ался от  стереотрубы,
на полный вдох развел грудь под портупеей на полушубке, чтобы докладывать.
   Жесткий ветер гудел по высоте, рвал, разносил звуки стрельбы.  Все  лица,
красные от  заката,  нахлестанные  ветром,  выражали  тревожное  ожидание  и
одновременно еле уловимую вину за сложившуюся обстановку в  полосе  дивизии.
Вскользь пробежав взглядом по лицам, Бессонов задержал глаза на Дееве.
   - Товарищ командующий! - молодым баритоном  стал  докладывать  Деев  (его
крепкая медная шея выпирала из мехового воротника полушубка, и Бессонов  про
себя отметил, что этот  высокий  рыжеватый  полковник,  с  налитой  шеей,  с
плечами атлета, по-молодому здоров, никогда еще не был ранен,  вероятно,  ни
разу в жизни не болел). - Час назад немцы подавили выдвинутые вперед батареи
на том берегу, прорвали первую траншею, силою до  двух  танковых  батальонов
форсировали реку восточнее и западнее высоты,  появились  на  северобережной
окраине станицы... Против них задействована  истребительная  противотанковая
бригада. Введен танковый  полк...  -  Деев  внезапно  замялся.  -  Создалось
серьезное положение на флангах дивизии, товарищ командующий.
   - Знаю, полковник, - сказал Бессонов. - Только  договаривайте  до  конца.
Создается опасное положение охвата или  обхода  с  тыла?  Так,  по-видимому?
Фланги подрезают? Такой, кажется, терминологии учили в академии?
   - Не кончал академии, товарищ командующий.
   - Не кончали? Напрасно. А впрочем... - Бессонов по неожиданной ассоциации
вспомнил, казалось сейчас, очень давний разговор  в  Ставке  о  своих  годах
учебы в академии, вопросы о генерале Власове и,  воткнув  палочку  в  землю,
шагнул к стереотрубе. - Впрочем, это сейчас не так важно, полковник. - И  он
обернулся к молча стекавшимся из разных концов  траншеи  командирам.  -  Что
ж... решение принято, Деев. Танковому полку Хохлова контратаковать,  сбивать
с плацдарма танки.  Вызвать  сюда  же  весь  полк  реактивных  минометов.  И
доведите мой личный приказ до командиров стрелковых полков. - Бессонов опять
поглядел на Деева, словно свинцово вбивая взглядом каждое  слово.  -  Полкам
драться в  любых  обстоятельствах.  До  последнего  снаряда.  До  последнего
патрона. Главное - сковать немцев и уничтожать танки. Всеми средствами!  Без
моего личного приказа ни шагу  назад!  Отходить  права  не  даю!  Это  прошу
помнить ежесекундно! Ясно, полковник Деев?
   Он не хотел успокаивать, оправдывать, обманывать самого себя - он шел  на
высоту  с  этим  обдуманным,  готовым  приказом,  уже  весь   полагаясь   на
сознательную  беспощадность  его  как  единственно  возможного   решения   в
сложившейся на сейчас обстановке, заранее представляя потери в полках,  хотя
можно, казалось, было бы, рискуя следующим часом,  отдать  другой  приказ  -
ввести в бой силы второго  эшелона  корпуса  или  армейский  резерв.  Но  ни
Бессонов,  ни  кто  другой  не  способен  был   предвидеть,   как   сложится
переменчивое положение через час, через два, то есть то положение  для  всей
армии, когда уже представлялось бы невозможным исправить что-либо.
   Подобно тому как человек под ударами жизни  тратит  последние  оставшиеся
деньги, зная, что запасов больше нет, так и Бессонов, вводя в  дело  резерв,
каждый  раз   испытывал   какую-то   незащищенность   будущего,   беспомощно
открывшееся пространство за спиной.  Все  тогда  казалось  зыбким,  в  руках
оставалась пустота. И поэтому со странной  жадностью  он  берег  резервы  до
последней,  предельной  возможности,   до   того   невыносимо   рискованного
положения, которое напоминало натянутую струну, готовую вот-вот  гибельно  и
непоправимо оборваться. Раньше  ему  это  удавалось.  Раньше  ему  везло.  И
Бессонов договорил:
   - Это пока все, полковник. До конца боя буду у вас  на  энпэ.  Стоять  на
занимаемых рубежах  до  последнего.  Для  всех  без  исключения  объективная
причина ухода с позиций может быть одна - смерть...
