кого-либо в тюрьму Моргульцев  наотрез отказался, связался со
штабом, долго ждал разъяснений. Береженого Бог бережет!
   - Я  на  себя ответственность не  возьму!  Присылайте представителя  из
штаба! Тогда пущу!
   -  Телевидение  должно заснять  взятие тюрьмы Пули Чархи,  -  разъяснил
приехавший полковник.
   - Это мы запросто, сейчас свистну своих гавриков.
   -  Вы  не  понимаете, товарищ  лейтенант. Тюрьму захватывали  афганские
военнослужащие,  из частей,  которые подняли  мятеж против  кровавого режима
предателя Амина!
   - Не понял, товарищ полковник?!
   - Я, кажется, достаточно ясно объяснил, лейтенант!
   Со  сторожевой  вышки,  куда  он  было  взобрался,  чтобы наблюдать  за
съемками,  Моргульцева  согнали  - не должен был советский офицер попадать в
кадр.  Тогда  он  приказал солдатам  вынести из  кабинета начальника  тюрьмы
кресло, устроился, как в первом ряду.
   -  Поди  потом  кому  докажи,  что это  мы  Пули Чархи  захватывали,  -
расстроился кто-то из солдат. - Никто не поверит!..
   - Это точно, бляха-муха! - обиженно подтвердил Моргульцев.
   С дядей  Федей свидеться больше  не  пришлось, говорили, погиб он через
несколько  месяцев. Где? При  каких  обстоятельствах? Никто  толком не знал.
"Может врут,  что погиб, а может и  впрямь  убили. Он же комитетчик.  У  них
никогда правду не узнаешь..." - решил Моргульцев.
   В  первые годы  войны  вообще страшно  было задавать вопросы, опасались
люди всего. Однажды после ранения Моргульцев в госпитале лежал, спирт пил  с
одним капитаном. Черноволосый,  загорелый, то ли  татарин, то ли таджик. Нос
запомнил - длинный, переломанный в нескольких местах.
   Крепко тяпнули. Разоткровенничались по  пьяни, кто  да где был,  кто да
что  делал в Афгане. Оказывается,  обоих судьба забросила в Кабул  в декабре
1979 года. Походили вокруг да около, да, не сговариваясь, решили не темнить.
   - Я тюрьму брал, - признался Моргульцев. - Пули Чархи. А ты?
   - А я - дворец...
   - Дворец  Амина?! - Моргульцев даже  поперхнулся. Глянул на капитана, а
тот опустил голову, смотрит куда-то себе под ноги. И так и  не поднял глаза,
когда подтвердил:
   - Так точно.
   Про дворец Амина  ходили  разные слухи.  И  девятая  рота из  Витебской
дивизии  вроде  как  участвовала  в  штурме,  и  КГБэшники  якобы  присылали
спецгруппу.
   Разлили  остатки  спирта,   чокнулись:  "ну,  будем",  выдохнули  почти
одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали черным хлебом.
   -  Я  в  "мусульманском батальоне"  служил,  -  продолжил  после  паузы
капитан. - Слышал такое название?
   - Слышал, -  соврал  Моргульцев.  Решил не расспрашивать,  что  это  за
странное название. Какая-то спецчасть, наверняка. - И самого Амина видел?
   - Видел... только мертвым...
   - ?..
   Собеседник замолчал, взвешивая все за и против.
   -  Он лежал на полу в майке, в  одних трусах,  на груди в районе сердца
было большое красное пятно.  Надо было убедиться, что  он мертв. Потянули за
левую руку, а она оторвалась...
   Моргульцева пот прошиб. "Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про
тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!"
   Уснуть  не  смог, слова капитана из "мусульманского батальона"  вселяли
тревогу:
   -  Страшно было. И во время штурма, мы ведь  прямо как на ладони у  них
были,  стреляй - не хочу, чудом прорвались, и  особенно потом, когда поняли,
что произошло.  Как-никак,  главу  государства  устранили!  Посадили  нас  в
самолет, думали, не долетим.  Кто из знает?..  Казалось, что теперь  свои же
могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по
разным частям...
   За завтраком трещала голова, глаза слипались. Моргульцев поздоровался с
капитаном, а тот отвернулся, сделал вид,  что  незнаком. "Наболтал лишнего!"
Пообещал тогда себе Моргульцев,  что молчать отныне будет. Нечего гордиться,
нечего про тюрьму бахвалиться!
   За  Пули  Чархи представили Моргульцева к  ордену  "Красного  знамени".
Старшего лейтенанта получил досрочно. Сыну третий год шел.  И  как будто кто
сглазил!   Повалилось   все   из  рук,   рассыпаться   стала  доселе   ровно
складывавшаяся жизнь, словно поднялся он на  горку и не удержался, под откос
покатился. Сперва жена ушла. Появился у нее кто-то, еще пока в Афгане служил
Моргульцев. Не из части, гражданский, увез из Витебска.
   Моргульцев запил, зачастили  нарекания от  комбата,  служба радости  не
приносила, политотдел на психику давил, воспитывал. Он по  молодости  резким
был,  вспыльчивым, все  больше  посылал  на  три  буквы,  по  морде  заехать
торопился,  прежде   чем  подумать,  кого  посылаешь  и   кому  кулаком  нос
разбиваешь. Вскоре  ЧП  на  его  голову приключилось: дедушки до  полусмерти
новичка забили.
   Несколько лет ушло на то, чтобы все выправить. Женился второй раз, дочь
родилась. Снова в Афган попросился.
   Про семейные передряги ротный сослуживцам не рассказывал, но они и  так
знали. Кто развелся, кто вновь женился, у кого где  дети остались - в  армии
ничего не скроешь.
   В комнате  Моргульцева висел рисунок сына от первого брака. Раз в месяц
он писал ему короткие записки, отправлявшихся в отпуск офицеров просил зайти
в  Союзе  на почту  и отправить  небольшую  посылку  с  подарками. Мальчишка
нарисовал самолеты-птицы, сбрасывающие бомбы-сосульки, горящие танки-букашки
со свастикой на  броне,  на  которые  наступали  танки с красными  звездами,
бегущих  между  взрывами  бомб  человечков с автоматами.  В  правом углу сын
написал  печатными буквами:  "Это  я сам рисовал  папа  пришли мне пажалуста
жвачку"...


