не  противиться. Ей все - и простуда, как игра.  Обложилась мягкими
игрушками. И в постели весело.
   - Давай  еще  поставим гадусник,  может  уже  нет теляпюньки, и  пойдем
гулять! - просила она папу.
   -  Нет,  бельчонок, надо выздоравливать,  придется несколько  дней дома
посидеть. Видишь, как мы с тобой в лесу простыли.
   - Папуля, - вдруг сказала Настюша. - Папуля, я видела...
   - Что ты видела?
   - Папочка, я видела, как дядя Женя бил зайку лужьем. Зачем он бил зайку
по  голове? Ведь он и так  убил зайку в лесу. Зачем он удалил  зайку лужьем?
Зайке ведь было больно.
   - Нет, киска, тебе показалось.
   - Папуля! А  плавда, дядя  Женя,  и длугие дяди  больше  не будут  заек
убивать?
   - Спи, мой любимый. Не беспокойся.
   За  лекарствами, горчичники ставить помогал,  сидел у  кровати  часами,
сказки  читал.  Заботы,  такие простые  домашние  заботы, волнение за  дочь,
отодвинули  все остальное  на  задний  план. А поправилась  Настюша, пошла в
садик,

   ...все вернулось на круги своя...

   По ночам вновь терзали боли,  и  голову распирало  от  набившихся  туда
сомнений и новых мыслей - мыслей о скорой и неизбежной смерти.

   ...нет ничего вокруг  меня, все происходит в моем сознании, все события
-
   плод  моего  воображения!..  кто-то,  заставляет  меня  мучиться  перед
смертью!
   за  что? что  я такого  сделал? Перед  кем  провинился? оставьте меня в
покое,
   отстаньте, дайте умереть!..


   * * *


   Обследования продолжались неделю: рентгены, анализы, осмотры, цоканье и
причмокивание профессоров, покачивание головой.

   ...тягучая неясность...

   Заведующий  отделением  лично  принял Шарагина.  В узкий  продолговатый
кабинет через открытое настежь окно врывалась прохлада.
   Из слов врача  следовало,  что, возможно,  он  обречен, что "это" может
произойти  когда угодно, потому  что осколок остался маленький. Не вытащили,
не заметили его.

   ...как жить дальше и сколько - под вопросом... здоровенный такой
   знак вопроса, который рухнет и задавит, и буду на нем извиваться,
   как червяк на крючке...

   Осколочек слишком далеко забрался.  То  ли под сердцем,  то ли  в самом
сердце осколок, Шарагин так и не  разобрал. Кровь  ударила  в виски и биение
сердца, которое он вдруг услышал, было слишком громким, заглушило объяснения
врача.
   Сердце он себе представлял, как мешочек, как насос, качающий кровь, оно
ликует,  когда  влюбляешься, и  стонет, когда  болит душа.  И каким  образом
маленький  осколок  - "подарок"  от  духов  -  мог  так  долго жить  в  нем,
затаившись, не выдавая себя ничем,

   ...как в засаде...

   было непонятно.

   ...Рубен Григорьевич пытался помочь, а тут сразу приговор вынесли...

   Шарагин повернулся к  окну,  за которым  шумела  улица большого города,
летали  птицы,  за  которым ждала  его неопределенность.  Кто мог предвидеть
такой поворот  судьбы?  Ему  представлялось, что  быть  окруженным смертью -
типично только для Афгана, где смерти предоставлено право выбора, и никто не
знает, кого она выберет завтра. И вот становилось очевидным, что игра эта не
окончена, что она будет продолжаться и здесь.
   - И что же делать? - после долгой паузы спросил он врача.
   - Оперировать никто в данном случае не возьмется. Слишком велик риск.
   - Я готов идти на любой риск!
   - Мы обсуждали этот вопрос, но общее мнение - не оперировать.
   - А как же мне жить дальше?
   - Осторожно надо жить. Многие живут с осколками и ничего. Щадящий режим
тебе  нужен. В санаторий поедешь. Главное, помни: он может  сдвинуться, если
не будешь внимательно относиться к режиму. Так что забудь о любых физических
нагрузках.
   - А если сдвинется? - допытывался Шарагин. - Что тогда?
   - Не думаю.
   - А если, все-таки, сдвинется? Сразу конец?
   - Зачем же так пессимистично?
   - Я должен знать!
   Врач  отвернулся,   взялся   за  историю  болезни,  стал  перелистывать
страницы, переносица его превратилась в сжатую гармошку.
   - Мне нужно знать. Скажите откровенно, сколько я протяну?
   - Ну что ты панику устроил! Все это настолько относительно. Тебе просто
надо  быть  предельно  внимательным  и  осторожным,  -  повторил  он,  будто
наставлял  ребенка,  который  собирался идти гулять.  - Я уже не говорю  про
курение, алкоголь.
   - А прыжки? - задрожал у Шарагин голос.
   - Какие прыжки?!
   - Вы хотите сказать, что в строй я не вернусь?
   - Однозначно!

