он в  Гельсингфорс.  А  теперь  скоро  о
новом парике надо заботиться.
     Да, скоро. В один прекрасный день Густав Ровио повел  Владимира  Ильича
к парикмахеру. Парикмахер родом был  петербуржец,  маленький,  шустрый,  как
обезьянка.  Он  был  старым  театральным  парикмахером  и  знал  в   столице
множество  графов  и  князей.  Графам  и  князьям  хотелось  быть   изящными
кавалерами, он их всех подмолаживал, красил бороды, мастерил парики.
     - А вы и  без  парика  довольно  еще  молодой,  -  успокаивающе  сказал
Владимиру Ильичу парикмахер.
     - Вот хочу постареть, - ответил Владимир Ильич.
     - Да зачем? Для чего? -  изумился  парикмахер,  всплеснув  коротенькими
морщинистыми ручками.
     - Солиднее как-то, внушительнее, - с улыбкой сказал Владимир  Ильич.  -
Сделайте меня с сединой, лет эдак под шестьдесят.
     - Под шестьдесят? С сединой? Никогда!
     - Почему?
     - Чтобы я довольно молодого еще человека  раньше  времени  превращал  в
старика?!  Ни  за  что!  -  кипятился   маленький   парикмахер,   размахивая
ручками. - Мое призвание - возвращать людям молодость.
     - Благородное призвание, но сделайте для меня исключение, -  с  улыбкой
настаивал Владимир Ильич.
     Парикмахер ахал и охал. Владимир  Ильич  сквозь  смех  его  убеждал,  а
Густав Ровио думал:
     "Долго ли еще Владимир Ильич будет менять парики  и  одежду?  Долго  ли
будет скитаться?"


ЕЩЕ ОДНО ПОДПОЛЬЕ

     Студеный осенний ветер насквозь продувал старинные выборгские улицы.
     В один такой холодный день  осени  из  Питера  в  Выборг  приехал  Эйно
Рахья.
     Когда в конце лета  сестрорецкий  оружейник  Емельянов  и  двое  финнов
выводили Владимира Ильича от озера Разлив через лес, один из  тех  финнов  и
был Эйно Рахья. Высокий, большелобый, весь веселый какой-то, он  бесстрашным
был человеком.
     В опасные случалось попадать ему переделки!  Летом  1917  года  однажды
стало  известно:  тюремные  надзиратели  собираются  выпустить  арестованных
генералов, жандармов и всякую, как тогда называли в  народе,  "старорежимную
контру".
     Эйно   Рахья   командовал   в   это   время    петроградским    отрядом
финнов-красногвардейцев. Собрал отряд, нагрянул в тюрьму.
     - Если  хоть  одного  жандарма  отпустите!..  -  револьвером  пригрозил
надзирателям.
     Временное   правительство   в   ответ   приказало    разогнать    отряд
финнов-красногвардейцев, арестовать Эйно Рахью. Не тут-то было!  Эйно  Рахьи
и след простыл.
     А работал он на аэропланном заводе. И большевиком  стал  в  1903  году,
когда II съезд утвердил Устав  и  Программу  партии.  Вот  этого  смельчака,
никогда не унывающего Эйно Рахью,  ЦК  партии  прикрепил  теперь  связным  к
Ленину.
     Рахья прибыл в Выборг за Лениным. Владимир  Ильич  перебрался  сюда  из
Гельсингфорса, поближе к России. Он стремился в Россию. И  вот  настал  этот
день.
     Владимир Ильич был неспокоен. А Рахья хоть бы что!
     - На вокзал двинем, Владимир Ильич?
     И знай себе отмеривает по аршину, благо  длинные  ноги.  Впрочем,  нет,
Эйно волновался. Только не показывал виду.  Владимир  Ильич  тоже,  конечно,
скрывал беспокойство. Они сели в поезд и  молча  доехали  до  одной  финской
станции. В вагоне были все финны, а Владимир Ильич  не  знал  финский  язык,
так что уж лучше помалкивать, чтобы не привлекать внимания.
     Время от времени Владимир Ильич проверял, цел ли в кармане  ключ.  Цел,
куда ему деться! Этот ключ Надежда Константиновна привезла Владимиру  Ильичу
еще в  Гельсингфорс.  Емельянов  достал  Надежде  Константиновне  пропуск  в
Финляндию. Оделась работницей, нахлобучила на брови  темный  платок,  навела
под глазами морщины. А глаза молодые. Умные, внимательные Надюшины глаза!
     Ключ был от конспиративной  квартиры  на  рабочей  окраине  Питера,  на
Сердобольской улице, недалеко от Финляндской железной дороги.