   Он произнес это тем своим голосом, который был знаком Веснину, слышан  им
на марше при  встрече  с  танкистами,  тем  непреклонным  и  несильным  даже
голосом, от которого словно бы исходила смертельная волна  приказов,  и  при
этой его интонации хотелось Веснину отвести глаза, не  видеть  жесткого  его
лица, болезненно-серого, с колючим ртом.
   "Так вон он как! Значит, я не ошибся. Вот почему еще  до  его  приезда  в
армию распространились слухи о его жесткости", - подумал Веснин, поглядев на
Деева,  покорно  откозырявшего  после  приказа  Бессонова.  И  в  оправдание
подумалось еще: "Нет, возможно, он и не должен вдаваться в подробности.  Да,
он хочет заявить, что будет беспощаден ко всем,  в  том  числе  и  к  самому
себе...".
   И тогда Веснин, смятая этот отдающий железным холодом  приказ  Бессонова,
чуть улыбнулся Дееву.
   - Идите, товарищ полковник. И исполняйте свои обязанности, если все ясно.
   - Все понял, товарищ член Военного совета, -  грудным  баритоном  ответил
Деев, коснувшись кончиком  перчатки  рыжеватого  виска  под  примятой  набок
шапкой.
   Потом разошлись, рассосались по своим местам и другие командиры.  Траншея
опустела.
   - Наверное, нужно было как-то поделикатнее,  Петр  Александрович...  -  с
укоризной сказал Веснин, когда они остались один на один.
   - Не нахожу нужным искать другую форму, ибо содержание одно. А иным  быть
не могу, Виталий Исаевич! Считаю, что от нас с вами зависит не только  исход
этой операции, как вы правильно  сказали,  а  гораздо  большее.  Тут  не  до
леденцов!
   Бессонов стал у стереотрубы,  и  Веснин  снова  увидел  его  отчужденное,
холодное, не подпускающее к себе лицо.
   Майор Божичко - в двух шагах от него -  следил  за  командующим  с  видом
покорной готовности к сиюминутному выполнению любого приказа - по  малейшему
жесту Бессонова, по его кивку  или  слову;  он  еще  на  марше  почувствовал
твердую силу хозяина и тогда же усвоил соответствующую манеру  поведения.  И
от этого тоже было не по себе Веснину, знавшему Божичко  не  первые  день  и
выделявшему его среди адъютантов за легкий, общительный нрав.
   Бессонов между тем, вобрав голову в воротник, долго смотрел вниз на  поле
боя перед высотой. Все пространство за розоватыми извивами реки  с  оспенной
чернотой льда, искромсанного бомбами  и  снарядами,  высокий  берег,  откуда
непрерывно вели огонь наши батареи, пологие скаты высот  за  широкой  балкой
слева от станицы, где в растянутом  по  фронту  дыму  взблескивали  выстрелы
танков, - все было в кровавом свечении  заката,  все  смещалось,  двигалось,
сплеталось малыми и большими огнями, затягивалось траурными косыми  шлейфами
горевшего железа, горевшего масла, бензина на земле, и чудилось, от  пожаров
и от заката пылал снег.
   Этот хаос, эта путаница трассирующих снарядов вблизи берега и  неподалеку
перед высотой НП дивизии -  вся  видимая  обстановка  боя  и  в  дыму  плохо
различимая позади высоты, в северной части станицы, куда прорвались немецкие
танки, по которым недавно стреляли "катюши", представилась Веснину настолько
определенно-ясной,  не  вызывающей  никаких  сомнений,   что   было   просто
непонятно, почему вот сейчас Бессонов молчал, а худощавое, лиловое от заката
лицо его выражало странную брезгливость. И Веснин тоже  не  говорил  ничего,
взволнованный не опасностью окружения, а тем, что, мнилось, ни Бессонов,  ни
Божичко не чувствовали и не видели в эту минуту того, что видел и чувствовал
он.
   А Веснин видел, как за  рекой,  охватывая  слева  и  справа  степь  перед
высотой, немецкие танки продвигались к берегу, переправлялись слева,  ползли
во тьме дыма все дальше и дальше в глубь обороны дивизии,  как  стреляла  по
ним  с  северного  берега  противотанковая  артиллерия  и  на  южном  берегу
несколько орудий,  обойденных  с  тыла,  развернувшись  на  сто  восемьдесят
градусов, били по ним  сзади.  Танки  продвигались,  малиново-серыми  тенями
выползали  из  освещенной  мглы,  переправлялись  на  северный  берег  через
полуразрушенный мост левее высоты. Потом закраснел, расползся огонь на мосту
- немецкий танк загорелся на середине пролета, но тотчас другой танк, следом
вползший на мост, с ходу ударил лобовой  частью  подожженную  машину,  и  та
стальной тяжестью обрушилась с пролета на лед реки,  погружаясь  в  огромную
продавленную  полынью,  чернея  башней,  а  другие  танки  шли  и   шли   по
освобожденному мосту.
