час он найдет решение.
     И верно. Пошагал-пошагал, подумал и нашел:
     - Созовем товарищей. Обсудим  "Кредо".  Напишем  "Протест".  Подпишемся
под "Протестом" и разошлем тайно по заводам и фабрикам.
     Тут же они с Надеждой  Константиновной  принялись  писать  письма  всем
ссыльным друзьям, чтобы  придумали  причину,  отпросились  бы  у  властей  и
приезжали на сбор. А где назначить сбор? Самое подходящее - в Шушенском.  Но
Владимир Ильич выбрал село Ермаковское, шестьдесят верст за  Шушенским.  Там
жил в ссылке друг и помощник Владимира Ильича  по  "Союзу  борьбы"  Анатолий
Ванеев. В тюрьме он тяжело заболел. Вцепилась чахотка и грызла.  Грызла  все
злее. С постели подняться не мог.
     Вот почему Владимир Ильич назначил сбор в селе Ермаковском.
     Политические ссыльные собрались из разных мест.
     Ванеев лежал  на  белых  подушках.  Сам  белее  подушки,  исхудалый,  с
лихорадочным блеском в огромных глазах. И счастливый. Как  он  был  рад!  Он
участвовал в общем деле. Хочется жить! Работать! Приносить людям пользу.
     Обсудили "Кредо". Подписали "Протест".  Полетит  в  рабочие  кружки  по
всем городам революционный призыв из далекой Сибири:
     "Товарищи, не слушайте "экономистов". У нас один путь - революция!"
     После обсуждения Владимир Ильич не ушел, сел у постели Ванеева.  Ванеев
устал. Холодный пот крупными каплями выступил  на  лбу.  Глаза  провалились,
как в ямы.
     - Не уходи, - слабо выговорили бледные губы.
     Владимир Ильич не уходил. Бедный Ванеев, замученный царской  тюрьмой  и
неволей! Владимир Ильич поправил на нем одеяло, погладил плечо.  И  говорил,
делился планами. Скоро ссылке конец. Владимир Ильич рассказывал,  что  будет
после ссылки. Создадим рабочую марксистскую партию. Будем выпускать  газету,
нашу, пролетарскую газету. Будем бороться с царизмом.
     Ванеев  слушал  жадно,  восторженно.  Августовский   вечер   за   окном
потемнел. Издалека долетали  щемящие  грустные  звуки  гармоники.  А  Ванеев
шептал пересохшими от жара губами:
     - Спасибо, Владимир. Ты вдохнул в меня жизнь. Я верю...
     Это был последний счастливый вечер Ванеева.
     Не прошло и трех недель, Владимир Ильич и Надежда Константиновна  снова
приехали в село Ермаковское хоронить Анатолия.
     - Прощай, Анатолий, - говорил над гробом  Владимир  Ильич.  -  Клянемся
тебе, мы будем верны революционному делу.
     Летели первые снежинки, падали и не таяли на мертвом лице Анатолия.
     Владимир  Ильич   заказал   чугунную   плиту   на   могилу.   "Анатолий
Александрович Ванеев. Политический ссыльный. Умер 8 сентября 1899 г. 27  лет
от роду. Мир праху твоему, товарищ".


НА ВОЛЮ!

