.. не в космосе воюем...

   -  Вот  видите,   как  вы  рассуждаете,  и  наверху  такое  же  мнение.
Американцам  только  и  надо, чтобы  мы  новыми дорогостоящими  разработками
занялись. Экономика не потянет!.. Клюнули на голый крючок... Удивительно! Я,
кстати, не утомил вас, Алексей Глебович?
   - Что  вы!  Я  слушаю  с  интересом,  -  из  приличия  сказал  генерал.
Совершенно вдруг отпало  у него желание сидеть  на  скамейке и  рассуждать о
том,  надо  было вводить  войска в Афганистан или не надо,  да  и  "звездные
войны" совершенно не  причем!  Вот если  бы Виктор Константинович  просветил
насчет настроений  в Москве, насчет возможного вывода войск. Уж кому-кому, а
ему должно быть многое известно!
   - С кем из наших ни поговори, все уверены, что  знают афганцев как свои
пять пальцев, - сменил тему советник. - Подумаешь, несколько раз с ними плов
поели, в гости сходили. А ведь ни черта они не знают! Для того, чтобы понять
афганца, любого,  будь то крестьянин  или миллионер, надо  пожить в кишлаке.
Про язык я уже не говорю. У всех наших, я заметил, иллюзия полного понимания
афганцев  после  разговора  с ними, особенно с теми,  кто  в Советском Союзе
учился.  Да,  конечно,  они  образованы,  у  них  есть  цветные  телевизоры,
телефоны,  машины,  они одеваются по-европейски. Но  это,  на самом деле, не
естественно для них. Для афганца естественно  ходить в национальной одежде -
в шальвар камис, -  знаете, свободная такая рубаха, и брюки обвисшие, да вон
на  улице все подряд так  ходят. Афганцы завязаны на  родоплеменных  связях.
Афганец  будет  слушать,  утвердительно  кивать головой, но  никогда  вы  не
узнаете, что он  на самом  деле думает, какие выводы делает, и как поступит.
Позвольте у вас еще одну сигарету попросить, Алексей Глебович.
   - Пожалуйста.
   - Вообще, мы с вами, Алексей Глебович, в интересное время живем... - Он
на  какое-то мгновение задумался. Могло показаться, что  он обдумывает очень
важное   решение,   взвешивает:  открывать   или   не  открывать  информацию
собеседнику.  Сорокин приготовился  к откровению, но вместо этого услышал: -
Пойдемте, еще по рюмочке? У меня сегодня все-таки такое событие! У дочери, я
уже говорил вам, сын родился. Значит дедушка теперь.
   - Хорошо, по полрюмочки.

   ...сладкая жизнь, господа генералы...

   Много пить до обеда генералу Сорокину было не в охотку. Он привык ближе
к ужину принимать крепкие напитки, перед сном можно пить немеренно, а сейчас
по кабульской-то жаре запросто развезет. А  что, если к начальству  вызовут?
Одновременно  и  отказываться было неудобно. Кто знает, как  все повернется.
Сегодня он  советник в Кабуле, а завтра на  повышение поедет в Москве. После
Афганистана    многие    пошли   в    гору.   Хорошо    иметь   влиятельных,
высокопоставленных  знакомых,  особенно  в таком  ведомстве.  В  Кабуле  все
упрощается, все доступней. В Москве Сорокин никогда  бы не повстречал такого
количества нужных людей, а выпивать с ними тем более его бы не пригласили. А
в командировке всегда люди делаются проще, демократичней.
   - ...сейчас, мысль закончу и пойдем. Так вот. О чем я говорил?
   - Что мы в интересное время живем, - подсказал Сорокин.
   - Да... Действительно интересное.  Во-первых, мы  с  вами  участвуем  в
последней войне Европы против Азии. По крайней мере в этом веке  уж точно. А
во-вторых, грядут большие перемены дома.
   - Перемены? Вы имеете в виду перестройку?
   - И да, и  нет. Отсюда, издалека, когда оглядываешься  на события дома,
видно  лучше. Со стороны  всегда  видней. Многое еще изменится. И  эта война
сыграет не  последнюю роль. Я  не  знаю, не могу  сейчас  сказать, что и как
будет, но война разрушит  многое, если  не все, что возводили десятилетиями.
Не  верите? Я  вижу  по вашему лицу, Алексей  Глебович,  что  вы не  верите.
Правильно. Лучше не верить. Иначе тяжело будет жить дальше.
   - А что насчет вывода говорят? - не удержался Сорокин.
   - Я думаю, что не так долго осталось ждать...
   - Год, два, три? - Сорокину не терпелось узнать.
   -  Не  завтра,  конечно  же,  но  скоро.  А  пока,  к сожалению,  будем
продолжать терять людей... Вы же, кажется, летали на боевые?
   -  Да, - гордо сказал генерал. -  Операция идет успешно. Я утром  читал
последние сводки. Скоро захватим базовый район бандформирований.
   -  Представляю,  какой  ценой!  Каждый  день  вижу   эти  успехи.  Коек
больничных не хватает. В коридорах раненые лежат.