   ...все... конец...

   - А боли? - Шарагин остановился у двери. - Боли будут повторяться?
   - Боли пройдут, - врач закрыл историю болезни. - После тяжелой контузии
это частое явление. Направим в санаторий, там подлечат.
   - Меня комиссуют?
   - В строй ты не вернешься, но штабная, думаю, должность для тебя всегда
найдется. Надо похлопотать.
   - А можно как-нибудь не афишировать... я имею ввиду про осколок... -  и
сам понял, что глупость сморозил, вышел, прикрыл дверь в кабинет.

   ...конец оказался прозаичным...

   ...Когда  Лена  приезжала к  нему в  госпиталь  про осколок никто  и не
подозревал. Она  гладила  багровый  шрам  у  него  на шее,  что-то говорила,
расспрашивала,  рассказывала о Настюше, родителях, а он, словно ошалел, дико
захотел  ее  после  стольких  месяцев.  Накопилось  желание,  намечталось  в
одиночестве! Завел в  перевязочную, целовал губы, грудь. Она вся  трепетала,
громко дышала, стонала, и беспокоилась, что кто-нибудь услышит, войдет.

   ...пока первый раз не кончила... очень быстро кончила, она
   тоже голодной была! сколько времени прошло-то!.. как же
   мы тогда были счастливы!... а что, если мне это просто приснилось?..

   Шарагин лег на живот, обнял, как  обнимал бы Лену, подушку, и еще и еще
раз  вспоминал  ее  приезд в  госпиталь; он вспоминал  и сильней вдавливался
налитой своей мужской силой в матрац.
   А  во  сне  он   шел  по  вечерней  улице,  детской  площадке,  где  на
перекладинах кто-то  развесил для  просушки белье,  и женщина с собранными в
пучок волосами, в фартуке выбивала пыль  из  ковра, под  распахнутыми окнами
первого   этажа,   из   которых   тянуло   недосягаемым  теплом   и   уютом,
размеренностью,  ему   захотелось   остановиться,   заглянуть   внутрь,  или
попробовать  найти  здесь  друзей, но потом он  сообразил,  что  здесь чужое
счастье, что  ему надо идти дальше, что его дом где-то в другом месте. После
же  приснилось, что Лена  бежит  босиком по некошеному лугу, смеется,  и  он
смеется,  и они падают и долго лежат в траве, обнимаются, целуются,  а потом
Лена сидит, поджав колени, с одуванчиками в руках.
   Она подула на пушистые головки, и сотни семян одуванчиков

   ...как "купола" при десантировании...

   полетели прочь, и поток воздушный подцепил и самого  Олега из того дня,
и подбросил вверх,  в глубокое  синее небо, оторвав от Лены, и того зеленого
поля,  и  одуванчиков,  и  он  сделался  маленьким,  бесправным   существом,
несущимся в неизвестность.
   И  слился он с женским голосом из церковного, не просто  церковного, из
божественного хора. Голос  был звонким, невесомым, птицей  парил в  небе, не
голос  - сгусток добрых побуждений, чистых душевных устремлений. И последняя
мысль была:

   ...ангелы зовут...


x x x

   С  самого  дня  рождения  судьба  повязала  его с армией,  с  малых лет
впитывал он ее  дух, запах.  Он свыкся  с  ее трудным характером, принял  ее
правила, уверовал в ее непобедимость, проникся романтикой офицерства.
   Подсчитывал теперь, сколько набежало лет выслуги.

   ...немало, на полпути не останавливаются...

   Отказаться от офицерского образа  жизни:  от ВДВ,  от  неба, парашютов,
товарищей, должностей, званий, погон, формы,  сапог, нарядов, оружия, строя,
казармы, приказов, бестолковых бойцов, бросить  это все и  шагнуть в никуда,
за  ограду части, в  мир, который он, как любой офицер, совсем не знает, мог
ли он на такое решиться?