     Непонятное происходило в  доме.  Непривычное.  Чемоданы,  узлы,  связки
книг во всех комнатах. Обычный порядок  был  странно  нарушен.  -  Женьку  с
каждым  часом  все  больше  разбирало  беспокойство.  Она  ходила  по  дому,
открывая носом двери. Всюду сваленные на пол книги,  клочки  бумаг,  обрывки
веревок. Женька тыкалась в плечо Владимира Ильича,  присевшего  на  корточки
перед  кипами  книг.  Владимир  Ильич  связывал  книги,  а  Женька,  жалобно
ласкаясь, поскуливала: да объясните же, что тут у вас?
     - Время пришло расставаться, - сказал Владимир Ильич. Потрепал  Женьку.
С каким восторгом сопровождала она его на охоту!  -  Настала,  Женька,  пора
расставания. Передадим тебя в надежные руки.
     Помощница  Елизаветы  Васильевны   по   хозяйству,   синеглазая   Паша,
проливала горючие слезы, утираясь  фартуком.  Уезжают  из  Сибири  Ульяновы,
кончилась ссылка, отжили срок. - Скучно  будет  Паше,  однако,  без  них!  А
Минька,  шестилетний  соседский  мальчонка,  азартно  подбирал  брошенные  в
суматохе тетрадку,  карандаш,  коробку  из-под  монпансье  и  тому  подобные
ценности:
     - Тетенька Надежда Константиновна, можно?
     Пришел Оскар Энгберг. Надежда Константиновна с ним занималась -  читали
"Капитал" Карла Маркса. Оскар на прощание принес подарок.  Из  крышки  часов
сделал брошку  в  виде  книжечки,  старательно  вырезал  надпись:  "Капитал"
Маркса, том I - на память о наших занятиях".
     - До  свидания,  дорогой  товарищ   Энгберг!   -   простились   Надежда
Константиновна и Владимир Ильич. - Придется ли встретиться?
     - Вот революцию сделаем... - ответил Оскар.
     Двадцать девятого января до  рассвета,  когда  в  Шушенском  еще  сонно
глядели темные окна, дымы еще не  поднимались  над  трубами  и  за  околицей
склонилось к земле предутреннее мглистое небо, у крыльца  остановились  двое
саней. Утирая  фартуком  слезы,  забегала  туда-сюда  Паша.  Владимир  Ильич
принялся грузить книги и вещи. Все помогали, суетились.
     - Сядьте, да сядьте же, посидеть  перед  дорогой  надо,  -  уговаривала
Елизавета Васильевна.
     Посидели молча.
     - Едем! В путь! - вскочил Владимир Ильич.
     Мороз стоял основательный.  Владимир  Ильич  помог  женщинам  надеть  в
дорогу дохи. Укутал, подоткнул с боков сено, чтобы не дуло.
     - Владимир Ильич, а вы-то  без  дохи,  обморозитесь!  -  забеспокоилась
Елизавета Васильевна.
     - Меня радость греет, что едем на волю, никакой мороз  не  прошибет,  -
ответил Владимир Ильич.
     - Ну хоть муфту мою возьмите, руки-то спрятать!
     Он засмеялся, взял муфту, залез в сани. И кони рванулись.
     Вот и Шушенское позади, навсегда.  Вот  и  небо  заяснелось.  Вспыхнуло
облачко. Полился на востоке из-за края земли розовый  свет.  И  торжественно
поднялось дневное светило.
     И на душе у Владимира Ильича было торжественно.  Первое  утро  свободы!
За последние месяцы он похудел в ожидании конца  ссылки,  опасался  все,  не
придрались бы власти, не прибавили бы срок.
     Владимир Ильич думал, думал. Все  об  одном.  О  возобновлении  партии.
Когда Владимир Ильич был в ссылке, в Минске созвали I съезд,  в  1898  году.
Но  тут  же  власти  арестовали  почти  всех  организаторов   партии.   Надо
восстанавливать  партию.  Газета  -  первый  для  этого  шаг.   Нелегальная,
марксистская газета. Она соберет и объединит все передовые силы России.  Вот
о чем думал Владимир Ильич.
     А дорога бежала. Останавливались на  почтовых  станциях  только  затем,
чтобы поменять лошадей да поесть. Эх, позабыли пельмени!  Вкусны  мороженые,
стукающие в мешке, как  орехи,  пельмени,  с  луком  и  перцем,  особенно  в
дальней дороге, когда надышишься  досыта  чистейшим  воздухом,  нажжет  щеки
колючий мороз! Досадно, забыли!
     Далеко ехать до города Минусинска.  Да  от  Минусинска  больше  трехсот
верст до станции Ачинск. День и ночь ехали. Дни стояли яркие,  солнечные,  с
синевой небес, разрисованными жемчужным  инеем  ветками,  блистанием  снега.
Ночи лунные. Огромная  луна  в  просторном  небе  плыла  как  корабль  между
редкими звездами. В ночи звонче перекликались бубенчики.
     Прискакали на станцию Ачинск на пятый день,  на  рассвете.  Станционный
колокол пробил: близится поезд.
     Громко дыша, черный, в саже  и  масле,  паровоз  подтащил  пассажирский
состав.  Минута  остановки.   Колокол   пробил   отправление.   Долгожданное
сбывалось. Впереди новая жизнь.