x x x

   Дни  летели незаметно,  скапливались в  недели, месяцы.  Рейды, боевые,
ранения и смерть офицеров  и  солдат - он подстраивался под  афганский ритм,
превращавший каждую  оборвавшуюся судьбу в  нечто прозаичное; смерть  бывала
нелепой, трагичной, героической, но более не ужасала Шарагина, как раньше, в
первые  месяцы;  смерть  стала делом  обыденным, воспринималась как  одно из
условий войны.
   Шарагин выловил  в  стакане водки  две новые звездочки,  когда  обмывал
очередное звание - старший лейтенант.  Оформили  наградной. Подписал  бумагу
Моргульцев, взглянул лукаво и как-то между прочим, поинтересовался:
   - Любишь потных женщин и теплую водку?
   - Смеешься?!
   - Значит в отпуск пойдешь зимой!
   - Как зимой? - расстроился Шарагин. - Да ты что!
   - Надо же кого-то отправлять.
   - Но меня-то за что?!
   -  Зебрев  уже  был. Епимахову - рано. Пусть  втягивается. Значит, тебе
остается ехать. Твоя очередь.
   - Давай, может, потом, а? Ближе к весне?!
   -  Потом будет суп  с  котом, бляха-муха!  Свободны, та-ва-рищ  старший
лейтенант!
   - Тогда я завтра в город выбираюсь!

   ...как же без бакшышей-то домой? с пустыми руками?..

   - Я об этом ничего не знаю, - перестраховался Моргульцев.

   В  Ташкенте,  у  воинской  кассы,  Шарагин разговорился  с  офицером  в
джинсовом костюме. Издалека увидел и сразу признал в нем афганца.

   ...такие "варенки" только в Афгане продаются... и по роже
   видно - военный человек...

