ца, бегущее по улицам пламя сталкивалось, перекручивалось; обрушивались
кровли,  выбрасывая  в  небо  раскаленные  тучи  пепла  и  искр,   лопались,
выстреливали стекла: на околице  пылало  несколько  исковерканных  осколками
автомашин, не успевших уйти в укрытие. Узкими ручейками стекал по  откосу  к
реке и горел бензин. Над батареей,  над  берегом,  над  пехотными  траншеями
траурной завесой переваливался сгущенный дым.
   Кузнецов, выглянув из ровика, увидел  все  это,  слыша  выровненный  звук
моторов вновь заходивших за дымом на бомбежку "юнкерсов", скомандовал:
   - Уханов!.. Успеем! Пошли!.. Ты - к первому Я-ко второму...
   И с зыбкой невесомостью во всем  теле  выскочил  из  ровика,  перепрыгнул
через бруствер огневой позиции первого орудия, побежал по  черному  от  гари
снегу, по радиально разбрызганной от воронок земле ко второму орудию, откуда
донесся чей-то крик:
   - Лейтенант! Сюда! К нам!
   Вся огневая позиция, ниши, ровики были закрыты  тяжелой  стеной  стоячего
дыма, везде комья подпаленного, выброшенного разрывами грунта, везде  темный
снег и земля: на  брезентовом  чехле  орудия,  на  казеннике,  на  снарядных
ящиках. Но панорама была цела, и Кузнецов, кашляя, задыхаясь,  лихорадочными
пальцами стал отсоединять ее, оглядываясь  на  ровики,  откуда  поднялась  и
пропала чья-то голова круглой тенью в дыму.
   - Кто там? Вы, Чубариков? Все живы?
   - Товарищ лейтенант, к нам!.. К нам прыгайте! Из левого ровика  за  нишей
со снарядами высовывалась голова в косо державшейся на одном ухе  засыпанной
землей шапке. Голова покачивалась на длинной  шее,  выпуклые  глаза  мерцали
возбуждением, призывом - это был командир  второго  орудия  младший  сержант
Чубариков.
   - Товарищ лейтенант, к нам!.. К нам прыгайте!
   - Товарищ лейтенант, к нам! Разведчик у нас!..
   - Что? - крикнул Кузнецов. - Почему прицелы не сняли? Без прицелов думали
стрелять?
   - Товарищ лейтенант, раненый он. Разведчик тут в ровике! Оттуда пришел...
Раненый он...
   - Какой разведчик? Вы что, контужены, Чубариков?
   - Нет... Чуток ухо свербит. Оглушило вроде... А так - ничего... Разведчик
к нам прибежал!
   - А-а! Разведчик? Из дивизии? Где разведчик? Кузнецов глянул  на  небо  -
гигантская  карусель  "юнкерсов"  сомкнулась  кольцами  над  степью   -   и,
перескочив нишу, спрыгнул в ровик, сунул панораму в  грудь  Чубарикову.  Тот
схватил ее, заморгав как тушью нарисованными ресницами, и  стал  заталкивать
панораму за пазуху.
   - Забыли, Чубариков, про  панораму?  Где  разведчик?  В  длинном  ровике,
насколько можно вжимаясь в стены, сидели, с  торопливой  ненасытностью  куря
толстые цигарки, пожилой,  с  седыми  висками,  наводчик  Евстигнеев  и  два
человека из расчета в извоженных глиной шинелях. Здесь же были  не  успевшие
уйти к лошадям ездовые  Рубин  и  Сергуненков.  Оба  молчаливо-угрюмые,  оба
напряженные, смотрели в одном направлении. Там, куда смотрели они,  в  конце
ровика полулежал мелово-бледный парень в маскхалате, с откинутым  капюшоном,
без шапки; в цыганских курчавых волосах забился вперемешку с землей снег,  в
округленных глазах - боль, узкие скулы  стянуты  желваками.  Левый  набухший
кровью рукав маскхалата и  телогрейки  был  располосован  до  плеча  финкой,
воткнутой в  землю  возле  ног.  Парень,  перекосив  рот,  мертвенно-синими,
перепачканными в крови пальцами неловко перетягивал  бинтом  индивидуального
пакета предплечье, скрипел зубами:
   - Ах, гады, гады!.. Командира дивизии мне!.. Полковника мне!..