ИЗ ИСКРЫ - ПЛАМЯ!

                        Во глубине сибирских руд
                        Храните гордое терпенье,
                        Не пропадет ваш скорбный труд
                        И дум высокое стремленье.

     Так писал  Пушкин  декабристам  в  Нерчинские  рудники.  Поэт-декабрист
Одоевский ответил Пушкину:

                        Наш скорбный труд не пропадет!
                        Из искры возгорится пламя!

     Владимир Ильич решил дать газете название "Искра".
     В Шушенском он обдумал газету от первой  до  последней  строки.  Теперь
надо было ее создавать. Вернувшись из Сибири,  Владимир  Ильич  поселился  в
Пскове. Один.  Без  Надежды  Константиновны.  У  Надежды  Константиновны  не
кончилась ссылка - ведь она позднее попала в  тюрьму  и  Сибирь,  -  поэтому
теперь ей назначено было доживать срок в Уфе. А Владимиру  Ильичу  разрешили
жить в Пскове. Трудно расставаться с Надюшей. Но даже в мыслях  ни  ему,  ни
ей не пришло, что можно бы  подождать,  помедлить,  пока  кончится  срок  ее
ссылки.  А  тогда  уж...  Нет,  Владимир  Ильич  не  мог  медлить  и  ждать.
Революционная  работа  неотложна.  Самое  главное  дело,  смысл  жизни.  "До
свиданья, Надюша. До встречи".
     В Пскове Владимир Ильич развернул подготовку "Искры" вовсю.  Выезжал  в
разные города. Всюду  искал  товарищей  для  работы  в  "Искре".  Надо  было
подготовить  авторов,  которые  писали  бы  в  газету  статьи.  Надо   найти
агентов-распространителей.  Ведь  "Искру"   нельзя   обыкновенным   способом
продавать в газетных киосках. Живо засадят в тюрьму. Значит,  распространять
надо будет тайно. Надо раздобыть денег на выпуск газеты.  И  денег  Владимир
Ильич раздобыл.