     И план, как квартиру найти, Надежда Константиновна  привезла.  Владимир
Ильич план заучил и порвал. А ключ спрятал и теперь ехал с ним в Петроград.
     Поезд приближался к станции.  Рахья  быстро  встал,  пошел  из  вагона.
Владимир Ильич за ним. На станции слезли, и у Владимира Ильича сердце так  и
подпрыгнуло. На путях стоял дачный питерский поезд, а  у  поезда  паровоз  Э
293. "Здравствуй, старый приятель! Выручил меня раз. Еще выручай".
     Из    паровозного    окошка    выглядывал    машинист    Гуго    Ялава.
Серьезный-пресерьезный, но при виде Рахьи и знакомого  кочегара  заулыбался:
"Что-то поседел наш кочегар!".
     Словом, Владимир Ильич возвращался из Финляндии в Петроград на  том  же
паровозе, на ту же станцию Удельная. Эйно Рахья доехал пассажиром в вагоне.
     От станции Удельная до Сердобольской улицы верст пять пустырем.  В  тот
студеный октябрьский вечер и вовсе было на улицах пусто. Только ветер  гулял
да свистел.
     Но Надежда Константиновна дожидалась в условленном  месте.  В  драповом
полупальто, круглой фетровой шапочке. Владимир Ильич взял ее иззябшую  руку.
Без перчатки. Никогда не умела она  о  себе  позаботиться!  Работа,  работа,
работа для революции. Где велит партия, куда пошлет партия.
     На  углу  Сердобольской  улицы  и  Большого  Сампсоньевского  проспекта
высился кирпичный некрашеный дом, мрачноватый  на  вид.  Четырехэтажный,  он
казался громадным посреди ветхих деревянных домишек.
     Владимир Ильич решительно направился к подъезду, будто всю жизнь  здесь
ходил.  Эйно  Рахья  свернул  на  Сампсоньевский  (сегодняшняя  его   задача
исполнена), а Владимир Ильич  впереди  Надежды  Константиновны  поднялся  на
четвертый этаж.  Открыл  дверь  ключом.  От  двери  пойдет  коридорчик.  Его
комната в конце коридорчика. Налево последняя.  Владимир  Ильич  твердо  все
это усвоил из плана. В  квартире  не  должно  быть  никого,  кроме  хозяйки,
Надюшиной подруги, Маргариты Васильевны Фофановой.
     Но что такое? Владимир Ильич отпер дверь:  голоса.  Из  одной  двери  в
коридор широко падал свет. Ярко горела над обеденным столом  висячая  лампа.
За столом несколько женщин - по всему видно, учительницы.
     - Наша  педагогическая  цель,  дорогие  друзья...  -  услышал  Владимир
Ильич.
     Невероятно, но в квартире собрание! В конспиративной  квартире.  Именно
в этот вечер приезда! Ни на миг  не  смешавшись,  Владимир  Ильич  торопливо
прошел в конец коридора. Немного ссутулился. Он был в седом парике.  Он  был
старичком, быстрым и легким.
     - Батюшки мои! - охнула Надежда  Константиновна,  когда  они  очутились
одни в чистой, поразительно аккуратной комнате, где  теперь  Владимир  Ильич
будет жить. - Батюшки мои, как мы с Маргаритой опростоволосились-то!
     - Да, - сказал Владимир Ильич.
     Он не  стал  успокаивать  Надежду  Константиновну,  что,  мол,  ничего,
обойдется. Наверное, обойдется, но нельзя  так  рисковать  в  такое  опасное
время!
     - Почти три недели ждали тебя! - сокрушалась Надежда Константиновна.  -
Все не едешь... А сегодня как раз я и не предупредила Маргариту.
     - Последнее подполье, надеюсь, - сказал Владимир Ильич.
     Открыл окно. Внизу шумел ветер в деревьях. "Должно быть, там сад".
     - И птичий питомник,  -  сказала  Надежда  Константиновна,  как  всегда
угадывая его мысли.
     - Смешное соседство! - улыбнулся Владимир Ильич.
     Из коридора донеслись обрывки фраз.
     - До  свидания!  -  слышен  был  голос  Фофановой:  она   выпроваживала
учительниц.
     - Последнее подполье, надеюсь, - повторил Владимир Ильич.
     - Очень опасное, очень! - вырвалось у Надежды Константиновны.
     Владимир Ильич увидел нескрытую тревогу у нее в глазах. Да,  здесь,  на
Сердобольской улице, было опаснее, чем в шалаше или в Гельсингфорсе.
     Сыщики Временного правительства за каждым углом, на каждом шагу.