   ...и что я на гражданке буду делать? в таксисты пойду? на стройку? на
   заводе работать?.. с осколком у сердца и вечной болью в голове...

   ...превратиться в простого обывателя? отречься от армии?..

   Снова  от  него  требовалось  отречение!  Сперва  от  веры  в страну  и
праведность ее пути, теперь - от армии!

   ...а что потом? с чем жить? ради чего жить?..

   ...не офицерское это дело - в политику лезть, болтовней на кухне
   увлекаться... это удел интеллигенции - постоянно метаться, менять
   настроения, убеждения... в зависимости от того, во что сегодня
   уверовал... утром проснется - убежденный марксист, днем -
   расстроился, засомневался, себя пожалел, и - в капитализм
   потянуло, а вечером про Христа вспомнил...

   Знал он таких. Даже в армии встречались. На штабных должностях.

   ..зачем погоны носят? Зачем, спрашивается, на войну едут? если
   ни во что не верят, если даже поражения нашего желают?.. чтоб
   только ордена на мундиры вешать, и чеки загребать?..

   И в Союзе  нынче на каждом шагу  натыкался на таких. Вон  - в санатории
далеко  не  каждый  после  ранения  восстанавливается.  Многие   просто  так
расслабляются.

   ...болото... одного поля ягодки... что интеллигенция вшивая, что эти
   примазавшиеся к армии служаки...

   Вот от кого - все беды. Это же настолько очевидно! Вот от кого - зараза
идет!

   ...вера в людях надорвалась... слишком долго ждали лучшей жизни...
   не дождались... слаб человек... сразу - вынь да положь... пошатнулись
   все, и наверху и посередке, кто рассуждать привык да сравнивать...

   ...все общество погрязло в мещанстве! ничего святого не осталось!
   никаких порывов! подвиги больше никому не нужны!..

   ...мы же испокон веков тем и отличались, что жила в нас
   исключительная жертвоспособность, постоянная готовность идти на
   смерть, на каторгу, под пули - ради высокой цели... героизм всегда
   был не исключением - правилом...

   И задумался: прав ли? Не слишком ли краски сгустил? Нет. Все верно. Так
было! Что же произошло? Почему успокоились люди? Почему не осталось больше:

   ...ни Бога, ни высоких идей?..

   Только - материальное. Только - бытовщина. И - демагогия одна.

   ...вся страна вдруг села на струю... такой же понос, как при
   амебиазе, только словесный...

   ...против войны никто голос не поднял, трусят, ругают и осуждают за
   нашими спинами, и служить не хотят, а поспорить на теплой кухне,
   покритиковать - тут как тут... и выставляют, что умней тебя...

   Во  как  все  обернулось: сдались  люди  советские,  сдались в  мыслях,
капитулировали,  не   устояли   перед   невидимым  врагом,  кончился   накал
противостояния, предали страну! Это ж так очевидно! Расслабились. Взять хотя
бы офицеров в  санатории.  Обычным делом нынче  стало все перечеркивать, над
собой смеяться. И вот уже один офицер заявляет другому:
   - ... да они нас настолько обогнали,  что  и  через сто лет не догоним!
Отстали безнадежно!  Одни ракеты и танки и умеем клепать! А больше ни на что
не  способны!  У  них  там такая технология! Высочайший уровень!  Так богато
живут! У каждого - отдельный дом с бассейном! У каждого - автомобиль! А мы -
по общагам обшарпанным с семьями ютимся!  Да  если американцы развернуться и
побегут  нам  навстречу,  то  и  тогда нам не догнать... Так  что, давно  мы
проиграли.

   ...а ведь это с помощью таких вот нас все время уносит с курса...
   карабкаемся выше, а достигнув нового уровня, - обязательно зачем-
   то оборачиваемся, и непременно находим какие-то изъяны,
   недоделки, или что-то лучшее объявляется, ранее не додумались, и
   разворачиваемся на сто восемьдесят, на все сразу наплевать, от
   всего тут же открестились, и бросаемся вниз головой, все
   перечеркивая, чтобы начать с нуля, чтобы уж в этот раз - правильный
   путь выбрать, и чтоб без ошибок обойтись, и без жертв ненужных, и
   без греха... а все, что нажили таким трудом, сотворили, надрываясь,
   поколения целые, - коту под хвост... то царь нам, видите ли, не
   угодил, теперь советская власть - не годится... и никогда у народа
   никто не спросит... разве не так? вот именно! так что еще семь раз
   отмерить надо! незачем горячку пороть... присягу все давали...

