бус. С вертолета дали предупредительную  очередь,  сели  для
досмотра, а когда бойцы высадились  на дорогу,  автобус неожиданно тронулся.
Спецназ запрыгнул в вертушку, пустился в погоню,  и  открыл огонь, превратив
автобус  в  решето.  Из  двери  кровь  текла  ручьем,  а  внутри  обнаружили
четырнадцать трупов мирных, вроде бы, жителей. Оставшихся в живых пассажиров
командир  группы  увел  за сопку  и  пристрелил из  пистолета  с глушителем.
Водителя  только  не добили. Челюсть у него отвисла, решили,  что готов. То,
что его лишь ранили, выяснилось слишком поздно, когда он оказался свидетелем
в этом деле. Иначе бы списали все на духов.
   Сорокин был доволен тем,  как он повел себя в этой щекотливой ситуации.
Он  постарался  замять  все  дело, применив  ряд  дипломатических  ходов при
встрече  с членами  афганского  ЦК  и  их советниками, свалив все  на район,
который считается ненадежным, духовским, и сообщив, что по данным  афганской
же  разведки  в  этот  день  ожидали  караван  с  реактивными  снарядами.  В
довершение  всего, Сорокин  заметил,  что, пожалуй,  вообще стоит прекратить
облеты спецназа. Собеседник-афганец  испугался брать на себя ответственность
за  такое решение и  заявил,  что, конечно  же, это печальное недоразумение,
что, мол, все понимают необходимость разведки и спецназа.
   Конечно же, он сожалел о случившемся,  но на  войне случалось и худшее.
Бывало,  что  целый  кишлак  по  ошибке  громила   артиллерия,  бывало,  что
корректировщик давал поправку и собственные части накрывали огнем. Ничего не
попишешь. Война есть война.
   Когда  он вернулся с прогулки в гостиницу, в  холле  перед  телевизором
сидела  новая  дежурная  - молодая,  эффектная брюнетка. Советские программы
телевидения в Кабуле ловились хорошо.
   - Спокойной  ночи, -  выпрямив спину и втянув и  так  почти  незаметный
живот, пожелал Сорокин.
   - И вам спокойной ночи, -  помахала накрашенными ресницами дежурная,  и
уставилась  в  телевизор.  Девушка  держала  расстояние,  не  полагалось  ей
заигрывать с проживающими генералами.
   В  своем  номере  Сорокин  долго  трепался  по  ЗАСу  -   засекреченной
автоматической связи - со знакомым  в Главном Военно-Политическом Управлении
в  Москве,  от  которого надеялся узнать последние  новости,  расспрашивал о
погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные:
   -  Собираюсь в  твои  края,  - голос  в "ЗАСе" звучал сдавленно,  будто
человека на  другом  конце  линии зажали  в  тиски  и  выдавливают  из  него
искаженные  болью  слова.  -  Хочу  видеомагнитофон  купить.  И  костюм, мне
сказали, что костюмы "Адидас" завозят.
   -  Есть.  По  талонам.  В  штабе  армии  один  полковник,  председатель
парткомиссии занимается  распределением.  Нам  на  опергруппу  выдали  всем.
Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем.
   - Ты, Алексей,  договорись, чтобы на мою  долю оставили "видик".  Я  на
следующей неделе прилетаю, - гнусавил в трубку знакомый из Москвы.
   - Постараюсь.  А я тебя  вот о  чем попрошу.  Завтра на боевые вылетаю.
Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня все нормально.
   Как  правило, высокие чины в армии, прежде всего  политработники, и дня
не  могли  прожить  без длинных  разговоров с дальними штабами,  округами  и
ставками.  Иногда человеку  не посвященному  в премудрости  высшего военного
образа жизни, могло показаться, что  ЗАС изобрели специально  для генералов,
чтобы они могли  в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у
них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде,
рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов.