   - Помогите ему, быстро! - крикнул Кузнецов  Чубарикову,  голова  которого
все моталась из стороны в сторону на длинной шее,  будто  он  вытряхивал  из
ушей попавшую туда воду. - Что стоите? Сделайте перевязку!
   - Не дается, - мрачно отозвался  ездовой  Рубин,  плюнул  на  заскорузлую
ладонь, в плевке погасил  цигарку,  а  окурок  сунул  за  отворот  шапки.  -
Разве-едчик, вишь ты, сам с усам! Куда там - гонор! Не подступись!  Орет  на
всех, как психовой!.. Разве-едчик!..
   - Тут гремит все, огонь по степу... света не видать, товарищ лейтенант, -
ломким   голосом   заговорил   Сергуненков,   с   выражением   изумления   и
доказательности возводя на Кузнецова детские голубые глаза, -  а  он...  ну,
ровно бешеный какой... идет, качается, кричит  что-то...  ввалился  потом...
весь в крови. Командир дивизии ему нужен. Из разведки он...
   - Верим все на слово, лопухи! Куда там, "из  разведки"!  -  передразнивая
Сергуненкова, выговорил Рубин, обратив свое  квадратное  коричневое  лицо  к
разведчику, который, вероятно, ни слова не слышал из разговора, все  упорнее
натягивая на предплечье соскальзывающий бинт. - Документы у него надо строго
проверить!.. А что? Может, из совсем другой разведки...
   - Глупость! Чушь мелете, Рубин, - оборвал Кузнецов  и  протиснулся  между
солдатами к разведчику, резко сказал: - Дайте бинт, помогу!..  Откуда?  Один
вернулись?
   Разведчик,  пытавшийся  зубами  затянуть  бинт,  яростно  сорвал  его   с
предплечья, угольно-черные бешеные  глаза  всверлились  в  пространство  над
ровиком, в уголках губ закипела пена, и  сейчас,  вблизи,  заметил  Кузнецов
тонкие струйки крови, засохшие на мочках его ушей. Он был, видимо, контужен.
   - Не  трожь!  Отойди,  лейтенант!  -  застонав,  выкрикнул  разведчик  и,
оскалясь, заговорил взахлеб: - К  командиру  дивизии  меня  надо,  понял?  К
полковнику меня... Чего, как на бабу, уставился? Из поиска я, из дивизионной
разведки, понял? К полковнику... звони, лейтенант!  Чего  глядите,  сволочи?
Потеряю сознание - и хана!.. Сознание потеряю!.. Понял, лейтенант?  -  И  из
злых глаз его покатились слезы боли.
   Запрокинув голову, он здоровой рукой  обезумело  рванул  под  маскхалатом
пуговицы телогрейки, пуговицы гимнастерки, окровавленными пальцами зацарапал
ключицы, выступавшие над застиранным морским тельником.
   - Быстрей, давай быстрей! Пока в сознании я, понял?..  Звони  полковнику,
Георгиев - моя фамилия. Звони, сказать я ему должен!..
   - Отправить бы его  надо,  товарищ  лейтенант,  -  рассудительно  вставил
пожилой наводчик Евстигнеев.
   А Кузнецов все смотрел на пальцы разведчика, царапающие  ключицы,  теперь
хорошо понимая, что этот морячок - один из той разведки, которую ожидали  на
рассвете и не дождались.
   - В голову он контуженный, видать, и  кровью  изошел,  -  сказал  младший
сержант  Чубариков.  -  Как  же  его...  в  дивизию-то,  товарищ  лейтенант?
Кончиться по дороге может...
   - На себе не поволокешь! А чего он в разведке узнал-то!.. - вставил Рубин
прокуренным злобным голосом. - После драки кулаками...  Моряк!  На  кораблях
плавал, небось один шоколад жрал и белой булкой закусывал. А мы лаптем щи...
