что? - удивился Кузнецов. - Что с вами такое? Встаньте -  и
бегом!
   Но Чибисов со всхлипыванием, с бессвязным бормотанием дополз  на  коленях
до ровика, канул в его темноту.
   Нечаев, обкусывая иголочки инея на будто обсахаренных усиках,  проговорил
вслед:
   - Замерз он вконец. А дуриком в парня стрелял. Видно,  очумел.  Я  схожу,
старший сержант.
   - Сиди! - остановил Уханов. - Пусть побегает -  полезно!  Потри-ка  щеки,
Нечаев. Тоже полезно будет - напудрился, попка. - И он легким  похлопыванием
рукавицы повернул лицо Нечаева к себе. - Три сильнее, а то амба щечкам!
   Окрепший  до  предела  мороз  пронизывал  и  Кузнецова,  стали  неметь  в
перчатках руки, ноги в валенках,  все  жестче  корябало  когтями,  раздирало
лицо, и, глядя на разведчика, на его скрюченные возле подбородка пальцы,  на
их холодную костяную твердость, отчетливо вообразил, как тот  бежал  пятьсот
метров до батареи, не стреляя, - его пальцы, наверное, не  сумели  стронуть,
нажать  спусковой  крючок  автомата...  А  волосы  парня  густо  седели   от
застрявшей в них снежной крупы,  густой  иней  налипал  на  ноздрях,  ледком
спаивал ресницы, и с клубами пара из его рта выдавливался шепот:
   - Скорее бы, артиллеристы!..  Пятьсот  метров  отсюда!..  Двое  наших.  С
немцем. За бронетранспортерами. Бомбовая воронка...
   - Надень ему шлем, Уханов, - приказал Кузнецов, сел на станину, подождал,
пока Уханов натянет на голову разведчика шлем,  сказал  вполголоса:  -  Что,
Уханов, будем делать? Пятьсот метров... Слева немцы, похоронная  команда.  А
если нас пойдет четверо, с четырьмя автоматами?.. Возьмем  гранаты.  Нечаева
оставим возле орудия, на всякий случай. Надо идти. Как считаешь?
   Он знал, куда им придется идти, и в то же время понимал, что они не имеют
права не пойти, не имеют права не сделать попытку  прорваться  к  этим  двум
раненым разведчикам, о которых сообщил парень. Он понимал, что никому из них
- ни ему, командиру взвода, ни Уханову - нельзя будет спокойно  жить  потом,
если они оба не примут такого решения, -другого выхода не  было.  Он  ожидал
ответа Уханова, доверяя его трезвости и опыту больше, чем себе.
   - Это - мое предложение. Давай решать, Уханов. Разведчики  ведь  на  нашу
батарею вышли... Попытаемся?
   Уханов молча и сильно дул в снятые рукавицы, нагоняя туда тепло  дыхания,
затем надел их, похлопал ими по коленям и  с  неприязненной  досадой  из-под
белой наледи на бровях глянул на Кузнецова.
   - А что другое умное придумаешь? Ни хрена не придумаешь, лейтенант!  Хотя
пятьсот метров не пять метров. Главное, смазка бы в автоматах  не  замерзла!
Послушай-ка, лейтенант. Затихли фрицы.
   Все затихло, все застыло впереди, ни одной трассы, ни  единого  выстрела,
ни одной ракеты; везде сереющие контуры сгоревших танков,  извивающиеся  меж
ними змеи поземки, ее перекаты по брустверу.
   - Чибисов! - крикнул Уханов. - Чибисов, где ты ползаешь? Молнией ко  мне!
Где снег? Какого дьявола!
   Маленькая фигурка Чибисова в нелепой  спешке  выползла  из-за  бруствера;
глаза - провалы страха в искрящемся панцире подшлемника; шмурыгая валенками,
волоча по земле набитый снегом котелок, на четвереньках скатился  к  орудию,
безголосо вскрикивая:
   - Бежит кто-то, бежит!.. По берегу бежит! Сюда!..