   Поутру, пока  Сорокин  завтракал, к гостинице Военного совета подъехала
его  белая  "Волга"  с  афганскими  номерными  знаками  и зашторенными сзади
окнами,  встала меж  двумя  "УАЗиками".  Шофер  генерала,  тихий,  улыбчивый
солдатик Сашка пребывал  в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в
полный порядок.  Прежний водила перед дембелем чуть не угробил ее, наплевать
ему  было,  пачкаться  не хотел.  Пришлось всю  коробку передач  перебирать,
клапана  регулировать,  прокладку  менять,  подвеску  проверять,  и  на  все
запчасти выцыганивать, выкручиваться.  Просто так никто  ничего не даст.  Не
одна его "Волга"  генеральская,  другие машины  есть, и подавать их надо  не
менее важным  начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился.
В  дневное  ведь время машину  на  выезд  требуют, и  если только совсем  не
развалилась, не поломалась, будь добр, подавай.
   Сашка  слушал  музыку,  что звонко  и пискляво лилась  из  портативного
магнитофона,  лежавшего  между  сиденьями. Он  не знал,  кто поет и  о  чем,
поскольку певица пела  по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и все
время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку
и  мечтал  в своей простой и  искренней солдатской голове, как  вернется  он
после службы в Афгане в далекий поселок в Архангельской области, и как будет
ходить в джинсах "Монтана", еще, правда, не купленных, самых  крутых и очень
не  дешевых для солдатни  джинсах из кабульского дукана, и еще будет  у него
ручка с  кварцевыми  часами. Вот  ручку Сашка  уже купил.  Кореша помрут  от
зависти!
   Мечты  о  гражданке  оборвались,  когда  к гостинице  подкатила  черная
"Волга".  Из нее вышел водитель и небрежно,  одним  пальцем поманил-приказал
Сашке подойти. Сашка выключил  магнитофон. Он ненавидел этого  коротконогого
молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить
на продажу  из  гаража все, что под  руку попадает.  Вместе с  дружками  они
мастерски избавлялись от ворованного.
   Положение  Сашки   было  незавидное,  солдатское,  далекое  от  дембеля
положение, а значит  дедушке надо было подчиняться.  Молдаванин  похлопал по
плечу:
   - Куда сегодня твой собирается?
   - На аэродром поедем, - Сашка заволновался, ожидая подвох.
   - Я тебе в багажник положил кое-что.
   - Зачем? Я же сказал... я же не могу... - взмолился Сашка.
   - Можешь,  - пригрозил  дедушка-молдаван. - У  меня,  блядь, дембель на
носу, закупаться пора. А разве  дедушке можно рисковать? А  на тебя никто не
подумает. Ты у нас честный. Не продашь - вечером лучше не возвращайся! Лучше
к духам уходи!
   Не  умел  Сашка  воровать,  не  умел  врать, и  не хотел  участвовать в
махинациях. Раньше, до того как  его посадили на машину, проблем не было. Он
видел,  знал,  что  старослужащие, да и  из  его призыва, те, кто  посмелей,
попроворней, растаскивают  и вывозят в город запчасти. Ребята  говорили, что
неделю  назад утащили  в  городке три  кондиционера. А вдруг молдаван именно
"кондер"  запихнул  в  багажник  "Волги"?  А  вдруг   автомат  краденый  или
боеприпасы?
   - Поедешь к Китабуле, знаешь, где его мастерская, отдашь ему товар.
   - ?..
   - Я с тобой, деревня, спорить не собираюсь. Мудило архангельское!
   -  Меня  же  на  КПП  остановят... - начал  было  Сашка,  но  не  успел
договорить - молдаванин резко двинул ему кулаком в ухо, да так сильно, что у
Сашки на секунду искры посыпались из глаз.
   - С генералом не остановят, - молдаванин направился  к своей машине:  -
Вон твой появился.
   Сорокин, входивший в малочисленную всесильную группу советских военных,
заправлявших в Афганистане,  заметно выделялся среди подобных  ему по званию
дивизионных  и штабных  офицеров. Выделялся независимой  манерой  поведения,
поскольку знал,  что выше него только несколько человек. С  ними он вел себя
либо почти на равных, либо подчеркнуто преданно и уважительно, когда  звание
подбиралось  к маршальским звездам. Обращал также на  себя внимание  генерал
из-за щегольского камуфляжного обмундирования, формы, хотя и полевой, чем-то
смахивающей  на  ту, что носил летный  состав,  но иного,  более  добротного
покроя, да еще с золотыми погонами на плечах, с узенькими красными полосками
по бокам.