Раз-ве-едчик!..
   - А может. Рубин, и поволокешь! - обрезал Кузнецов, видя близко широкое и
багровое лицо Рубина. - Кто здесь будет командовать? Вы, Рубин?
   - С умом надо, товарищ лейтенант...
   - С вашим? Или с чьим? - крикнул Кузнецов и повернулся  к  Чубарикову:  -
Связь с Дроздовским есть? Работает телефон?
   Чубариков только повел головой в сторону  задней  стенки  ровика:  связь,
мол, должна быть.
   - Перебинтуйте его, Чубариков, не давайте  ему  бинт  срывать!  Я  сейчас
соединюсь!..
   - Товарищ лейтенант, подождите! На нас идут. Опять!..  -  предупреждающим
голосом вскрикнул Сергуненков и зажал уши.
   А Кузнецов посмотрел в небо, уже выбежав на  огневую  площадку.  Огромная
карусель "юнкерсов" вращалась над берегом, и  опять,  сваливаясь  из  круга,
подставляя засверкавшие плоскости невидимому солнцу, скользнул  в  пике  над
дальними пехотными траншеями головной "юнкере", круто пошел к земле.
   Когда Кузнецов  спрыгнул  в  неприютно  мелкий,  уз  кий  окопчик  связи,
телефонист Святов сидел, пригнув голову к аппарату, придерживая одной  рукой
трубку, привязанную тесемочкой к голове.  И,  втиснувшись  в  тесный  ровик,
вынужденный прижаться своими коленями к коленям  Святова,  Кузнецов  на  миг
испугался этого случайного прикосновения: он  не  сразу  понял,  чьи  колени
дрожали - его или связиста, - и попытался отодвинуться как  можно  дальше  к
стенке.
   - Связь есть с энпэ? Не перебило? Дайте трубку, Святов!
   - Есть, товарищ лейтенант, есть. Только никто...
   Святов, прижав колено к колену, чтобы  не  дрожали,  закивал  остреньким,
белесым, до пупырышек замерзшим деревенским личиком,  потянулся  к  тесемке,
однако не развязал, отдернул пальцы, клюнул личиком в аппарат.
   - Танки!.. - крикнул кто-то на батарее,  но  крик  этот  задавило,  смяло
оглушительным громом самолетов.
   Вместе с этим звуком, стремительно приближаясь к  батарее  по  берегу,  с
обложным бомбовым землетрясением, с хрястом стало взрываться,  вздыбливаться
все; окопчик подкинуло - и, вытолкнутый из земли, увидел Кузнецов,  как  над
вставшими вдоль берега разрывами неслись крестообразные туловища "юнкерсов",
слепя зазубренным пламенем пулеметов. Скрученные толстые трассы, впиваясь  в
берег, шли по пехотным траншеям прямо на батарею - и в  следующее  мгновение
появились перед глазами шепчущие что-то губы, трясущиеся колени Святова, его
развязавшаяся обмотка, кончик которой  подрагивал  и  змейкой  полз  по  дну
окопа.
   - Танки! Танки! - шептали  лиловые  губы  связиста.  -  Слышали?  Команда
была...
   Кузнецову  хотелось  крикнуть:  "Замотайте  сейчас  же  обмотку!"   -   и
отвернуться, чтобы не видеть эти его колени, этого необоримого  его  страха,
который вдруг остро вонзился и  в  него  при  этом  возникшем  где-то  слове
"танки", и, пытаясь не поддаваться и сопротивляясь этому страху, он подумал:
"Не может быть! Кто-то ошибся, вообразил... Где танки? Кто это крикнул?..  Я
сейчас, сейчас вылезу из окопа!.."
   Но он не смог вылезти из ровика: над головой косо и  низко,  перечеркивая
узенькую полоску неба  огненно-кромешной  тьмой,  с  неубирающимися  кривыми
шасси, обдавая горячим железом захлебывающихся  крупнокалиберных  пулеметов,
один за другим проносились "юнкерсы".