   - Кто бежит? - Уханов вырвал из его рук котелок. - Заговариваться  начал?
Нечаев, дай-ка ему хлебнуть из фляжки, в себя придет!
   - Там бегут... сюда они, не разобрал я... - повторял шепотом  Чибисов  и,
шепча, с робостью отползал задом от парня, который  громко  застонал,  когда
Уханов окунул его руку в котелок со снегом.
   Кузнецов теперь сам услышал топот бегущих ног, приближающийся визг  снега
правее орудия, и с окликом: "Кто идет?" - схватил автомат разведчика, но  из
полутьмы выделились на свету два силуэта, ответный крик хлестнул оттуда:
   - Свои! Не узнали?
   И он узнал обоих. Это  были  Дроздовский  и  командир  взвода  управления
старшина Голованов. Оба вбежали на огневую позицию, и Дроздовский,  загнанно
переводя дух, выговорил:
   - Кто стрелял?
   И остро колющий нервный ток почувствовал в себе Кузнецов при одном  звуке
его властного голоса и со стиснутым на груди автоматом  присел  на  станину,
сжатыми губами, молчанием давая понять, что не  забыл  то,  что  было  между
ними.
   - Что здесь? Старший сержант Уханов, что вы тут делаете? Раненый?  Откуда
он?
   На ходу задавая вопросы, Дроздовский  порывисто  прошел  мимо  Кузнецова,
обдав запахом мерзлой шинели, и, чтобы удостовериться самому,  нагнулся  над
Ухановым, над разведчиком, включил карманный фонарик. Свет пронзил, заклубив
в  плоском  лучике  желтый  туманец,  выхватил  крепко  сомкнутые  зубы   на
запрокинутом к брустверу перекошенном  курносом  лице  парня,  сверкнули  на
скулах льдистые комочки, образовавшиеся от слез боли.
   - Артиллеристы!.. Артиллеристы!.. В бомбовой воронке  они...  Шлем  зачем
надели, не слышу я...
   - Гаси фонарь, комбат! С какой это радости? - Уханов, продолжая  оттирать
снегом руки парня, обозленно отодвинул плечом фонарик.
   В тот же миг на другом берегу дважды прокатились как бы  ожидавшие  знака
выстрелы, скользнули огоньки над бруствером, и Дроздовский, слегка  наклонив
голову, пряча погашенный  фонарик,  но  нисколько  не  удивленный,  процедил
иронически:
   -   Весело   живете,   дальше   некуда!   -   И   спросил   со   знакомой
требовательностью: - Кто этот парень? Как он попал к вам?
   - Рубина хорошо за смертью посылать, ядрена бабушка! - проговорил  Уханов
и излишне лениво ответил Дроздовскому: - Этот парняга -  разведчик,  комбат.
Из той разведки, что ночью ушла и не вернулась. Если помнишь, первый утром к
нам во время бомбежки пришел - Георгиев его  фамилия.  Это  второй.  А  там,
оказывается, еще в живых два. Двигаться не могут...  Говорит:  обморожены  и
ранены. Да еще в компании с  "языком".  Целые  сутки.  Вот  какая  картинка,
комбат.
   - Двое разведчиков? С "языком"? - повторил Дроздовский. - Это - точно?
   - Кто с "языком"? По какому случаю заливаешь,  Уханов?  -  махнул  рукой,
опустившись на корточки, неуклюже огромный старшина Голованов, приглядываясь
к тихонько постанывающему разведчику. - Он сообщил? Он без сознания - бред у
него. Там землю танки с дерьмом смешали. Где разведчики?
   - Бывает, и девушка рожает. Не слыхал такого?
   - Бреду, Уханов, веришь? Да откуда парень появился?
   - Помолчите, Голованов, если не соображаете! - возвысил голос Дроздовский
и выпрямился так резко, гибко, словно в нем пружина  разогнулась.  -  Забыли
того разведчика, которого отправили в дивизию? Забыли,  что  разведку  ждали
здесь из армии? Память девичья? Командир взвода управления  называется!  Вот
что! Двух связистов ко мне! Кровь из носа, но вы  мне  свяжитесь  со  штабом
дивизии. Уяснили, Голованов? На все даю десять минут. Повторите приказ.