   Сорокин постоял недолго  на крыльце гостиницы,  что-то обсуждая с двумя
генералами,  после  чего  все  трое  распрощались, разошлись каждый  к своей
машине, разъехались на службу.
   Пальцы  у  Сашки  дрожали,  и  он обхватил крепко руль.  Надо  же  было
вляпаться в такую историю!  И сделать он ничего не в силах. Идти на конфликт
с  дедами  в гараже -  дело  гиблое.  А  если он  все  сделает,  как  сказал
молдаванин,  назавтра вновь  нагрузят его  ворованным  товаром.  И  не будет
покоя,  пока не  вляпается в какую-нибудь историю. Зачем его посадили на эту
машину!
   - Саша, привет,  - поздоровался Сорокин, устраиваясь на заднем сиденье.
В поездку он собрал небольшую  сумку. У него давно вошло в привычку называть
водителей по имени, а не по фамилии. - Сначала в штаб заедем.
   - Доброе утро, товарищ генерал, - сказал Сашка, держась за ухо.
   - Чего с ухом-то?
   - Укусила какая-то мошка...
   - А-а... ну поехали!
   Возле  кабинета  начальника Политотдела армии, являвшегося одновременно
членом   Военного  совета,  дежурил  чахлый  с   виду,  худой   капитан.  Он
просматривал  последние  донесения  в  журнале.  Привлекло внимание капитана
сообщение  из  кандагарской бригады,  о  том,  что  некий командир посадил в
наказание солдата  в пустую бочку  из-под  горючего, посадил  на полдня, при
температуре  на улице  плюс пятьдесят,  и  затем о  солдате в  подразделении
забыли. Спустя  сутки  солдат  помер.  В другой части,  повесился  солдат  в
каптерке,  указывалась  фамилия  и   имя,  год   рождения,  дата,  время,  и
говорилось,  что   неуставных  взаимоотношений   по  факту  самоубийства  не
выявлено, что в коллективе солдат уважением не  пользовался, приведены  были
имена родителей, домашний адрес.
   Капитан читал донесения, чтобы  быть в курсе дел в других частях, и для
собственного сведения, для развлечения, чтобы потом, после  дежурства, можно
было при случае пересказать занятные случаи товарищам. Особенно про солдата,
которого посадили в бочку. Ничего себе сауна! Надо же,  угораздило командира
забыть про бойца!
   Он  раскрыл газету, зевнул от скуки, и тут увидел, что по коридору идет
блекло одетая, немолодая, полная женщина:
   - Вы, извиняюсь, кто будете, женщина? - флегматично спросил дежурный, и
хрустнул суставами пальцев.
   - Мне, понимаете, чавээса надо б увидеть...
   - Член Военного совета сейчас занят. А вы по какому вопросу, собственно
говоря?
   - Я - доярка.
   - Я понимаю, что вы с "Доярки", - ехидно  хмыкнул  капитан, имея в виду
позывные штаба гарнизона  в Пули-Хумри на севере Афганистана. - Но по какому
вы вопросу?
   - Я  - доярка, - повторила женщина, покорно и немного виновато  стоящая
перед столом, за которым восседал дежурный.
   -  Да,  я  понимаю,  я  сам  только  что  разговаривал  с  дежурным  по
политотделу  "Доярки". Добирались  наверное долго. Колонны-то  долго идут до
Кабула, - с каким-то ехидством в голосе сочувствовал капитан.
   - Какая колонна?  Что  вы,  я пешком пришла.  Мне  тут пройти-то совсем
ничего.  Из резиденции я, - прояснила все  женщина. - Из резиденции генерала
армии, доярка.
   Капитан совсем растерялся. Из резиденции? Доярка?
   - Коровка у нас там, ага, молочко свежее для Федора Константиныча дает,
любит  он  очень все  свежее, знаете,  диета  у  него строгая, ага, врач его
говорит,  все  только свежее  Федору  Константинычу  кушать  надо, мясо  там
отварное,  молочко. Так вот я, понимаете, обещала  и вашему генералу-чавээсу
молочко приносить, ага, и понимаете...
   Капитан рассмеялся.
   - Доярка! А я-то думал, откуда ты такая взялась на мою голову?!
   - Ага, доярка я.