   Тогда Веснин, полуобернувшись и увидев опять освещенную закатом, выбритую
до гладкой синевы щеку Бес-[214]  сонова,  молча  стоявшего  у  стереотрубы,
сказал с нескрываемым беспокойством:
   - Петр Александрович, посмотрите на мост! Не понимаю - саперы  не  успели
взорвать? Или немцы восстановили?
   В  сторону  моста  скользнул  обламывающий  свинцовый  взгляд  Бессонова,
который, как только пришли на НП, подавлял и будто отталкивал всех от  себя;
голос же его прозвучал утомленно:
   - Вот тоже стою и думаю: почему все-таки не взорвали мост? Можно это было
сделать? Бога войны прошу ко мне!
   - Командующего артиллерией к генералу, - передали по траншее.
   Командующий артиллерией дивизии, скромного роста  полковник  с  дородным,
интеллигентным лицом, приблизился к Бессонову, прижал руки к бокам, сторожко
поглядел на Веснина, с которым знаком был с формировки,  и  Веснин  на  этот
вопросительный взгляд произнес скороговоркой, избегая подробных объяснений:
   - На вас сейчас  вся  надежда,  бог  войны!  Дайте  же  огонь  по  мосту!
Уничтожьте, сожгите этот мост! Вы видите, что там происходит?
   -  К  сожалению,  пресловутые  авось  и  небось  -  еще  не  окончательно
повергнутые столпы. С чем распрощаться надо  было  еще  в  сорок  первом,  -
проговорил Бессонов так же утомленно, обращаясь к командующему  артиллерией.
- Все-таки можно было раньше разрушить переправу артиллерией, если саперы не
успели? Как думаете, полковник? Или это - за гранью вашей фантазии?
   - Товарищ  генерал,  -  заговорил  командующий  артиллерией,  стараясь  с
достоинством знающего свое дело человека  ответить  Бессонову,  -  мост  все
время под нашим огнем, но немцы его восстанавливают. Посмотрите, пожалуйста,
на переправу. Наша стопятидесятидвухмиллиметровая ведет огонь. И надеюсь...
   Но Бессонов прервал его:
   - Если танки продвигаются, полковник, значит, мост  абсолютно  цел.  Верю
тому, что вижу. - Он палочкой ткнул в направлении затянутого дымом моста.  -
Закон рассеивания? Малая вероятность попадания? Почему  же  у  немцев  закон
рассеивания...
   Он не закончил фразу. Воющие, скрежещущие звуки шестиствольных  минометов
задавили, смяли все  человеческие  звуки  на  высоте.  Кометные  хвосты  мин
зажгли, загородили закатное небо на западе. Высоту раскололо  землетрясение,
стремительно завращало по скатам махающие жаром огненные карусели. И  в  тот
же миг кто-то тяжело и защишаюше притиснул  Бессонова  к  затрясшейся  стене
траншеи: это был майор Божичко.
   - Товарищ генерал, ложитесь!..
   И тотчас Бессонов заметил мимолетное внимание  всех,  кто  был  здесь,  в
траншее, их взгляды, обращенные на него, спрашивали: "Ляжет  или  не  ляжет?
Если ляжет, мы тоже. При высоком начальстве  поспешное  целование  с  землей
может обернуться невыгодно".
   А командующий артиллерией ни на шаг не отодвинулся от  бруствера,  упорно
глядел в сторону моста, даже не присев и головы не пригнув; потом  пошел  по
траншее к телефонам с полным внешним  безразличием  к  гремевшим  на  высоте
разрывам.
   - Полковник! - с укором крикнул Веснин. - Как мальчишка из  училища,  под
огнем ходите! - И нагнулся к бровке траншеи.
   Досадуя в эти секунды на себя и еще больше - на выжидающих командиров, на
командующего артиллерией, при мысли о  том,  что  они  не  решались  спешить
укрыться в его  присутствии,  Бессонов  легким  толчком  отстранил  Божичко,
морщась, с кряхтеньем присел  на  дно  траншеи,  устало  полуприкрыл  глаза,
приказал:
   - Не стоять! Всем в укрытие!