   Старшина  Голованов  с  непредполагаемой  легкостью  вытянулся  во   весь
неуклюжий рост, повторив приказ, проворно вспрыгнул на бруствер, по-слоновьи
затопал от огневой к НП батареи.
   Сжимая терявшими осязаемость пальцами приклад  автомата,  положенного  на
колени, Кузнецов сказал наконец:
   - Слушай, Дроздовский, ты, "как всегда, немного опоздал.  Мы  с  Ухановым
приняли решение идти. И можешь успокоиться. Настраивай рацию, сообщай...
   - Где здесь раненый, родненькие?
   Кузнецов недоговорил: со скрипом снега, прерывистым сопеньем  на  огневую
позицию не вбежал, а вкатился на коротких своих ногах Рубин,  следом  пятном
забелел, мелькнул мимо полушубок  Зои.  Ее  голосок  стеклянным  речитативом
прозвенел в студеном  воздухе  и  оборвался.  Потом  белое  пятно  полушубка
зашевелилось левее орудия, и вновь возник голос Зои:
   - Оставьте котелок, Уханов. Он же ранен. Дайте мне финку... Вот подержите
так его ногу, я разрежу валенок. Осторожней, держите за пятку, видите, набух
от крови.
   "Неужели  Чибисов  попал  в  него?"  -  подумал,   представив   возможную
нелепость, Кузнецов и стиснул до боли зубы. Он уже знал, что сейчас сделает,
какую подаст команду, потому что нельзя было ждать  -  холод  драл  наждаком
лицо, коченели спина, руки на автомате, - и надо было действовать, рискнуть,
надо было просто двигаться, несмотря ни на что.
   Он все-таки  уверен  был,  что  под  прикрытием  сожженных  танков  перед
батареей они пройдут пятьсот метров до двух подбитых бронетранспортеров,  за
которыми где-то была бомбовая воронка  с  двумя  разведчиками.  Но  живы  ли
они?.. Почему вдруг прекратилась впереди стрельба?
   Даже не взглянув на Дроздовского, он ударил кулаком  по  диску  автомата,
поднялся и шагнул к ровику с легкой пустотой  в  груди,  позвал  негромко  и
хрипло:
   - Уханов, Рубин, Чибисов, взять гранаты и автоматы - и ко мне!
   В  ответ  услышал  из  темной  щели  ровика  тихое,  невнятное,   собачье
поскуливание, и почудилось: там кто-то придушенным голосом выл, затыкая себе
рот. Кузнецов подошел. В углу ровика полулежал  на  боку  Чибисов;  заслышав
шаги, он отпрянул в  глубину  укрытия,  ноги  его  заелозили,  словно  опору
искали, чтобы плотнее вжаться в землю.
   - Чибисов, встаньте! - приказал Кузнецов. - Что с вами? Где ваш  карабин?
Оставьте его здесь. Возьмите автомат Нечаева.
   -Товарищ лейтенант, Зоя-то сказала: валенок, мол, в крови.  Я  стрелял...
не думал я. Неужто знал я? В парнишку-то...
   - Встаньте, Чибисов!
   Чибисов выкарабкался из темноты, его лицо  в  мокром  инее  выступало  из
подшлемника, плачуще искажалось; и, чтобы задавить голос, он кусал  покрытую
льдом рукавицу, а другой рукавицей  ослабленно  шоркал  по  снежной  бровке,
по-слепому пытался нащупать карабин на бруствере; наконец нащупал, потянул к
себе, но едва не выронил: закоченевшие руки не подчинялись ему.
   - Замерзли? Вы замерзли. Чибисов? - Кузнецов  подхватил  карабин,  всунул
его в колом торчащие рукавицы Чибисова, и тот нелепо прижал  ложу  к  груди,
так что ствол уперся в щеку.
   - Закоченел я - ничем не владаю... ни рук, ни ног...