   В  это  время открылась  дверь  и из кабинета вышли сам  члена Военного
совета, Сорокин и мужчина в форме афганского советника.
   Капитан моментом оказался на ногах.
   - Ну, Алексей Глебович, - обратился ЧВС  к генералу  Сорокину. - Удачно
слетать. Я и сам на днях полечу на боевые, увидимся.  Счастливо. И вам всего
доброго,  -  пожал  руку  советнику в афганской  форме. - Вы к  командующему
сейчас? Вот  и  хорошо.  Ну, заезжайте,  звоните, в  любое время  я  к вашим
услугам... А вы ко мне?
   - Насчет молочка пришла договориться...
   - А-а-а, замечательно!

   -  Чертовски устал, - сказал Сорокину советник, когда они спускались по
круговой лестнице.
   Не совсем  ясно  было  генералу,  что  это  вдруг советник  жалуется на
усталость. Спиртным от него попахивало. Это в такую-то рань.
   - В отпуск пора, - продолжал советник. - Вот одно утешение сюда заехать
-  к  армейским  друзьям,  в бассейне поплавать, в  баньке попариться,  и  с
женским полом здесь все в порядке. Везет же вам военным. Райская жизнь тут у
вас!
   - Да  уж, со стороны всегда так  кажется... Работы  много.  Бани-то они
банями, а отдыхать некогда, - покривил душой Сорокин. - Я с самого приезда в
баню один раз ходил. Так, знаете, наскоро душ примешь перед сном.
   - Тогда пойдемте сейчас.
   - Сожалею, но вы же слышали, я улетаю на боевые, - с излишней важностью
заявил Сорокин.
   -  В следующий раз тогда... Я к командующему хотел  зайти. Вы знакомы с
командующим?
   - Прекрасно знаком. Мы в восьмидесятом вместе воевали.
   - Конечно же, вы мне в прошлый раз говорили. Тогда зайдем вместе? Визит
вежливости, - подмигнул советник.
   Кто  на каком  уровне служит, тот на таком уровне и повелителя имеет. И
вовсе не министр обороны, как принято считать, хозяин в Вооруженных силах. В
армии хозяин  -  командир. Для солдата  - это  командир  взвода  и роты, для
взводного и  ротного  -  командир батальона,  для комбата прямой начальник -
командир полка, для  комполка - командир дивизии. А выше этого - командующий
армии.
   Командующие 40-й менялись каждые год-два. От того и неправильно было бы
выделять только одного  из  них. Один вводил войска,  второй выводил, третий
строил, воевал и  т.д. У  каждого  были  свои плюсы и  минусы, но, чтобы  не
говорили, любой  командующий был наместником в отдаленном крае, ставленником
великой   метрополии,    хозяином   вотчины,    на   которую,    безусловно,
распространялись  приказы   и  законы  советские.   В   помощь  ему  придали
партийно-политические  структуры,   которые  зорко  следили  за  тем,  чтобы
военнослужащие молились одному богу - КПСС, чтобы в головы к ним не залетали
сомнения в правильности выбранного дедами пути.
   Для некоторых военнослужащих горизонт  заканчивается рамками батальона,
для других  - рамками  полка, иные мыслят в границах  дивизии, и  уж  совсем
немногим  выпадает  участь  служить  в  штабе  армии,  и  думать  масштабами
стотысячного  войска.  Для людей, приближенных  к  штабу  армии, командующий
всегда был простым смертным.
   Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где живет
тот или иной генерал, с кем живет, на какой машине  ездит на службу, что ест
на  обед  и  в  какую  баню  ходит  мыться.  Для  них  уровень  командующего
недосягаем.
   Знали люди, стоящие  у подножья, и удерживающие ногами своими армейскую
махину,  что  нельзя  критиковать  командующих,  -  история  сама  над  ними
надсмеется,  если они ничтожны  и глупы, - людей  этих, на вершине айсберга,
должно  холить и  лелеять,  и гордиться ими  должно, ибо их фамилии  громкие
скорей  войдут  в  историческую  летопись,  нежели  фамилии  сослуживцев  по
батальону, и через пять, десять лет приятно  будет упомянуть, что служил при
таком-то командующем,  и непременно  подчеркнуть,  что, мол, в  наш полк  он
приезжал неоднократно, и что знали мы его, видели  не единожды на боевых,  и
что, мол, мужик-то он что надо, толковый мужик!