   - Святов! - крикнул сквозь треск пулеметных очередей Кузнецов и потряс за
плечо  спрятавшего  лицо  в  колени  связиста.  -  С  энпэ  свяжитесь!..   С
Дроздовским! Что там? Быстро!
   Вскинув окоченевшее личико с раскосившимися глазами, суетливо  задвигался
Святов, завозился над телефонным аппаратом,  дуя  в  трубку,  крича:  "Энпэ,
энпэ! Да почему же?.." Но до предела накаленный  звук  пикирующего  самолета
пригнул их обоих к земле - огромное и  темное  наклонно  неслось  сверху  на
окопчик. Грубо ударил бой очереди над самой головой, градом застучали  комья
по стенам, по телефонному аппарату. И в то же время  почти  злорадная  мысль
мелькнула у Кузнецова, ожидавшего удара в спину, в голову: "Мимо, мимо!"
   Рука Святова мелкими толчками  стряхивала  с  аппарата  разбитые  комочки
земли, а губы  приоткрывались,  прерывисто  обдавая  паром  дыхания  трубку:
"Энпэ... энпэ... Не побило вас?" И  вдруг  его  глаза  опять  раскосились  и
замерли.
   - Танки-и! - пронесся надрывный крик над бруствером.
   Губы Святова вышептывали, мяли обрывистые слова:
   - Товарищ лейтенант... подошли к аппарату. Связь есть...  Дроздовский  на
проводе. Команда: танки, танки идут.  К  бою!..  Вас,  вас!..  Комбат!  -  И
смахнул  помятую  шапку,  сорвал  бечевку  с  белесой  мальчишеской  головы,
протянул вместе с этой мотавшейся петелечкой трубку Кузнецову.
   - Слушаю. Лейтенант Кузнецов у аппарата!
   В  трубке  -  дыхание  Дроздовского,  как  после  длительного  бега;  оно
вырывалось из мембраны, горячо покалывало ухо:
   - Кузнецов!.. Танки прямо! Орудия к бою! Потери есть?  Кузнецов!..  Люди,
орудия?
   - Пока еще точно не могу сказать.
   - Где вы там сидите?.. Знаете, что у Давлатяна?
   - Сижу там, товарищ комбат, где  положено,  -  возле  орудий,  -  ответил
Кузнецов, прерывая свистящее в мембране дыхание.  -  С  Давлатяном  пока  не
связывался. "Юнкерсы" ходят по головам.
   - У Давлатяна прямым попаданием вывело из строя орудие, - засвистел голос
Дроздовского. - Двое убито. Пятеро ранено. Весь четвертый расчет.
   "Вот оно... уже началось! - жарко ударило в голове Кузнецова. - Значит, у
Давлатяна уже потери, семь человек. И одно орудие. Уже!"
   - Кто убит? - спросил Кузнецов, хотя знал только по лицам и фамилиям этот
четвертый расчет и не знал жизни ни одного из них.
   - Танки... - задышал в трубку Дроздовский. - К бою, Кузнецов! Танки идут!
   - Понял, - проговорил Кузнецов. - Хочу доложить вот о чем. К моим орудиям
вышел раненый разведчик.
   - Какой разведчик?
   - Из тех, кого ждали. Требует, чтобы отправили в штаб дивизии.
   - Немедленно! - крикнул Дроздовский. - Ко мне его на энпэ!
   Кузнецов вскочил в окопчике, глядя вправо, где были орудия Давлатяна. Там
горела машина, нагруженная снарядами, дым сваливался над  берегом,  накрывал
позиции, стекая к реке, мешаясь с огнем пожаров окраинных домов  станицы.  В
машине трещали, рвались боеприпасы, фейерверком взметались в  небо  параболы
бронебойных снарядов.
   Карусель  самолетов  сдвинулась,  крутилась  теперь  в  тылу,  за  рекой,
"юнкерсы"  ныряли  над  степными  дорогами  за  высотами.  Отбомбив,   часть
самолетов с усталым, булькающим звуком уходила в латунном  небе  на  юг  над
горящей станицей.