   ...какой ценой? нашей кровью все горы вымазаны!..

   -  М-да, за ошибки  надо платить...  -  грустно отметил советник. - Это
называется большая политика... Вы знаете, наверху, на уровне  Политбюро, уже
признали, что Афганистан - ошибка.  Так что теперь, я думаю, вывод  - вопрос
полутора-двух лет. Я надеюсь это останется между нами.
   - Разумеется.

   ...в Москве давно считают Афганистан ошибкой... столько лет воевали
   впустую... сколько ребят потеряли... жертвы напрасны... зря воюем...
   зря ввели войска, зряшные жертвы! Панасюк, Мышковский, Чириков,
   Саватеев, Бурков... Панасюк... Коля...

   Разве  мог  он  забыть  лицо  сержанта  Панасюка,   с  уже  послабевшей
краснотой,  размягчившейся в  загар,  и  чуть подрагивающие  ресницы,  и  не
остановившиеся,  продолжающие  мерно отсчитывать секунды, несмотря на смерть
хозяина,  часы на руке сержанта?!  А вытекший глаз Мышковского? А падающую с
небес горящую вертушку?
   - Выходит, что как только укрепится новая власть, так и уйдем?
   - Опять вы за свое,  Алексей Глебович, - советник покачал головой. - Не
укрепится эта власть! Как только мы выведем танки, рухнет она.
   Разговор  зашел слишком далеко, и напугал генерала прямолинейностью; он
вообще не планировал  обсуждать  с  этим выпившим советником  подобные темы.
Пусть и встречались они на  различных  совещаниях,  и  выпивали  пару раз  в
Кабуле, сильно выпивали,  но все  же близкими друзьями  не  стали.  А  такие
щекотливые вопросы, касающиеся политических ошибок, критики социалистических
идей,  такие  серьезные  разговоры  можно  вести  только  с  очень  близкими
друзьями, которые не продадут. Он даже испугался, не подвох ли это, не хотят
ли его проверить  на лояльность. Или подставить задумали, скомпрометировать?
Главное - ни с чем не соглашаться, выслушаю его и уеду, думал генерал. Лучше
перестраховаться, кто его знает, с какой целью он мне все это рассказывает?
   Сорокин верил партии, почти во всем, и служил ей, и карьеру себе сделал
на  партийном поприще, и никогда не был он любителем пускаться в пространные
беседы  о  просчетах  партии и  правительства. Если  не задаваться вопросами
"отчего"? и "почему"? будет легче жить, считал он.
   Генералы  от  политики  редко  пускались  в  дискуссии  о  правильности
выбранного  пути,  не до этого им  было,  и  потому,  пожалуй,  любовь  их и
преданность партии  и социалистической  Родине никогда  не  была  надрывной,
пламенной, до конца искренней, напоминала она скорее брак по расчету.
   Почему  все-таки  он  так  откровенен со  мной? недоумевал  генерал,  и
нервничал, понимая,  что его провоцируют на  откровенность, а он из-за своих
однобоких, стандартных ответов и возражений выглядит глупо.
   Политработники,  считал  в  свою  очередь  советник,  и наблюдение  это
находило  очередное подтверждение в  лице Сорокина, знают все или почти все,
но крайне поверхностно, часто понаслышке; они всегда  готовы к любым спорам,
и всегда умеют защититься,  но они не  видят дальше завтрашнего дня. Однако,
это уже и  не  их забота. Они  должны  помнить то, что сказали  им вчера,  и
многократно  повторять  это  сегодня и  завтра, как пластинку проигрывать, а
когда  сменить  пластинку,  им  вовремя  подскажет  вышестоящее  начальство.
Сорокин соглашается со мной, еще бы  он не соглашался! Он боится  меня! Нет,
он  конечно  же  не фанатично  преданный  партии  человек,  он  лукавит,  он