   Думы  о стране чередовались с думами о боли физической. Вполне возможно
было, что боли связаны отнюдь не с физическими отклонениями после ранения, а
что, возможно, душа  больна, и боль  душевная переходит в боль физическую, и
что Рубен Григорьевич все же оказался прав.

   ...болезнь души у меня, от нее и исходит боль... зачем тогда мне
   все эти процедуры? пустая трата времени... целый месяц
   разговоры о карьере, о званиях, о должностях слушать...

   Он собрал вещи, вышел за территорию санатория, остановил машину:
   - Поехали! Разворачивайся! - как будто верхом на броне сидел, как будто
механику-водителю приказ отдавал.
   Таксист  сперва  огрызнулся,  но когда  Шарагин  протянул  ему  деньги,
согласился.
   - Прямо едем, прямо! - то и дело повторял Шарагин.
   Машины двигались  медленно,  бампер в  бампер, перегревались, ломались,
сигналили. На разделительной полосе лежала черная лохматая дворняжка. Лапы у
нее были перебиты, сочилась кровь, она лежала на боку и лизала раны. [EAK1]

   ...это страшно: лежать вот так и знать, что муки твои нескончаемы,
   что помощи ждать неоткуда...

   - Закурить есть?  - попросил Олег таксиста, извинился:  - Куда-то  свои
подевал.

   ...боец из третьей роты кричал, не от боли кричал, уже
   промедол вкололи ему, от страха кричал, от страха, что оставят его...
   а этот пес молчит, он еще долго будет мучиться, он будет покорно
   ждать смерти, а я не могу так, я не хочу провести остаток жизни в
   мучениях! и капитан Уральцев не хотел жить в страданиях, не хотел
   терпеть то, что определила ему судьба, он восстал против судьбы!..

   ...разве можно просто подойти и добить собаку? а что подумают
   люди со стороны, если я сейчас выйду из машины и добью ее, чтобы
   не мучилось животное? мы то и дело задаемся вопросом - как это
   будет выглядеть со стороны?.. и от этого никогда ничего вовремя не
   делаем, не решаемся сделать... а афганцы совсем другие люди... они
   проще... для них смерть - понятие естественное... когда мы на дороге
   остановились, корова подраненная там была, афганец подошел к ней
   и перерезал горло, кровь пустил... не раздумывая, и ни на кого не
   оборачиваясь...

   Зажегся зеленый свет. Они поехали дальше. Чья-то боль, и чья-то смерть,
и чьи-то мучения остались позади.

   ...и вновь я ничем не смог помочь... ни Панасюку, ни Мышковскому...
   ни той бедной женщине, ни даже этому псу... все как будто остается
   позади, но на самом деле, все всегда остается с тобой... все
   увиденное и все пережитое... если бы можно было выборочно
   вычистить память!..

   Отмахав  почти  сотню  километров  на  такси,  они въехали в  небольшой
курортный городок на побережье. Та же комната, тот же вид из окна, море.
   - Надолго? - спросила хозяйка. Она вспомнила его.
   - На две недели. Возьмите, вот...
   - После, после заплатишь.
   Погрузившись в тоску свою, Шарагин пил все дни напролет.

   ...что в санатории пить с офицерьем, что одному... лучше одному...

   А  когда не пил,  то спал. Сердце,  выжженное Афганом, непонятое никем,
обиженное на весь мир, и одинокое от этого, ныло.
   Он напивался до  беспамятства. По  утрам замечал  то  синяки на ногах и
теле,  то  обнаруживал, что  порезал руку.  И ничего не  помнил  из  событий
вчерашнего  дня.  Мучила обида: на вооруженные силы,  на страну, на Лену, на
весь мир, который наплевал на него и отвернулся.

   ...почему Лена так напряженно себя ведет в постели? может быть, у
   нее кто-то был? или я ее не устраиваю как мужчина? а кто у нее мог
   быть?.. снова тот ракетчик? она совсем не такая, как раньше...