   Он не знал, была  ли  услышана  его  команда  в  ломающемся  грохоте  над
высотой, но все легли. Бессонов смотрел из-под век в одну точку перед  собой
- на валенок Божичко, привалившегося у его  ног,  и  странная,  раздражающая
мысль не выходила из головы: "Почему мы подчас в такие  вот  моменты  боимся
искренности чувств? Почему нередко хотим выглядеть  в  неестественном  свете
глупого бесстрашия,  пускаем  пыль  в  глаза?  Почему  скрываем  нормальное,
человеческое? Что они думают обо мне? Машина власти без сердца и нервов?  От
моего мнения зависит военное счастье каждого  и  даже  опасность  смерти  не
может нас уравнять? Так они думают обо мне?"
   Но, задавая себе эти вопросы, он сознавал, что сам никогда  и  никому  не
позволил бы излишней суеты на НП и этого излишнего ныряния в землю во  время
огневых  налетов  и  не   простил   бы   этого,   как   и   непозволительной
нерасторопности в бою, на которую не способен был смотреть сквозь пальцы,  -
он не сумел бы быть другим.
   Валенок Божичко, вымазанный землей, двигался при каждом  разрыве  по  дну
траншеи, лез в глаза, зачем-то устраиваясь поудобнее.  И,  вновь  подумав  о
неразрушенном мосте, Бессонов не смог подавить приступ  досады,  похожий  на
раздражение, проговорил негромко:
   - Полковника Деева ко мне.
   Этот его голос заставил Божичко вскочить - валенок, вывоженный  в  глине,
мгновенно исчез из поля зрения.  Затем  Божичко  опять  сел  на  дно  окопа,
доложил поспешно:
   "Все в порядке, товарищ командующий",  -  и  сейчас  же  полковник  Деев,
сгибаясь, подбежал из отвилки траншеи к  Бессонову,  опустился  на  землю  -
примятая шапка обсыпана землей, красная, тугая  шея  выпирает  из  воротника
полушубка, рыжие брови сдвинуты. Деев не поспешил сказать:
   "Слушаю, по вашему приказанию прибыл, товарищ генерал",  -  что  было  бы
нелепым в полулежачем положении, и Бессонов опередил его.
   - Вот приходит мысль, полковник, -  заговорил  он,  едва  разжимая  губы,
чтобы не слышали рядом, - немцам  почему-то  не  мешают  законы  рассеивания
довольно точно накрывать высоту. Не думаете ли вы, что если бы немцы  сидели
на этом энпэ, а наши танки  шли  бы  там,  внизу,  то  мост  они  как-нибудь
разрушили бы? Вы не думали об этом?
   - Мелькала мысль, товарищ командующий, но дело в том...
   Рвущиеся кольца закручивались по скатам высоты, чугунным звоном  наливало
голову,  сверху  обрушивалась  на  траншею  раздробленная  земля,   колотила
камешками  по  плечам  Бессонова,  и  грязные  струйки  текли  по  бараньему
воротнику Деева, по его груди,  и  он  хмуро  стряхивал  с  полушубка  комья
темного снега.
   - Продолжайте.
   - Товарищ командующий, - выговорил наконец Деев, - дело в том, что  немцы
на танках саперов подвезли. И переправа восстанавливается  ими,  как  только
наша артиллерия накрывает мост. - Он сделал паузу. - Остается одно,  товарищ
командующий: вызвать на прямую пару "катюш", если, конечно, их в станице  не
разобьют по дороге прорвавшиеся танки.
   - А если "катюши" сейчас не смогут подойти? - спросил Веснин, старательно
протирая стекла очков, на которые  налипала  сгустками  летевшая  в  траншею
горячая грязь. - Как тогда?
   - Да, мы  можем  потерять  их,  товарищ  член  Военного  совета.  Рискуем
"катюшами"...
   - Рискуйте, - оборвал, не повышая голоса, Бессонов. - Даю вам одну минуту
на обдумывание этого риска! Вы свободны.
   Однако и одной минуты было много полковнику Дееву. Он отполз от Бессонова
к ближнему телефону, и оттуда послышался его густой баритон:
   - Запоминай, бог войны! Плохому донжуану, простите меня, всегда  пуговицы
мешают! Вызывайте к мосту на прямую наводку пару "катюш".  Будем  рисковать!
Им там виднее, как проехать под носом у танков! Вы меня поняли?  Чтоб  через
двадцать минут и в помине этого моста не  было!  И  духу  чтоб  от  него  не
осталось! Ясно? Слышать о нем больше не хочу, -  уточнил  азартно  и  грозно
Деев, а Бессонов  отвернулся,  чтобы  не  видеть  его  надувшейся  от  крика
сильной, молодой шеи, его рыжего затылка, и с неприятным  ощущением  оттого,
что, позволяя резкость себе, никак не терпел ее у других, подумал:  "Неужели
Деев подделывается под меня?"