лицемерит,  как и  все.  Что  они  все  будут делать,  когда  наступит эпоха
коллективного прозрения?  А ведь  еще  самую малость ослабят вожжи,  и народ
прорвет, народ не удержать, народ распустится, и никто  и ничто  не в  силах
будет  тогда нашим  любимым  Советским Союзом управлять. Такие, как Сорокин,
быстро переквалифицируются, иную  веру исповедовать будут. У них нет никаких
принципов...  А   жаль.  Мне  при  первых  встречах  он   показался   весьма
неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили
"реформаторов"  у  власти,  а они  не  знают,  куда  идти. Ни  рыба ни мясо.
Бесхребетные... Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна,
а ее-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы!
   -  Я   с  вами,  Виктор  Константинович,  не   согласен  насчет   столь
пессимистических  прогнозов, -  сказал генерал.  - Мне  кажется,  постепенно
наладятся у  афганцев  дела. Я на прошлой неделе был в ЦК  НДПА, имел долгую
беседу с главным партийным советником, с Поляковым...
   - И что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что  еще наши друзья
в ЦК НДПА придумали? - с некоторой иронией спросил советник.
   -  Зря  вы так! У  них  много  интересных разработок!  Вы  слышали, что
собираются  объявить  так называемое национальное  примирение? Сесть за стол
переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.
   -  Эх,  -  выдохнул  советник.  -  Бросьте,   Алексей  Глебович!  Какие
разработки! Вы хоть сами в это верите? Это все как мертвому припарки!
   - Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК все прорабатывали...
   - Хотите знать, кто  в первую очередь все здесь  развалил? Всю  работу,
если уж на то пошло?
   - Интересно.
   - Советники. Первым делом  партийные  советники!  А  товарища Полякова,
между нами  говоря, да, впрочем, это все в  Кабуле  знают, называют "главным
могильщиком Апрельской  революции." А если серьезно, я уже  говорил вам, что
изначально  все  было неправильно.  Миссия у  нас,  русских, наверное, такая
историческая. Всех  освобождать. Цыгана от  табора  освободили, и посадили в
избу,  посередине  которой  он  тут  же  развел  костер,  узбека  от  ислама
освободили,  и предложили  взамен  водку. Теперь  за афганцев  взялись...  А
знаете, -  советник потрогал гипс на ноге.  - Большинство людей  шли  сюда с
чистыми помыслами,  хотели помочь другому  народу.  Достаточно было  бросить
несколько  сентиментальных  фраз,  как тысячи  честных русских,  спрыгнув  с
теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан
- это последний вздох идеи о мировой революции.
   -  В вас,  извините  конечно,  Виктор  Константинович,  в  вас  столько
цинизма! Как вы продолжаете работать здесь?
   - Нет, это не цинизм, Алексей Глебович, это реализм. В Кабуле начинаешь
смотреть на все иначе.  Я себе  пообещал, что обязательно приеду сюда, когда
все будет заканчиваться.  Я имею ввиду вывод  войск. После и поговорим... О,
пора обедать. Пойдемте, Алексей Глебович! Здесь вкусно кормят!
   - Нет, мне пора. Важная встреча через час.
   - А по рюмочке?
   - Давайте в другой раз.
   - Ладно.
   - Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?
   - Пустяки!  Сломал. У командующего в  бассейне плавал.  Да мы же вместе
тогда с  вами  к нему заходили. А  потом  я купаться  отправился. С  бортика
прыгнуть хотел, поскользнулся.