   И несмотря на то что "юнкерсы" еще бомбили  тылы  и  там  кто-то  умирал,
Кузнецов почувствовал короткое облегчение,  точно  вырвался  на  свободу  из
противоестественного  состояния  подавленности,  бессилия  и  унижения,  что
называют на войне ожиданием смерти.
   Но в ту же минуту он увидел ракеты - красную и синюю, поднявшиеся впереди
над степью и дугами упавшие в близкие пожары.
   Весь широкий гребень и пологий скат возвышенности перед балкой  слева  от
станицы, затянутые  сизой  дымной  пеленой,  смещались,  двигались,  заметно
меняли свои очертания от какого-то густого и медленного шевеления там  серых
и желтоватых квадратов, как бы совсем не опасных, слитых в огромную тень  на
снегу, освещенном мутным во мгле солнцем, вставшим над  горизонтом  утренней
степи.
   Кузнецов понял, что это танки, однако еще  со  всей  остротой  не  ощущая
новой опасности после только что пережитого налета "юнкерсов" и  не  веря  в
эту опасность.
   Острота опасности  пришла  в  следующую  секунду:  сквозь  обволакивающую
пепельную мглу в затемненных низинах внезапно глухо накатило дрожащим низким
гулом,  вибрацией  множества  моторов,  и  яснее  выступили  очертания  этих
квадратов, этой огромной, плотно слитой тени, соединенной в  косо  вытянутый
треугольник, основание которого уходило за станицу, за гребень высоты.
   Кузнецов увидел, как тяжко  и  тупо  покачивались  передние  машины,  как
лохматые вихри снега стремительно  обматывались,  крутились  вокруг  гусениц
боковых машин, выбрасывающих искры из выхлопных труб.
   - К орудиям! - крикнул Кузнецов тем голосом  отчаянно  звенящей  команды,
который ему самому показался непреклонно  страшным,  чужим,  неумолимым  для
себя и других. - К бою!..
   Везде  из  ровиков  вынырнули,  зашевелились  над   брустверами   головы.
Выхватывая панораму из-за пазухи, первым  выкарабкался  на  огневую  позицию
младший сержант Чубариков; длинная шея вытянута, выпуклые глаза с  опасением
оглядывали небо за рекой,  где  оставшиеся  "юнкерсы"  еще  обстреливали  из
пулеметов тыловые дороги в степи.
   -К бою!..
   И, выталкиваемые этой командой из  ровиков,  стали  бросаться  к  орудиям
солдаты, механически срывали чехлы с казенников, раскрывали в нишах ящики со
снарядами; спотыкаясь о  комья  земли,  заброшенные  на  огневые  бомбежкой,
тащили ящики поближе к раздвинутым станинам.
   Младший сержант Чубариков, сдернув рукавицы, быстрыми пальцами вставлял в
гнездо  панораму,  торопя  взглядом  возившийся  со  снарядами   расчет,   и
старательно-торопливо  начал   протирать   наводчик   Евстигнеев   резиновый
наглазник прицела, хотя в этом сейчас никакой не было надобности.
   -  Товарищ  лейтенант,  фугасные  готовить?  -  крикнул  кто-то  из  ниши
запыхавшимся голосом. - Пригодятся? А? Фугасные?
   - Быстрей,  быстрей!  -  торопил  Кузнецов,  незаметно  для  себя  ударяя
перчаткой о перчатку так, что больно было  ладоням.  -  Отставить  фугасные!
Готовить бронебойные! Только бронебойные!..
   И тут краем зрения поймал две головы, надоедливым препятствием  торчавшие
из ровика. Это ездовые Сергуненков  и  Рубин  стояли  в  рост,  не  вылезая,
смотрели на расчет: Сергуненков  -  с  нерешительностью,  облачко  рвущегося
дыхания выдавало волнение; Рубин - исподлобья, чугунно-тяжелым взглядом.
   - Что? - Кузнецов поспешно шагнул к ровику - Как с разведчиком?