   - Ну и голосок у нашего Деева, легко перекричит сотню граммофонов и любой
артналет,  -  заметил  Веснин  с  шутливым  удивлением   и   стал   изучающе
разглядывать северную стенку траншеи, по которой скатывались струйки грунта.
   И Бессонов увидел на его лице острое  прислушивающееся  выражение,  точно
Веснин  улавливал  или  хотел  уловить  то,  чего  не  слышал   Бессонов   в
раскалывающемся  над  траншеей   визге   и   грохоте   играющих   за   рекой
шестиствольных минометов.
   - Хохлов! - крикнул  Веснин,  показывая  своими  близорукими  глазами  на
северную стенку окопа. - Наши "тридцатьчетверки" в станице хлопают. По звуку
слышу! Ох, трудненько сейчас им приходится!..
   "Да, двадцать один танк", - подумал Бессонов, представив контратаку полка
среди улочек станицы, и не ответил. То, что танковый полк Хохлова вступил  в
бой,  не  могло,  конечно,  существенно  изменить  обстановку,   отстранить,
ликвидировать реальную угрозу  нависшего  окружения  дивизии,  опасность  на
правом фланге армии. И он не хотел самоуспокоительно лгать себе:  контратака
Хохлова была в силах  только  на  какое-то  время  сковать  прорвавшиеся  на
северный берег немецкие танки, заставить их увязнуть в  уличных  боях  -  не
больше. Но и это было облегчением. И от этого уже  зависело  многое.  Как  в
игре с немногими данными, Бессонова неотступно мучила неизвестность -  точно
ли ввели немцы во второй половине дня свежую танковую дивизию из резерва,  и
если ввели, то чем они еще располагали, чего еще можно ожидать от  них,  чем
они собираются козырнуть? "Что там  решают  сейчас  у  этого  Манштейна?"  -
подумал Бессонов, глядя на  Божичко,  выковыривающего  землю  из-за  голенищ
валенок, и, вспомнив с  сожалением  о  невернувшейся  дивизионной  разведке,
поднял отяжелевшие  веки  на  задумчивое  лицо  Веснина,  который  с  полным
вниманием и как бы доверием ловил  новые  звуки  боя  в  станице,  где  полк
Хохлова пытался приостановить, сдержать  продвижение  вышедших  на  северный
берег танков.
   "Сколько длится этот налет? Пять минут? Десять минут?  Совсем  не  жалеют
мин..."
   - Командующего к аппарату! -  пронеслись  голоса  по  траншее,  мгновенно
подхваченные Божичко. - Товарищ командующий, вас!..
   "Яценко! - сообразил Бессонов и с тревогой пошевелился. - Долго  не  было
связи. Что скажет сейчас Яценко?"
   Стараясь не надавливать на замлевшую раненую  ногу,  он  встал,  а  майор
Божичко при этом как-то сверхзаботливо поддержал его под локоть, и  Бессонов
сказал, усмехнувшись:
   - Хотел бы предупредить вас, Божичко, не ухаживайте за мной чересчур, как
за старой дамой, и не принимайте меня за дряхлеющего старика.
   - Да что вы, товарищ командующий! - отозвался бодрым голосом  Божичко,  и
ясно было: адъютант солгал: по движениям Бессонова, по  морщинам  усталости,
по скрипучему голосу, по сухости болезненного лица двадцатисемилетний майор,
конечно же, считал его стариком - и с  этим  ничего  нельзя  было  поделать:
между ними разделяюще пролегла не одна только разница лет.
   Подойдя к блиндажу связи, Бессонов  остановился  и  пристально  посмотрел
через  бруствер,  надеясь  поймать  изменения  на  поле  боя.   Над   степью
схлестывались пожары, мешались с не остывающим по горизонту заревом  заката.
И там, далеко, в этом зареве и над ним, возбужденной стаей  комариков  падал
вниз и возносился в  небо,  переплетаясь  очередями,  посверкивающий  клубок
наших и немецких истребителей. Протягивались черными  перекрестиями  дыма  -
шел всегда малопонятный с земли воздушный бой. А ниже боя группами и попарно
проходили наши штурмовики, ныряли, казалось, над краем света.
   Вблизи же, перед высотой и по скатам балок, медленным широким полукольцом
танки все теснее охватывали берег. Слева моста  не  было  видно  в