   Как  братья-близнецы  смотрелись  они  с  Шарагиным со стороны.  Первые
джинсы в своей жизни купил Олег.
   Офицер на  тот  же рейс места надеялся достать. Потолкались, подождали,
выцарапали билеты. Послушал его Шарагин и решил сделать невозможное: снять с
книжки деньги и повести семью к морю.
   Им с Леной предстояло столько наверстывать, все недосказанные в письмах
чувства, волнения, нежность вдвоем заново пережить. Так лучше у моря, чем  в
родительской  квартире. А  после моря можно и родню  навестить, с родителями
недельку-другую пожить, с дедом  порыбачить. Полтора  почти месяца - на  все
хватит время!
   - Квартиру всегда найдете. В крайнем случае - комнату. Были б  бабки! -
обнадежил попутчик в джинсах, пока пили пиво.
   Лена  никогда  не  отдыхала на море. Впрочем, и он сам  тоже. Настюха в
своей жизни та вообще только на речку в деревне ходила.
   - Море - это как сотни рек, - пытался объяснить Олег.
   - Как две или как тли лечки?
   - Больше, очень много речек. И другого берега никогда не видно.
   Деньги летели и летели. Переплатил за  билеты. Не сезон, никто на юг не
летит, а билетов все равно нет!

   ...это только у нас такое возможно!..

   В аэропорт на такси, из аэропорта на такси - благо набежали  денежки за
месяцы в Афгане. Двойной оклад все же. Раньше о таком и не мечтал!

   ...чего их жалеть, деньги-то? еще заработаю!..

   Первый раз в жизни независимым человеком почувствовал.

   ...потому-то в Союзе много и не заработаешь... если у человека
   много денег, так он же от общего порядка тут же отобьется...

   Раньше подневольным, бесправным ощущал себя Олег.

   ..."я другой такой страны не знаю, - напевал однажды пьяный капитан
   Моргульцев, - где так вольно... смирно и равняйсь!"

   Деньги  предоставляли  мнимую  свободу,  возможность выбирать,  вселяли
уверенность.
   В  гостиницу, правда, их не поселили,  сказали,  мол,  бронировать надо
было  заранее.  Предложил тогда  Шарагин  взятку, и это не помогло.  Неловко
получилось у  него, грубовато, никогда раньше не  приходилось взятки давать,
да,  к  тому   же,  уж  больно  принципиальная   попалась   администраторша,
расфыркалась.  Лена и  Настя  стояли у входа, робко заглядывали в вестибюль,
дальше их не пускал швейцар.
   - Ты же ведь самую шикарную гостиницу выбрал, конечно у них мест нет, -
попробовала найти оправдание Лена. - Здесь только интуристы живут.
   - Плевать,  поехали в  частный  сектор! - Шарагин махнул рукой подзывая
такси. - Вдоль моря прокатимся, шеф, покажи нам побережье. Плачу по двойному
счетчику!  Будет хороший ресторан по дороге, остановимся  на обед. И комнату
нам надо будет по ходу дела найти, чтоб обязательно с видом на море.
   - Сделаем, командир!
   Прокатил  с  ветерком,  и  ресторан  самый  дорогой  выбрали,  и  когда
расплачивались, Лена только ахнула, сколько денег растратили зря, ради чего?
А Олег светился весь, с гордостью отсчитал сумму и сверху добавил.