   - Перевязали его... Кровью он, видать, истек,  -  сказал  Сергуненков.  -
Умрет. Затих...
   - Не умрет! Чего ему умирать? - загудел  Рубин  с  равнодушием  человека,
которому это надоело. - Все бредил, вроде там перед немцами еще семь человек
осталось. Ерои!.. Сходили, называется, в разведку. Смехи!
   Разведчик по-прежнему полулежал в ровике, запрокинув голову, с  закрытыми
глазами; весь маскхалат был в темных пятнах; предплечье уже забинтовано.
   - А ну-ка оба - взять разведчика! И на энпэ к  Дроздовскому!  -  приказал
Кузнецов. - Немедленно!
   -А как же кони, товарищ лейтенант? - вскрикнул Сергуненков. - К коням  мы
должны... Не разбомбило бы их. Одни кони...
   - Танки, значит, прут? - поинтересовался Рубин. -  Дадут  теперь  дрозда!
Вот те и разведка! - И грубо толкнул Сергуненкова квадратным плечом: - Кони!
Молчи в тряпочку. Заладил, пупырь! На том свете  тебе  кони  потребуются,  в
раю, у Бога!..
   Кузнецов не успел ответить Рубину: то, что он  успел  и  мог  подумать  о
судьбе  разведчиков,  о  злобе  Рубина,  мгновенно  вытолкнуло  из  сознания
какое-то незнакомое, с  надеждой  обращенное  к  нему,  ищущее  что-то  лицо
Чубарикова. Потом увидел облепивший станины расчет, казенник орудия,  крепко
притиснутые к коленям снаряды, согнутые под  щитом  спины  и  паром  дыхания
согреваемые на механизмах пальцы пожилого  наводчика  Евстигнеева.  Во  всем
этом была и жалкая незащищенность до первого выстрела, и  вместе  сжатая  до
предела готовность к первой команде, как к судьбе, которая одинаково и равно
надвигалась на них вместе с катящимся по степи танковым гулом.
   - Товарищ лейтенант! Чего они  не  стреляют?..  Почему  молчат?  Идут  на
нас!..
   И  повышенный  звук  моторов,  ищущее   лицо   Чубарикова,   его   голос,
придавленность в позах солдат  и  готовая  вырваться  из  пересохшего  горла
команда открыть огонь (только не ждать, только не ждать!),  морозный  озноб,
неотступно навязчивая мысль о воде - все это будто сдавило Кузнецову  грудь,
и через силу он крикнул Чубарикову:
   - Не торопиться!.. Начинать огонь только на постоянном прицеле!  Слышите,
на постоянном!.. Ждать! Ждать!..
   А уже густо заполненное дымом пространство слева от горящей станицы  было
затемнено таранно вытянутым острием вперед  огромным  треугольником  танков,
появлялись и пропадали во мгле их  желто-серые  квадраты,  покачивались  над
полосой дыма башни. Метель, поднятая гусеницами, вставала над степью, вихри,
разносимые скоростью, пронизывались соединенными  выхлопами  искр.  Железный
лязг и скрежет, накаляясь, приближались, и теперь  заметнее  было  медленное
покачивание танковых орудий, пятна снега на броне.
   Но там, в приближающихся  танках,  у  прицелов,  терпеливо  выжидали,  не
открывали огня, зная наверное  силу  своей  начатой  атаки,  заставляя  наши
батареи первыми обнаружить себя. Над этой катящейся  с  гулом  массой  машин
неожиданно вырвалась в небо, сигналя, красная ракета,  и  треугольник  начал
распадаться на танковые зигзаги. Пронизывая  пелену  мглы,  по-волчьи  стали
вспыхивать и гаснуть фары.
   - Зачем фары зажгли? - крикнул, обернув ошеломленное лицо,  Чубариков.  -
Огонь вызывают? Зачем, а?..
   - Волки, - с придыханием выговорил наводчик Евстигнеев, стоя  на  коленях
перед прицелом. - Чисто звери окружают!..
   К