   Слезы покатились из моргающих глаз Чибисова по  неопрятно-грязной  щетине
его щек и подшлемнику, натянутому на подбородке, и Кузнецова поразило в  его
облике выражение какой-то собачьей тоски, незащищенности, непонимания  того,
что произошло и происходит, чего от него хотят.  В  ту  минуту  Кузнецов  не
сообразил, что это было не физическое, опустошающее душу бессилие и даже  не
ожидание смерти, а животное отчаяние  после  всего  пережитого  Чибисовым  в
течение нескончаемо долгих суток - после  бомбежки,  танковых  атак,  гибели
расчетов, после прорыва немцев куда-то в тылы, что походило на окружение,  -
и это было отчаяние перед  тем,  чего  никак  не  принимало  сознание:  надо
куда-то идти и делать что-то... Наверно, то, что в слепом страхе он  стрелял
в разведчика, было последним, что окончательно сломило его.
   - Не могу я!.. - заплакал Чибисов, зажимая  рукавицей  рот  и  давясь.  -
Товарищ лейтенант!.. В голове у меня стряслось. Не понимаю я приказы...
   - Возьмите себя в руки, Чибисов! Перестаньте! - крикнул Кузнецов шепотом,
в сострадании глядя на Чибисова. - Лучше подвигайтесь, согрейтесь!  Слышите,
Чибисов? Иначе - конец!
   -Товарищ лейтенант... Оставьте меня тут, за-ради Бога!..
   - Не могу, Чибисов! Поймите, людей нет! Кем я вас заменю, кем?  Нечаев  -
наводчик, он должен оставаться у орудия. Вы  не  справитесь,  если  стрелять
будет нужно! Понимаете?
   А Уханов и Рубин, чьи фамилии он назвал, уже стояли около него в  ровике,
о закаменелую землю корябали, шуршали шинели - оба  сосредоточенно  и  молча
заталкивали в карманы гранаты, и Рубин, рассовав гранаты,  круглые  рубчатые
"лимонки", перебросив ремень автомата  через  плечо,  выговорил  со  злобной
недоброжелательностью:
   "Тьфу в душу, бога мать! Пули таким мало!" - и, отхаркиваясь,  сплевывая,
потоптался, точно землю  валенками  уминал.  Уханов  же,  дыханием  согревая
железо автоматного затвора, проверил  его  ход,  поднял  взгляд  на  жалкое,
сморщенное задавленным плачем и тоской лицо Чибисова, сказал сочувственно:
   - Если бы людей у нас побольше, с чистой совестью послать тебя нужно было
в землянку к раненым, там помогать. А так что делать?
   - Не живой, обмерз я... - И Чибисов в припадке отчаяния умоляюще  подался
как бы под защитную силу Уханова, повторяя: - Закоченел, всего меня  трясет!
Чую, случится со мной... силов никаких нет, сержант...
   - Дошло, - спокойно согласился  Уханов.  -  Давай-ка,  Чибисов,  вот  что
сделаем, если не возражаешь. Разотру я тебе снегом  руки  -  станет  теплее,
будет как надо. Сначала замерзают  руки,  потом  замерзаешь  целиком.  Давно
известно.  -  Он  поблестел  стальным  зубом,  вроде  улыбнулся.  -  Сейчас,
лейтенант, пару минут. Разреши! А то  сосулькой  станет.  Отойдем,  Чибисов,
чтобы глаза не мозолить.
   - Подождем две минуты, Уханов, - ответил Кузнецов со  смешанным  чувством
жалости и презрения, стараясь не глядеть, как покорно заковылял  Чибисов  по
ходу сообщения, как тряслась его голова в беззвучном плаче.
   То, что случилось с Чибисовым, было знакомо ему в других обстоятельствах,
в том своем крещении под Рославлем, и с другими людьми,  из  которых  тоской
перед  нескончаемыми  страданиями   выдергивалось,   точно   стержень,   все
сдерживающее, и это было предчувствием  смерти.  Таких  заранее  не  считали
живыми, на таких смотрели как на мертвецов; и он с омерзением к человеческой
слабости боялся тогда, чтобы похожее когда-нибудь не коснулось и его.