   Лена даже не удержалась:
   -  Зачем ему еще-то было давать? Он и так с нас содрал втридорога, - не
приучена она  была сорить  деньгами, от получки до получки, когда они только
поженились,  едва  хватало, иногда по десяточке занимать приходилось, а  тут
такое барство.
   -  На  чай,  -  важно  сказал   Олег,   но   заметил,  что   переживает
бессмысленное, неоправданное растранжиривание Лена,  обнял ее: - Котенок, не
думай о деньгах, еще столько заработаем! Все у нас будет! Все впереди!
   Настюша проснулась  раньше всех,  разбудила обнимавшихся во сне  папу и
маму, - всю ночь, как заснули, прижимал к  себе Лену Олег, - коверкая слова,
сказала: "Папуська, падем на лечку". Море пенилось, штормило, дул прохладный
ветер,  тучи прятали солнце,  о купании  речи не шло -  не сезон.  Гуляли по
набережной,  и  редкие  прохожие  с  удивлением  смотрели  на  не по  погоде
загорелого мужчину и бледную, белокожую женщину с ребенком.
   Почему-то вспомнилось, из раннего детства:
   На плечах  у отца переплыть реку! Ничего,  не  страшно, когда тебя папа
везет!  О, если  б  только  он всегда  таким  был! Бодрым,  веселым,  шутил,
смеялся.  А не только, когда выпьет. А выпили  они  с  друзьями  хорошенько.
Разлеглись  на  травке  возле  нарезанных  овощей,  колбасы, бутылок, кто  с
женами, кто - сам по  себе. Отдыхают офицеры. Олег срезал удилище,  привязал
леску, крючок, поплавок, груз  -  рыбачил,  а  все  видел,  оборачивался  на
взрослых.   Мама   осторожно   намекала,   что    пора   закругляться,   что
переусердствовали, пошатываются, языки  заплетаются. И  заволновалась  мама,
когда  мужчины собрались купаться: вода прохладная, застудитесь, и мальчишку
зачем же  с собой?! Ничего.  Будущему  офицеру  полезно  такое  закаливание!
Разделись,  как  по команде,  вбежали  в воду,  брызгаются. Кто-то занырнул.
Пошел икру метать! Смех. Пьяному  действительно  море по колено! И  вовсе не
такая  уж  холодная  вода,  мама!  Олежка, запрыгивай!  Отец присел.  Садись
удобней. И  кто-то  запел:  "Но от тайги до британских морей, Красная  армия
всех сильней!" Папа разрезал воду, как торпедный катер. Переплывем, сын?! Не
боишься?! Нет! Тогда  айда на другой  берег!  Но  плыть с  сыном  на  плечах
тяжело. По дну  пошел отец. На  цыпочках  уже  идет,  вода - до  подбородка.
Течение  сносит вправо.  Олежка  весь  светится  от  счастья. Напрасно  мама
волнуется! Помахал ей рукой! У нас все отлично! Другие искупались, обсыхают,
трусы в кустах выжимают, на одной ноге голые прыгают, никак другой  ногой  в
трусы  не  попадут,  разогреваются, чтобы  не замерзнуть  - ветерок, все же,
руками, как мельницы, крутят,  курят, по стопочке опрокинули. Папа же упрямо
идет дальше... На том бережку песчаный  пляж. Не долго  уже.  Но  пошатнулся
папа, стал погружаться под  воду! И Олежка окунулся,  сполз с плеч, под воду
нырнул, забарахтался, не умея еще толком плакать. Мама на берегу вскрикнула.
Кто-то прыгнул в воду, поплыл спасать.