   Командующий  вернулся  из   центра  боевого  управления,  где  выслушал
утренние  доклады,  и теперь  был  занят  неотложными  делами,  связанными с
готовящейся крупной операцией.  Он заканчивал разговор по  телефону и жестом
пригласил советника и генерала заходить и садиться.
   Сорокин  отметил  про  себя,  как  и  при  встрече  неделю  назад,  что
командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у
них шел на "ты". Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал
генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем, на
"ты", но  по имени отчеству, тем самым  дав понять, что особого панибратства
ожидать не следует. Слишком  высоким  оказался  его,  командующего, взлет за
последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Впрочем, Сорокин
надеялся, что  как-нибудь за  время пребывания в Кабуле удастся  им посидеть
вдвоем за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых
годах, и тогда все изменится.
   -  Вот сюда,  пожалуйста,  - позвал командующий,  торопясь  выпроводить
гостей. - Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди взгляни.
   Он подвел их  к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на
беседку  с  остроконечной крышей.  Прямо  за  беседкой находился  окруженный
деревьями и стеной  из маскировочной сети  бассейн с  небесно голубой водой.
Слева за  соснами  стояло несколько  самодельных деревянных лежаков.  Полный
мужчина в  полосатых  плавках  грелся  на солнце,  второй мужчина  плавал  в
бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли  разные
бутылки.
   - Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я
дам  указание адъютанту, он  вас проводит туда. А мне,  извините уж, сегодня
никак не выбраться. Работы - невпроворот.
   Попрощавшись и с  командующим,  и с  советником, Сорокин нашел  кабинет
председателя парткомиссии, вошел.
   -  Алексей  Глебович!   Садитесь   пожалуйста!  Афганские  песни   хочу
переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу?
   - Почему бы и нет?!
   Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную  технику и  костюмы
"Адидас",  распечатал  купленный в  дукане блок  кассет "Sony", и поочередно
наклеивал на каждую кассету маленькие липучие  бумажки,  которые  обозначали
стороны А и В, и на которых можно было затем писать названия.
   - Все, будет сделано!
   Отказать генералу  в талонах, тем более  генералу из оперативной группы
министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис,
построил  весь разговор таким  образом, что в  результате Сорокин оказался в
роли выпрашивающего.
   - Заходите, товарищ  генерал. Всегда  рад помочь,  - сказал на прощание
полковник.
   Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругался Сорокин. Этот
проходимец непременно о взаимной любезности попросит.

   - Молодая поросль  идет, - заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле
у главного входа, провожая взглядом  генерала Сорокина. -  Пижон! Красуется,
доволен собой. - Он подождал, пока  генерал сел в  машину:  - Раньше, что ни
генерал - так  уж пенсионер  почти что. А  теперь, Юра,  совсем другое дело.
Полковничьи  погоны не успел примерить - генеральские выписывают. Это, брат,
все  Афган! Кабы  не  война, откуда в армии свежая  кровь взялась  бы? Здесь
думать надо, рисковать, эти  старперы  там  наверху не  потянут, это им не в
кабинете  сидеть,  да бумажки перекладывать,  да на  дачке  расслабляться  с
внучатами. Вот помяни мои  слова, Юра,  и кремлевских старцев скоро подожмут
новые силы, уже  поджимают - перестройками, ускорениями.  Да разве они могут
ускоряться?

   В  город из  штаба армии можно было  выехать по  двум  дорогам.  Первая
предназначалась для высоких  чинов, служила  своего рода парадным  входом  в
штаб  40-й. Она начиналась под  дворцом, вела мимо резиденции, где  работала
оперативная  группа   министерства   обороны,   и  где  проживал  сам  Федор
Константинович,   личный   представитель  министра  обороны,   для  которого
специальным бортом привезли корову из Советского Союза,  а вместе с коровой,
как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать.
   Дорога  выходила  на   асфальтированный   квадрат   вокруг   афганского
министерства  обороны. Сюда  же,  на этот квадрат, выходила и вторая дорога,
почти неведомая для гене