     На первое время деньги для "Искры" дала  учительница  вечерней  рабочей
школы  Александра  Михайловна  Калмыкова.  Она  хоть   и   была   владелицей
петербургского  книжного  склада,  а  дружила  с  марксистами,  особенно   с
Владимиром Ильичом.
     Все подготовлено. За четыре месяца Владимир Ильич, как говорится,  гору
своротил.
     Но где же выпускать "Искру"? Разве можно было в России  печатать  такую
газету? Против царя. Против  помещиков  и  фабрикантов.  Против  полицейских
чиновников. Конечно, нельзя выпускать в России такую газету! Где же?
     Владимир Ильич посоветовался с товарищами. Обсудили со  всех  сторон  и
решили выпускать газету за границей. Конечно, и там выпускать  такую  газету
можно было только в глубокой тайне. Но там все же не так много было  русских
полицейских ищеек, не сразу угодишь за решетку.
     Решено.    Владимир    Ильич    съездил    попрощаться    с    Надеждой
Константиновной - у нее только через девять месяцев  кончится  ссылка,  -  и
поезд помчал его в далекие чужие края. Надолго ли? Оказалось, надолго.
     В немецком городе Лейпциге, с узкими  улицами,  островерхими  домами  и
кирками, было много фабрик и еще больше типографий  и  всевозможных  книжных
лавочек. Жил в Лейпциге один немец, лет тридцати пяти, по имени Герман  Рау,
веселый,  усатый,  подстриженный  бобриком.  Он   был   хозяином   маленькой
типографии в деревушке Пробстхейд,  неподалеку  от  Лейпцига.  В  типографии
Германа Рау всего-то и стоял один-единственный  станок.  Правда,  большущий.
На этом большущем допотопном станке печаталась  спортивная  рабочая  газета,
разные объявления и брошюрки.
     Герман  Рау   был   социал-демократом   и   состоял   членом   немецкой
социал-демократической партии. Однажды лейпцигские социал-демократы  сказали
Герману Рау, что  приехал  из  России  марксист.  Приехал  в  Женеву.  Затем
поселился в Мюнхене. Задача у русских  марксистов:  выпускать  революционную
газету. С этим делом обратился приезжий  к  русским  эмигрантам  и  немецким
социал-демократам. Решили: первый номер "Искры" выпустить в немецком  городе
Лейпциге.
     - Надо помочь русским товарищам,  -  сказали  Герману  Рау  лейпцигские
социал-демократы, когда получили из Мюнхена весть о приезжем.
     Герман Рау рад помочь, да вот беда: в типографии и  в  помине  не  было
русского шрифта. Был немецкий шрифт, а русского не было.
     Думали день, думали два, на третий  надумали,  вернее,  договорились  с
надежным товарищем. В одной лейпцигской типографии печатались для России  на
русском языке церковные книги.  К  этой-то  типографии  и  подкатил  однажды
наборщик, помощник Германа Рау, ручную тележку. Подкатил, стал  в  сторонке,
закурил сигарету. Стоит. Люди мимо идут, ничего не видят  особенного.  Через
некоторое время кто-то махнул рукой из окна. А  еще  погодя  вышел  товарищ,
рабочий с подвязанным фартуком.  Видно,  в  фартуке  тяжесть.  Да,  там  был
русский шрифт, свинцовые русские буковки. Товарищ ссыпал  шрифт  в  тележку.
Наборщик прикрыл старой курткой  и  повез.  Теперь  скоро  будет  печататься
"Искра"!
     Приехал из Мюнхена Владимир Ильич. Привез статьи  для  газеты,  свои  и
товарищей. Владимир Ильич снял комнатенку на окраине Лейпцига.  Каждое  утро
вставал до рассвета. И нынче рано проснулся. За окном  темнота.  Тихо.  Даже
фабричных гудков еще не слыхать. В  комнате  зябко.  На  улице  стоял  сырой
холодный декабрь.
     Владимир  Ильич  вскипятил  на  спиртовке  чай.  Выпил,  обжигаясь,  из
жестяной кружки и, как обычно, вышел из  дома.  Идти  далеко  -  до  деревни
Пробстхейд, до типографии Германа Рау. Наверное, километров пять-шесть  надо
идти. Конки туда не было, шагай на своих на двоих. Навстречу шли  пешие  или
ехали на велосипедах рабочие. Тарахтели повозки:  крестьяне  везли  продукты
на рынок. Вот город кончился. Началось снежное  поле.  Вдалеке  чернел  лес.
Засветились огоньки  окрестных  селений.  И  в  типографии  Германа  Рау,  в
деревне Пробстхейд, светились окошки. Горела керосиновая лампа.