     Здесь так было опасно, что никто, даже члены ЦК партии  не  знали,  где
поселился вернувшийся из Финляндии Ленин.
     Знали только Надежда Константиновна и связной Эйно Рахья.


НАКАНУНЕ

     Через несколько дней Эйно Рахья пришел проводить  Владимира  Ильича  на
одно тайное собрание. Был поздний вечер. Магазины закрылись.  Неподалеку  от
дома вывеска с позолоченным кренделем указывала булочную.  Дверь  на  замке.
Ставни на запоре. Но длинный хвост, главным  образом  женщин,  протянулся  у
булочной с запертыми наглухо ставнями. Кутаясь в платки,  женщины  терпеливо
стояли, ежась от холода. У другой  булочной  тоже.  И  у  третьей.  Вечерний
Петроград  был  полон  унылыми,  безмолвными  очередями.  Давно   уже   хлеб
продавали по карточкам. Полфунта, а то и четверть фунта в день. Надо  успеть
захватить. Опоздал - и ни за какие деньги куска  хлеба  не  купишь.  Женщины
становились в хвост у булочных на ночь. Тяжко  им  было!  Мужья  на  фронте.
Война с немцами все тянулась. Мужья и сыновья мучились  на  фронтах,  ни  за
что пропадали.
     - И дома хорошего мало,  -  сказал  Эйно  Рахья.  -  Хозяева  закрывают
заводы. Заводы стоят. Безработица.
     Положение в стране было бедственное. Поезда ходили кое-как.  Расписание
сломалось. Поезда не везли уголь и сырье на заводы. Не везли хлеб в города.
     - Чего ждать? - сказал Эйно Рахья.
     - Большевик должен знать чего, - резко ответил Владимир Ильич.  -  Надо
не ждать, а делать рабочую революцию.
     С  самого  начала  Февральской  революции  Ленин  убеждал:   необходимо
добиваться, чтобы Советы стали большевистскими. Тогда рабочий  класс  сможет
взять власть мирным путем. Но меньшевики не соглашались, мешали.
     Теперь все изменилось. Мирным путем победы не добьешься.  Пришло  время
брать власть вооруженным восстанием. Не медлить!
     В тот октябрьский вечер на тайное собрание  пришли  члены  Центрального
Комитета партии. Все знали, что будет Ленин.  Они  давно  не  видели  его  и
теперь ожидали с надеждой. Он  был  неузнаваем  в  своем  седом  парике.  Но
голос, но мысли, но призывы и воля были ленинские.
     Готовить вооруженное восстание! Привлекать на сторону  рабочих  войска.
Направить сильнейших большевиков в различные области и  по  другим  городам.
Крепче вооружить отряды Красной гвардии на  заводах  и  фабриках.  Назначить
умных командиров в отряды. Распределить точно, куда двинутся отряды  Красной
гвардии, когда час пробьет.
     Руководить восстанием должен Военно-революционный комитет.
     Вот какой план намечен был  Лениным.  ЦК  обсудил.  Хороший  план.  Все
правильно, ясно. Все согласились.
     Но нашлись двое членов ЦК. Напрасно  называли  они  себя  большевиками.
Яростно спорили против восстания  пролетариата,  не  соглашались  с  великим
замыслом Ленина, партии. Кто же они, эти предатели? Зиновьев и Каменев.
     Зиновьев и Каменев умели рассуждать. Ораторами были отличными. А  когда
дело дошло до восстания, струсили.
     - Разве способен рабочий класс  управлять  государством?  -  не  верили
Зиновьев и Каменев.
     И вот теперь, в решающее время, они выступили  против  восстания.  Мало
того, в  одной  меньшевистской  газете  рассказали  о  том,  что  большевики
готовят восстание. Где, как, когда - все выболтали Зиновьев и  Каменев.  Все
выложили Временному правительству. А о себе: мы против восстания.
     Выдали капиталистам товарищей. Нет, они не товарищи!
     "Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю...  -  гневно
писал Владимир Ильич. - ...Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена".
     Но  Ленин  не  дрогнул.  Восстание  будет.  ЦК  вплотную  приступил   к
подготовке восстания.


В СМОЛЬНЫЙ

     На берегу реки Невы, где, круто повернув течение, она  устремляет  путь
к Ладожскому озеру, в давние времена  был  в  Петербурге  Смоляной  двор.  В
огромных  чанах  варили  смолу.  Тут  и  хранили  ее  для  судостроения.   А
судостроительные верфи расположились через Неву на той стороне.