Глава шестнадцатая. САШКА




   Генерала   армии   Вампилова,    возглавлявшего   оперативную    группу
Министерства обороны  СССР, окружение называло между собой  "папой".  Группа
разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла
"папу"  отдельная  рота  десантников,  которым, немало хлопот доставляли  не
духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы,
а  бегающие  по территории  резиденции черные  и  белые кролики.  Резвящиеся
животные постоянно срывали сигнальные растяжки.
   Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчеты, справки
и  донесения,  анализировали  обстановку, клеили  карты  и разукрашивали  их
цветными карандашами,  мечтали о досрочных званиях  и наградах,  мотались по
дуканам,   парились  в  банях,  резались   в  шахматы.  Однажды,  устав   от
однообразной жизни, притащили  они в резиденцию теннисный стол. Но "папе" не
понравилось турниры в пинг-понг и то, что постукивал в  резиденции шарик,  и
он распорядился передать стол в роту охраны.  Злые  языки  называли офицеров
опергруппы "колобками" за  их  маслянистые,  овальные, румяные лица, а  саму
группу - "райской".
   И  если к  офицерам относились предвзято, скептически, и с завистью, то
"папу"  в  войсках любили.  Не кабинетный  генерал, боевой. В  Отечественную
сражался  под Сталинградом, войну закончил в  Берлине,  в  параде Победы  на
Красной площади участвовал.  Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный.
Все стадии прошел - от простого взводного до личного представителя министра.
   "Колобки" помыли руки, ждали, пока спустится со второго этажа "папа".
   Вампилов пригласил подчиненных, заметил  Сорокина: -  А я  думал вы уже
улетели.
   - Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.
   - А-а-а, - протянул "папа", - тогда пойдемте с нами.
   Стол  накрыли на  десять  человек,  но  пришло  только семь.  В углу на
тумбочке  стоял  телевизор.  Днем   его  не  включали.  Тихо  играло  радио.
Полненькая,  румяная  официантка  в  переднике  поставила  перед  Вампиловым
тарелку супа. "Папа"  положил на колени салфетку, отломил кусочек  хлеба. Ел
он без всякого аппетита, как-то механически.
   - Картошка у вас  сегодня искусственная.  Резиновая, - сказал "папа". -
Когда будет настоящая картошка?
   - Скоро будем собирать, - поспешил успокоить начальник охраны.
   -  Ты  уже  здесь  три  месяца,  а до  сих пор  ничего  не  вырастил, -
констатировал Вампилов.
   -  Здесь, товарищ  генерал, холодновато. Вот, к  примеру, в Джелалабаде
уже давно бы выросла картошка.
   -  В  Джелалабаде картошку не выращивают,  - заметил личный  переводчик
Вампилова, молоденький майор.
   "Папа" брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, слил в стакан.
   Подали второе - парные котлеты с пюре.
   - Вкусные сегодня котлеты, -  похвалил  официантку Вампилов и  поправил
спавшую на лоб челку.
   - Да, Людочка, - вторили ему подчиненные. - Котлеты отменные. И пюре.
   - Совсем другое дело, когда на свежем молоке, - отметила Людочка.
   Сорокин по опыту знал, что с  обедом надо торопиться, "папа" дожидаться
никого  не будет. Он  поел  и встал,  и ты  должен к  тому времени закончить
трапезничать.
   "Папа"  дожевал котлетку, потянулся к сухарикам,  захрустел,  предложил
соседу-полковнику:
   - Хотите? Особенно хорошо с чаем, - офицер осторожно отсыпал на блюдце,
два сухарика послал себе в рот.
   - А что вы компот не пьете? - "папа" заговорил с полковником слева.
   - Мне нельзя, товарищ генерал, - диабет.  Но если  вы приказываете... -
он  поднес к  губам стакан, отхлебнул  немного и  поставил на стол: -  Очень
вкусный.
   - А  вы  знаете, Людочка,  - посмотрел  "папа" на официантку, - кто это
поет?
   - Нет, не представляю, - официантка стояла спиной и разливала чай.
   - Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?
   - Это Лемешев, - подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг
ошибся? Но  ведь это точно Лемешев! Такой голос не  спутаешь. А если генерал
сейчас назовет другую фамилию...
   - Да, - подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, - Лемешев.
Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.
   - Откуда ж мне знать? - кокетливо отреагировала официантка.
   - Что-то Людочка у нас  сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у
вас все-таки искусственная, - Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой  губы,
седые   усы,   встал,  и  заблаговременно  закончившие  обедать  подчиненные
последовали за ним к выходу. "Папа"  собрался подниматься наверх,  как вдруг
вспомнил,  что  не  попрощался  с  Сорокиным, обернулся, выделил взглядом, и
Сорокин понял, что следует подойти ближе.
   - Еще раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.
   -  Для  меня  была очень познавательная командировка,  товарищ  генерал
армии...  -  Сорокин  научился  обходительности  с начальством еще  в звании
подполковника, немаловажная деталь  для карьерного роста, однако, продолжить
лестные изливания Вампилов не позволил, протянул руку:
   - До скорой встречи.