   Как же все в жизни сложно!  Служба,  семейные  дела,  да все  подряд...
Неправда, что  война позади.  Здесь, в Союзе, тоже была война, своеобразная,
без  крови,  война  на  бытовом уровне. Получить любую бумажку, пробить даже
мелочь  бытовую,  невозможно  без  штурма, и  натиска,  без  столкновения  с
бюрократическими загвоздками.
   И  Шарагин вел боевые  действия местного масштаба, то  занимая круговую
оборону, то  с криком  "ура" бросаясь в  атаку и закрывая  грудью амбразуру.
Кому-то из циничных  бюрократов и вовсе не повезло  -  двинул по чайнику. Не
сдержался.  Сошло, правда.  И  -  одержал  маленькую  победу.  Значит, сумел
вправить  зажравшемуся  бюрократу  мозги,  осадить  гонор,  значит,  совесть
заговорила, значит, спас в нем человека, значит, еще не все потеряно.

   ...только  так!  всех  перевоспитывать!   развелось  тварей!..  штабных
крыс!..

   Афган ушел, безвозвратно, канул в прошлое, вышвырнул его вон,
   песчинкой   покрутив  резкими  порывами  ветра,   а  человечку  и  того
достаточно, чтобы хрустнуло внутри, обломилось,  уничтожительно  расправился
Афган, не пощадил, наказал...

   ...за что? за что? за что?..

   А если он не желает расставаться? Если не согласен? И как это возможно,
коли не обойтись ему больше без войны, коли растерял он все?

   ...только там служить! пока идет война, покоя не будет... тянет, манит,
   теребит душу...

   Там - родной полк стоит! И всех он знает! И духов изучил, и воюет лучше
многих!

   ...ранение? засада? бывает!.. на то и война!..

   Все остались - там! Там, наряду с редкими глупостями, и трусостью,

   ...и такое бывает, что скрывать?..

   живут боевая дружба,

   ...э-э-х! разве это объяснишь словами... это только в песни
   передать...

   и долг, и теплота, и единение небывалое, нигде и никогда неповторимое.

   ...там, все там осталось...

   ...она никогда не будет знать, и не поймет, кто я был на самом деле...
   она принимает меня за другого человека, за того, кем я некогда был,
   давно... ей было бы покойней, если бы она не разгадывала, что я есть
   теперь, в кого превратился... ей меня не понять... лучше я останусь
   для нее таким, каким был раньше... пусть она вспоминает меня
   молодым, здоровым, и ничего не знает о ранении, о войне, о том, что
   бывает с людьми на войне, чтобы отголоски войны не омрачали ее
   существование, ибо только прошедший войну и познавший ужас
   творящийся на войне может понять другого, и может догадаться,
   отчего там люди бывают счастливы, и почему вновь и вновь бегут
   обратно, в мир войны, хотя бы в мыслях...

   Как он  может переваливать часть груза на ее плечи? И делиться гнетущей
тяжестью.  Разве  не достойна она лучшей участи? Пусть же обрушится страшной
новостью известие о его гибели, пусть на том все и закончится, отплачится, и
забудется, и  останется, как плохой сон, перетерпится, переживется, уйдет  в
прошлое, и жизнь постепенно выправится,

   Ныло сердце, ныла душа.
   Надеялся он  вылечить душу  алкоголем. Ведь  получилось же у прапорщика
Пашкова,  вытравил он из себя трехлитровой банкой спирта заразу афганскую, а
позднее остатки несчастной любви!

   Одновременно закралось  вдруг и  не давало покоя жуткое подозрение, что
обманули его еще в первом  госпитале, что иначе  бы  выходили в Кабуле после
ранения, и  не  отправили  бы раненого в Союз, и что в строй  бы он вернулся
тогда в родную часть,  а не получил бы предписание следовать к  новому месту
службы.

   ...что-то здесь не так!.. я же должен был ехать обратно в полк!.. и
   дослужить в Афгане... а вместо этого... что же произошло на самом
   деле?..

   Если распутать загадку, откроется некая тайна, которая перечеркнет все,
что, с грехом пополам, наладилось.

   ...если что-то еще можно наладить...

   Рестораны  он старался избегать, пил  чаще один, хотя  порой случалось,
что  сталкивался с тихими  пьяницами, которые не лезли с глупыми  вопросами,
молчали.  Шарагин  пил,  наслаждаясь  собственным унижением,  заслоняясь  от
реальности размытым,  хмельным восприятием  действительности, сломавшись под
н