   - Навоюем с такой бабой мармеладной! Сопли распустил до пупа! Убить мало!
   - Прекратите, Рубин, - повернулся к нему Кузнецов. -  Откуда  у  вас  эта
злоба на всех? Не пойму У вас-то руки  действуют?  Спусковой  крючок  можете
нажимать? Если нет, вам-то я не поверю! Запомнили?
   - Добрый вы ко мне, лейтенант. Ох, какой добрый! Не  то  что  к  Чибисову
Старое помните?
   - Думайте что хотите, - сказал Кузнецов, нахмуренно посмотрел  туда,  где
темнела за щитом орудия прямая фигура Дроздовского, и не без вызова подумал,
что, в сущности, безразлично, слышал он или не слышал разговор с Чибисовым.
   - Лейтенант Кузнецов! Кто здесь причитал? Чибисов? Что  он?  Отказывается
идти?
   Дроздовский быстро подошел, стал в одном шаге от него,  как  всегда  весь
натянутый струной, весь в готовности  к  действию,  подобранный,  обладающий
холодом, такой же, как прежде в эшелоне и на марше; по его виду  можно  было
судить, что он не сомневается ни в чем, спокоен, уверен,  ничего  с  ним  не
случилось и не случится, и Кузнецов сухо ответил:
   - У тебя слуховые галлюцинации, комбат. За Чибисова отвечаю я.
   - Положим... Но вот что, Кузнецов, - заговорил Дроздовский утверждающе  и
решительно. - К разведчикам надо  идти  большой  группой.  Три  человека  не
сумеют вынести троих. Я тоже пойду. С двумя связистами. Пойду вслед за вами.
Правее двух сожженных бронетранспортеров.
   - Можешь не беспокоиться, комбат, -  с  холодной  отчужденностью  ответил
Кузнецов. - Если там кто-нибудь остался в живых, сумеем уж вынести.
   - Не  беспокоюсь,  Кузнецов,  не  беспокоюсь!  Но  я  пойду  за  вами!  -
проговорил Дроздовский и, дрогнув ноздрями, смерил его взглядом с головы  до
ног, потом отстранил с пути независимо молчавшего в ровике Рубина,  крупными
шагами  пошел  к  орудию,  где  под  бруствером  Зоя   с   помощью   Нечаева
перебинтовывала разведчика.
   "Если меня убьют сегодня, значит, так должно и быть, - стискивая  приклад
автомата, подумал Кузнецов, но тут же отогнал эту мысль: - Почему я  подумал
об этом?"
   - Товарищ лейтенант, готовы!.. Всё - как на свадьбе! Из хода сообщения  в
ровик  вошел  Уханов,  а  позади  него  маленький,  тихий,  виновато-понурый
Чибисов, вдавивший голову в плечи; карабин был прижат к  его  боку  ненужной
мешающей палкой.
   - Вот и прекрасно... Оставьте карабин Нечаеву, возьмите  его  автомат,  -
приказал Кузнецов и кивнул Уханову: - Пойдете рядом с ним. Я-с Рубиным.  Ну,
все. Вперед!
   В это время у орудия зашевелились, замаячили фигуры на площадке, и  сбоку
Зоя и Нечаев на руках пронесли к берегу разведчика с немыслимо  утолщенными,
забинтованными ногами,  и  ветерком  повеяло  на  Кузнецова  еле  различимым
шепотом:
   - Счастливо, мальчики! Возвращайтесь!.. Ни пуха вам ни пера!
   Кузнецов не ответил ей.
 
 
 
   Глава двадцать первая
 
   - Вперед!