   Сорокин  сиял  -  напросился на  похвалу,  причем при  других офицерах,
"папа" отметил, все равно что благословил! Он  поспешил  к выходу,  и Сашка,
рассматривавший пулеметные позиции на  стене перед  резиденцией,  выехал  со
стоянки.
   - В гостиницу, я переоденусь, - велел Сорокин.

x x x

   На аэродроме попался  ему один  капитан.  Знакомая  физиономия. Мелькал
где-то.  Сорокин  припомнил. Конечно же, в политотделе армии глаза  мозолил.
Неприятный тип, на гиену похож чем-то, заискивающий, вечно увивающийся.
   Капитан  развлекал   разговорчиками   ярко  накрашенную,  с   намеренно
расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались,
сглатывая слюни, охранявшие  въезд на аэродром и пересылку  часовые. Завидев
генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из "Волги"  коробки
с  импортной  техникой и чемоданы.  Даже Сашка удивился, что капитан вежливо
отнесся  к нему, солдату, и взял у него  коробку, чтобы донести  до литерной
площадки.
   -  Нельзя  ли  будет  потом,  товарищ  генерал,  воспользоваться  вашей
машиной, - попросил капитан , - доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на
броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, - он подозвал жестом, - из
отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше
часа ждем.
   - Очень  приятно, товарищ генерал,  - напустив  застенчивость,  сказала
женщина, назвалась: - Люся.
   При  виде столь пышной особы, глаза  Сорокина заблестели. Он незаметно,
отвернувшись к  подруливающему самолету, облизнул  сухие  губы,  чтобы легче
было их развести в улыбку, представился:
   - Алексей Глебович, - и, к собственному стыду, заметил,  что смотрит не
в глаза женщине, а на пышную грудь. Это смутило его и он дал добро капитану.
   Надо же, пронзило генерала, а ведь я, пожалуй, такими голодными глазами
на нее  уставился. А  она заметила это,  и  лукаво  улыбнулась.  В следующую
командировку  я  ее разыщу, дал себе слово генерал, она  по-моему не против.
Какие кадры пропадают!

   Кадровые военные носить обычную одежду  не умеют, и чувствуют себя даже
в  хорошо  скроенном  костюме  непривычно,  неуютно,  скованно. Особенно  же
несуразно  выглядят  без  формы и  погон  генералы, потому как они  редко  в
состоянии  забыть  о  собственной  значимости,  и  не  умеют  оторваться  от
армейского мира, который  вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья,
той форы, которую дает генеральский мундир.
   На аэродроме Сорокина никто не провожал, и  никто в  лицо не знал, и на
какой-то  миг  он  даже  растерялся  и  забеспокоился,  что  примут  его  за
обыкновенного  работника  какой-нибудь   второсортной  службы,  технического
специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь
невежливый выпад по  отношению к нему.  Потом придется делать строгий вид, и
повышать голос,  и объяснять, что он генерал такой-то, из оперативной группы
министерства   обороны.  Это   всегда   крайне  неприятно  -  генералу,   да
оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.
   На его счастье приехал  ЧВС.  Он  в первый момент не узнал  Сорокина  в
штатском, но затем  почтительно приветствовал,  проводил к спецрейсу в Союз.
Как  сообразил позднее, уже  в  самолете, Сорокин, ЧВС  приехал на  аэродром
неслучайно.   Дальновидным  был   начальник   Политотдела.  Не  успел  особо
подружиться  с  Сорокиным,  так  хоть  проводить  приехал.  Чины,  звания  и
должности в  Советской Армии - дело темное,  дело деликатное, и кто окажется
наверху, редко известно заранее.
   - Домашний