     Вся типография  состояла  всего  из  одной  большой  комнаты.  Половину
комнаты занимал громоздкий старый станок. Были еще  две  наборные  кассы.  В
чугунной печке  жарко  трещали  дрова,  качалось  пламя,  качались  тени  на
стенах. В типографии был хозяин Герман Рау, да наборщик, да один  ученик.  И
никого больше.
     - Сегодня важный день, -  сказал  Владимиру  Ильичу  по-немецки  Герман
Рау.
     Владимир Ильич кивнул. Да, сегодня  был  важный  день.  Владимир  Ильич
волновался. До сих пор все велась подготовка, а сегодня...
     Наборщик тяжело поднял раму с набором. Перенес  к  станку.  Герман  Рау
встал за станок. Взялся  за  ручку.  Станок  зашумел.  Валик  завертелся.  И
газетный лист сполз с машины, еще влажный лист!  Первый  номер  "Искры"  был
напечатан.
     Владимир Ильич взял газету. Как долго и  страстно  мечтал  он  об  этой
минуте!
     "У нас есть газета, наша, рабочая, революционная газета! Лети же,  наша
газета, на родину. Буди мысли и сердца, зови к революции".
     Владимир Ильич вслух прочитал заголовок:
     - "Искра".
     В правом верхнем углу было напечатано крупно:
     "Из искры возгорится пламя!"