     Потом на месте Смоляного двора построили монастырь,  а  затем  институт
для благородных девиц,  то  есть  дворянских  дочерей.  Вытянутое  почти  на
четверть  версты,  трехэтажное  строгое  здание,  с   колоннами,   мраморной
лестницей и просторным входом  под  арками.  От  Смоляного  двора  институту
пошло название Смольный.
     В семнадцатом  году  после  свержения  царя  институток  распустили  по
домам, а в Смольном разместился Петроградский  Совет  рабочих  и  солдатских
депутатов. И Военно-революционный комитет тоже был в Смольном.
     Военно-революционный  комитет   держал   связи   со   всеми   заводами.
Организовал на  заводах  красногвардейские  боевые  отряды.  Двадцать  тысяч
петроградских  рабочих  были  вооружены  и  только  ждали  призыва  начинать
восстание! Военно-революционный комитет посылал большевистских комиссаров  к
матросам Балтийского флота агитировать против  буржуазного  правительства  и
господ  морских  офицеров.  Матросы  рвались  в  бой.  Целые  полки   солдат
переходили на сторону большевиков и Военно-революционного комитета.
     А  Временное  правительство  что?   Временное   правительство   боялось
большевиков и рабочих.
     "Запрещается рабочим носить оружие! -  издало  Временное  правительство
строгий приказ. - Арестовать всех членов Комитета! Найти Ленина, заточить  в
каземат".
     И конечно, Временное правительство не сидело  сложа  руки,  а  всячески
старалось собрать силы против большевиков и рабочих, стягивало  свои  войска
к Петрограду, окружало кольцом.
     Ленин написал товарищам в ЦК, что нельзя откладывать дальше  восстание!
Настал час!
     Двадцать четвертого октября Владимир Ильич снова послал записку  в  ЦК.
Фофанова сходила в ЦК, принесла ответ. Ленину пока не разрешали выходить  из
подполья. Любой офицер мог застрелить или зарубить его шашкой,  если  увидит
на улице.
     Центральный  Комитет  партии  под  руководством  Владимира  Ильича  вел
последнее приготовление к решительной схватке. Но точный срок восстания  еще
не был назначен.
     Завтра, 25 октября, в Смольном открывается II съезд  Советов.  Делегаты
съехались в Петроград из разных городов и сел.
     "Необходимо начать восстание  сегодня,  до  открытия  съезда,  -  думал
Владимир Ильич.  -  Свергнуть  Временное  правительство  и  завтра  передать
власть Советам".
     Так Ленин думал. Но шли часы. Послал еще записку в ЦК. Беспокойно  было
у Владимира Ильича на душе. В  этой  беленькой  квартирке  на  Сердобольской
улице сейчас особенно было ему тяжело. Даже пошагать свободно нельзя:  через
стену услышат. Скажут: кто там у Фофановой ходит?
     К вечеру Фофанова вернулась  со  службы.  Владимир  Ильич  взволнованно
встретил ее.
     - Пожалуйста, отнесите еще письмо. Сейчас же, сразу,  не  раздевайтесь,
пожалуйста. Я сейчас...
     И он быстро ушел к себе. И написал членам ЦК:
     "Товарищи!
     Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое.  Яснее
ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно".
     И дальше он писал, что надо выступить  нынче  же,  свергнуть  Временное
правительство, взять власть. История не простит  нам,  если  мы  не  решимся
сегодня. Завтра может быть уже поздно.  Сегодня  последний  и  окончательный
срок.
     - Скорее несите письмо! - торопил Ленин Фофанову.
     И остался один. Как неспокойно! Сел, к чему-то  прислушиваясь.  Чего-то
будто ждал.
     И вдруг и верно у входной двери раздался звонок.  Пришел  связной  Эйно
Рахья:
     - Что в городе делается, Владимир Ильич!
     Вот что было в  городе.  Был  сырой,  неприютный  вечер.  Резкий  ветер
рывками  налетал  с  Невы.  Тяжелый  туман  окутывал  улицы.  Падал  мокрыми
хлопьями снег. Или принимался сеять меленький дождь. И сеял,  и  сеял...  Но
люди  группками  собирались  то  здесь,  то  там  под  воротами.  Пронесется
грузовик, полный солдат или  рабочих  с  ружьями.  Где-то  трахнет  выстрел.
Застрочит пулемет. Снова тихо, тревожно.
     Возле  мостов  горели  костры,  красногвардейцы  несли   караул.   Днем
Временное правительство распорядилось разводить мосты над Невой.  Прискакали
юнкера, согнали пешеходов, остановили движение. Но только один  Николаевский
мост развели. Подоспели наши. Прогнали юнкеров.