   Это  была  последняя  команда  Кузнецова,  услышанная  Чибисовым,   когда
вскарабкались на бруствер, и здесь, за бруствером, через  десять  шагов  все
отодвинулось, ушло назад, перестало защищать - землянки под берегом, ровики,
орудие,  ходы  сообщения,  -  и  мгновенно  охватило  ощущение   собственной
открытости, оторванности от людей, от  того,  что  было  своим.  Чибисов  на
подкашивающихся ногах ковылял за Ухановым, то и дело проваливаясь в глубокие
воронки и в страхе вырываясь из них, с застрявшим в горле криком:  "Куда  мы
идем?" - мотался из стороны в сторону.
   А спереди ближе и ближе надвигалось  что-то  из  затаенной  неизвестности
степи, в которой была дикая ночь, заставленная силуэтом недавнего боя; степь
леденела в змеином шелесте поземки, в безмолвии зарева за  спиной,  и  порой
казалось: тихие, забеленные  снегом  тени  поджидающе  выползают  навстречу,
бесшумно извиваются меж неподвижных громад танков, еле позвякивает железо  и
подымаются впереди белые головы с рогатыми очертаниями квадратных касок... И
Чибисов падал на  землю,  по-пьяному  тыкаясь  пальцами  в  спусковую  скобу
автомата: "Немцы! Немцы!"
   Но выстрелов не было. Уханов не падал в снег, не  подавал  команды,  шел,
наклонясь к ветру, переступая через  эти  извивающиеся  под  поземкой  тени.
Тогда Чибисов, едва отпуская дыхание, отдирал иней на мокрых  веках:  вокруг
виднелись вмерзшие в снег трупы, запорошенные с утра, - наверно,  те  немцы,
которые успели выскочить из подожженных танков.
   "Мертвецы это, слава  Богу!  -  билось  в  сознании  Чибисова  вместе  со
стучащим где-то в висках сердцем. - По мертвецам к  живым  идем...  Господи,
куда мы идем? Неужто Уханов не боится так к немцам зайти?  Здесь  они  живые
таятся!.. Неужто второй раз в плен? Окружат в одночасье, закричат...".
   И, мертвея от страха,  слабея  до  дрожи  в  мускулах  живота,  судорожно
озираясь вправо, он хотел увидеть, где идут Кузнецов и  Рубин.  Но  не  было
видно их. "Не перетерплю второй раз, убью себя!.. Господи,  пожалей  меня  и
моих детей! Не злой ведь я человек, ни кошку чужую, ни собаку даже -  никого
в жизни не обижал!.. Пальцем ни жену, ни  детей  не  тронул!  В  парнях  еще
тихим, смирным называли, смеялись, никаких драк не любил... С разведчиком, с
парнишкой не по умыслу было! С испугу я... окоченел весь! За  это  наказание
мне?" -  мысленно  шептал  Чибисов,  с  мольбой  обращаясь  к  кому-то,  кто
распоряжался его жизнью, его судьбой, и  уже  смутно  видел,  куда  идет,  -
толчками   колыхались   перед   закрытыми   глазами   очертания   танков   в
светло-лиловой пустоте.
   - Стой, Чибисов! Ложись!  -  прозвучала,  как  удар  по  голове,  команда
Уханова. - Немцы!..
   Оглохнув от молотообразных ударов крови  в  затылке,  Чибисов  споткнулся
двумя ногами обо что-то твердое,  точно  капустный  лист  хрустнувшее,  упал
лицом вниз, в поземку, суматошно приподнялся, ничего не  соображая:  впереди
какой-то свет, расплываясь пятном, мигнул, замельтешил сквозь влагу  век.  А
там, на бугре, над степью выросли невнятные белые фигуры и  зыбко  закачался
темный силуэт машины.
   Потом, охолонув его всего, донесся откуда-то испуганно-грозный  оклик  на
чужом языке:
   - Вер ист да? Хальт!(1)
   "Вот они!" - вспышкой мелькнуло в  сознании  Чибисова,  и,  отползая,  он
обезумело рванул неощутимый пальца---------------------------------------(1)
- Кто там? Стой! ми затвор автомата, но мигом чья-то рука  клещами  схватила
его за плечо, и в ухо - свистящий шепот:
   - Стой! Не стрелять! Сюда! За танк! Куда раком  пополз?  В