ЛЕНИН

     Пассажирский поезд шел по Германии к  Кенигсбергу.  В  вагоне  третьего
класса в уголке у окна сидел молодой человек.  Он  ехал  из  Мюнхена  и  всю
дорогу дремал. Во всяком случае, ни с кем не промолвил  ни  слова.  Довольно
большой чемодан стоял у его ног.
     Приехали в Кенигсберг, старинный город, с каменной крепостью,  кирками,
красными черепичными крышами. Там шумливое Балтийское море и порт.  В  порту
стояли пароходы. Среди них один под названием "Святая Маргарита".  Немец  из
Мюнхена довольно свистнул и не  стал  толкаться  в  порту,  а  отправился  в
ближний пивной погребок. В погребке было людно, воздух был сизый  и  горький
от табачного дыма.  Немец  из  Мюнхена  занял  свободное  место,  а  чемодан
запихнул под столик. Спросил  сосисок  с  капустой  и  стал  медленно  есть,
запивая пивком. Очень медленно. Можно подумать, времени  свободного  у  него
было пропасть. А может быть, он кого-нибудь ждал? Да, именно  так.  Он  ждал
матроса с парохода "Святая Маргарита". Для встречи с ним немец и приехал  из
Мюнхена, хотя ни разу до сих  пор  его  не  видал.  Когда  новый  посетитель
входил в погребок, мюнхенец в упор глядел  на  него,  энергично  приглаживая
волосы к правому  уху  правой  рукой.  Конечно,  никто  не  обращал  на  это
внимания. В самом деле, что  такого  особенного,  что  человек  приглаживает
волосы? Между тем это был условный знак.
     Вот вошел матрос, крепкий, невысокий, коричневый от морского загара.  С
порога оглядел людей, заметил человека, приглаживающего  волосы,  направился
прямо к нему. Сел за столик, нащупал ногой чемодан:
     - Дьявольский ветер.
     - Не беда, если попутный, - ответил немец из Мюнхена.
     - Угадал, братишка, попутный.
     Это был  пароль.  После  пароля  они  сразу  почувствовали  друг  друга
товарищами. У них было общее  опасное  дело,  для  которого  они  сошлись  в
пивном погребке.
     Скоро они кончили разговор, поднялись и  вышли  из  пивной.  Теперь  не
приезжий нес чемодан, а матрос. Никто не заметил перемены. Кому какое  дело?
Идут два приятеля, о чем-то толкуют. На перекрестке попрощались. И немец  из
Мюнхена, засунув руки в карманы, довольный, что сделано  дело,  посвистывая,
направился к поезду, обратно домой. А чемодан поехал через  Балтийское  море
на пароходе "Святая Маргарита" в шведскую столицу Стокгольм.
     К ночи разревелся ветер,  забушевали  волны,  налетел  страшный  шторм.
Буря трепала "Святую Маргариту",  обшивка  бортов  трещала,  гнулась  мачта,
волны окатывали палубу, темь была на море, хоть выколи глаз.
     В Стокгольм опоздали на шесть часов. Наверное,  финское  судно  "Суоми"
давно на пути в Гельсингфорс. По  расписанию  часа  уже  четыре  в  пути.  А
матросу как раз "Суоми" и надо.
     "Не поспел! - с досадой думал матрос. - Как теперь быть?  Подвел  шторм
проклятый!"
     Вдруг он увидел "Суоми". Финское судно стояло в стокгольмском  порту  и
разводило пары. Должно  быть,  шторм  его  задержал,  и  только  теперь  оно
собиралось отчаливать. А  "Святая  Маргарита"  почти  рядом  причаливала.  К
счастью, наш матрос сменился с вахты. Тут же схватил чемодан -  и  опрометью
на берег. "Суоми" близко, но "Суоми" отходит.
     - Тихий вперед! - скомандовал капитан.
     Закипела вода под винтом. Тронулся пароход. Поздно.
     - Господин помощник капитана! - кричал  матрос,  таща  чемодан.  -  Вам
посылка из Кенигсберга от тетушки.
     Матрос запыхался от  бега.  Чемодан  был  тяжелый.  А  "Суоми"  уходит.
Напрасны усилия.
     Но нет, не напрасны. Случилось чудо. Капитан услыхал и...
     - Тихий задний, - раздалась на "Суоми" команда. - Стоп. Спускай трап.
     - Господин помощник капитана! - во  все  горло  кричал  матрос.  -  Вам
теплые фуфайки тетушка посылает. Да новый костюм.
     В кучке людей, стоявших у причала, послышался смех. Все почему-то  были
довольны, что "Суоми" вернулась за посылкой для помощника  капитана.  А  он,
молодой, с розовыми щеками, подхватил чемодан, благодарно махнул  матросу  и
потащил посылку в каюту. Запер каюту на ключ. Ключ спрятал в карман.
     - Показывайте подарки, тетушкин  баловень,  -  пошутил  капитан,  когда
вышли в море. - Поглядим, какие ему наряды прислали.
     - Боюсь, они старомодны, как сама моя тетушка, - отшутился помощник.
     И чемодан продолжал долгий путь.
     В финском городе Гельсингфорсе шел  дождь.  Проливной.  Из  водосточных
труб, с крыш хлестала вода. Бурные потоки неслись вдоль тротуаров.  Крупными
пузырями надувались лужи, предвещая ненастье.  Люди  попрятались  по  домам.
Улицы были пустынны.
     Помощник капитана с парохода "Суоми", в черном плаще,  торопливо  шагал
по направлению к конке. Он  был  озабочен.  Что  за  ливень!  Не  промок  бы
чемодан под таким ливнем. Настоящий  потоп.  Даже  для  дождливой  Финляндии
слишком. Помощник  капитана  поглядывал  по  сторонам,  ища  того  рабочего,
который должен был  встречать  его  у  остановки.  Но  "Суоми"  опоздала  на
несколько часов. И этот потоп! Улицы пусты. Неужели  рабочий  из  Питера  не
дождался? Ах какая досада! Вон и конка... А питерца нет.  Но  в  эту  минуту
из-под арки дома напротив вынырнул человек лет сорока, ничем  не  приметный.
Огляделся, подошел. Это был петербуржец.
     - Чертовски не повезло, - проворчал он. -  Пять  часов  болтаюсь  здесь
под дождем. Весь иззяб...
     - Шторм задержал. Когда едете? - спросил помощник капитана.
     - Сегодня.
     - Зер гут, немедля извещу телеграммой.
     Рабочий кивнул, взял чемодан и взобрался на подошедшую конку.
     Через несколько часов чемодан  ехал  поездом  по  Финляндской  железной
дороге в Петербург.
     Поезд шел мимо голых весенних полей. Мимо мокрых деревенек и  нарядных,
но еще необжитых, заколоченных дач. Питерец хорошо знал эти места и  в  окно
не глядел. Читал газету, ждал Бел