     Если бы юнкерам удалось  развести  мосты,  была  бы  беда:  все  районы
оказались бы друг от друга отрезанными. Тут поодиночке юнкера и  разбили  бы
революционных рабочих.
     Вот что рассказал Владимиру Ильичу связной Эйно Рахья.
     Владимир Ильич выслушал. Помолчал и стремительно поднялся со стула.  Не
говоря ни слова, вытащил из комода  свой  старый  парик.  "Что  это  он?"  -
встревожился   Рахья.   Партия   поручила   ему   охранять   Ленина,    ему,
рабочему-большевику Эйно Рахье.
     - Куда вы, Владимир Ильич?
     - Немедленно в Смольный! - твердо ответил Владимир Ильич.
     - Да ведь убьют вас. На юнкеров нарвемся - застрелят!
     Владимир Ильич не спорил. Знай себе  налаживал  перед  зеркалом  парик.
Надел старый пиджачишко, пальто. И Рахья понял, что  напрасно  отговаривать,
и стал сам собираться.
     Придумали они еще завязать Владимиру Ильичу  щеку,  будто  болят  зубы,
тогда уж и вовсе трудно будет узнать.
     И вышли из дому. Владимир Ильич пошел в Смольный.


НАЧАЛОСЬ

     Легко сказать - пошел. Десять  верст  от  Сердобольской  до  Смольного!
Трамваев не видать, не слыхать. Люди  попрятались.  Темь  непроглядная.  Под
ногами чавкала грязь и растаявший снег. Ветер резал лицо.
     Владимир Ильич шел, слегка  нагнув  голову,  выставив  грудь  навстречу
ветру. Эйно Рахья на своих длинных ногах едва за ним поспевал.
     - Стой,  стой!  -  во   все   горло   закричал   Эйно   Рахья,   увидев
приближающийся к остановке трамвай.
     Трамвай и сам  стал.  Вскочили  на  подножку.  Трамвай,  почти  пустой,
следовал в парк. Повезло. Хоть полдороги доехать.
     Владимир Ильич зорко вглядывался в  темноту,  в  глухую  осеннюю  ночь.
Грузовик,  полный  вооруженных  солдат,  поравнялся  с  трамваем  и  умчался
вперед. Еще грузовик обогнал.
     - Лихо нынче буржуям придется, - сказал кто-то.
     - Сворачиваем в парк, вылезайте, - объявила кондукторша.
     Снова Владимир Ильич и Эйно Рахья шагали  ночными  пустынными  улицами.
На юнкеров не нарваться бы!
     И вот как раз послышался цокот копыт по булыжнику. Два юнкера верхами:
     - Пропуск!
     Один туго натянул поводья. Конь, заломив шею, вздыбился.
     - Пропуск! - требовал юнкер, тесня конем Эйно Рахью.
     На старика юнкера не обратили внимания. Чего с деда взять?  Держась  за
подвязанную щеку, дед просеменил мимо вздыбленной лошади.
     - Какой такой пропуск? -  притворяясь  простачком,  отговаривался  Эйно
Рахья, стараясь выиграть время, пока Ленин уйдет. - Знать  не  знаю,  где  и
добывать-то его. Да зачем? Без пропуска человека рабочего видно.
     Юнкер с ругательством занес над головой Рахьи нагайку.
     - Брось ты его, - крикнул другой.
     Они ускакали. Эйно Рахья бегом поспешил догонять Владимира  Ильича.  Он
уже револьвер в кармане нащупывал. Не снес бы нагайки.
     - Спасибо, - коротко сказал Владимир Ильич.
     Огромное поле перед Смольным, перерезанное  мостовой,  поросшее  тощими
деревцами и редким кустарником, было людно и шумно. Горели костры.  Стреляли
в небо пучками огненных искр. Солдаты топтались у костров, грелись. Один  за
другим подъезжали грузовики. Соскакивали с грузовиков вооруженные матросы  и
рабочие. Валом валили в Смольный.  Господских  пальто  и  фетровых  котелков
было не видно. Все простой люд.
     Доносилась с поля команда:
     - Отряд, стро-ойсь!
     Слышались зовы:
     - Путиловцы где? Откликнитесь, путиловцы!
     - Братцы, семянниковцев не видели?
     Толпа гудела. Все поле было в движении. Возле Смольного стояли  орудия.
Часовые караулили входы. Окна всех трех  этажей  длинного  здания  Смольного
ярко светились. Величественно  было  это  зрелище  освещенного  Смольного  и
возбужденных,  с  горящими  глазами,  людей.  За  спинами  щетинились   дула
винтовок.
     У Владимира Ильича сильно би