   ...только бы не утонуть!..

   А  папа.  Где  папа?  Снесло  Олежку  течением  в  сторону.  Папа  тоже
захлебывается. Не плывет. Лицо искривилось. Стонет,  как будто. Ногу  у папы
свело... Как щенок бултыхается Олежка в воде. Держится на плаву из последних
сил. Захлебывается. Наглотался  воды.  В легкие вода  попала!  Закашлялся. А
спасение близко! Доплыли до него, ухватили, к  берегу  тащат! И папа кое-как
выплыл...
   Все обошлось! Спасли мальчишку! Не надо слез! И ругаться не надо! Никто
не виноват. Бывает. Ногу свело. И  кто же знал, что там такая яма будет, что
по дну  не перейти? Как  в  пропасть провалился...  Налей  лучше  штрафную и
пацана растереть как следует...

   ...Настюшку научить плавать! в следующий же отпуск!..

   Как назло  начал накрапывать  дождь.  Они  пообедали в кафе, купили  на
рынке фруктов. Снова, как показалось Лене, забылся Олег, даже не торговался,
будто  стыдно  ему  было  торговаться  из-за  одного  рубля,  сорил  и сорил
деньгами.  А из таких рублей какая сумма набегает! Торгаши чувствуют, у кого
деньги есть, цены сразу закатывают. Смолчала Лена, поняла, что шикует-то  он
ради  нее, и ради Настюши, и приятно ему побаловать  их свежими фруктами,  и
что  упрекая  его в  том, что  деньги тратит зря, и не  экономит вовсе, лишь
настроение  ему  испортит.  Он  сам  потом  поймет.  Через  несколько  дней,
прикинет, сколько осталось в кармане, и остановится, шиковать перестанет, не
пожалеет, нет, просто сообразит, что на обратную дорогу ничего не останется.
   И все же на море они побывали! Когда теперь еще придется?!
   Первый  отпуск с войны всегда проносится незамечено. Слишком колеблется
в  первый  отпуск офицерская душа  -  между  семьей  и службой, слишком мало
сбывшихся побед и слишком много ожиданий впереди. Разрывался Шарагин.  Да  и
не  планировал он так быстро родных увидеть, мать с отцом, когда  забирал он
Лену и то удивились, никто не ждал его в отпуск раньше, чем  через год, а то
и больше после отъезда в Афган.  Обрадовались, конечно, но и они -  и Лена и
родители - по-своему рассчитали  месяцы и приготовились ждать. А тут на тебе
- позвонил, что уже в Ташкенте, вылетает через два часа.
   Подарков навез  Олег. Рассказывайте, как  вы тут  без меня  обходились?
Справляемся,  все хорошо, сынок, ни о  чем  не волнуйся,  милый. Батя только
хорош,  молчал бы,  кто его за язык тянул, так нет, ляпнул как-то, оставшись
один на один с Олегом:
   - Ты с ней поговори.
   - С кем?
   - С Леной.
   - О чем?
   - О том, что за хмырь к ней тут клеился...
   Как в лицо  плюнул. Мерзко стало. Не такой он человек, чтоб не доверять
Лене, но  и спросить  напрямую не  решился, вдруг обидится. Не  поверил Олег
словам отца, но внутри червячок поселился, два дня точился, покусывал.  Пока
с мамой  не переговорил. Мама  все  просто  и по-женски разъяснила. Вовсе не
роман никакой,  нечего переживать, ни в чем Лена не виновата. Действительно,
был тут какой-то лейтенантик, не здешний, заезжий, из ракетных войск. Увидел
он  Лену, влюбился с первого  взгляда. Потом вернулся спустя какое-то время,
цветы  дарил.  Она  только  жалела  его. Что ты с него возьмешь?  Сидят  они
месяцами в  шахте на боевом дежурстве, думать-то больше не о  чем,  и чтоб с
ума  не  сойти,  лейтенантик  выдумал  себе  любовь.  Лена  с  ним  серьезно
поговорила, с тех пор он больше не появлялся.
   Через  неделю  на  море  Настюша  зашмыгала,  зачихала,  скоро  насморк
перебрался к Лене, и последним заболел Олег.

   ...тоже мне отпуск!..

   - Забыли  бросить в  море монетку,  - спохватилась  Лена.  Вернулись на
берег.  Поставили  чемоданы, подошли  к воде.  Под фиолетово-синими облаками
кричали чайки.
   -  Чтоб  вернуться,  - пояснил  Олег.  Вложил в  маленькую руку  дочери
двадцать копеек. - Кидай. Примета такая есть.
   Монета зазвенела о гальку...


x x x

   Появился в роте за  время отпуска Шарагина  сын  полка. Не  застал  его
Шарагин, без него  все произошло. Дело в  том, что щенка приютил  на  выезде
Епимахов. Боксер - ни боксер, овчарка  - ни овчарка. И  не поймешь сразу. Из
комендантской бригады подарочек. Визгливый,  наивный, забавный,  доверчивый,
добродушный. Доброта так и хлещет наружу. Кто ни подойдет, кто ни погладит -
хвост  пропеллером запустит, оближет. Бойцы  его "сыном полка"  прозвали или
просто "Сын". На боевой машине  пехоте ехал щен, как  настоящий десантник. И
на афганцев мигом тявкать научился. Куда  его только  девать? Погода зимняя.
Пропадет. В роте не оставишь. Не на  заставе ведь рота стоит - в полку. Иные
порядки. Одно  дело у  саперов собаки  обученные,  породистые, другое - дело
"сын  полка", беспризорник,  дворняга.  Прознает  Богданов  -  вздрючит всех
подряд.
   Привезли все-таки Сына в полк. А что  дальше? В казарму его не возьмешь
и возле казармы будку не поставишь. В парке боевой техники, в самом укромном
местечке  домик устроили  из  ящика. Старый бушлат  подложили,  чтоб  теплее