тво, ни неделимой, как качество. 
Делимость экстенсивных количеств определяется: относительной детерминацией 
единицы (сама эта единица никогда не является неделимой, она лишь отмечает 
уровень прекращения деления), эквивалентностью частей, детерминируемых единицей; 
неотделимостью частей от разделяемого целого. Таким образом, деление может 
происходить и продолжаться, ничего не изменяя в сущности делимого. Напротив, 
когда замечают, что температура не состоит из температур, скорость — из 
скоростей, имеют в виду, что каждая температура — уже различие, а различия не 
состоят из различий того же порядка, но включают ряды гетерогенных членов. Как 
показал Росни, фикция гомогенного количества исчезает в интенсивности. 
Интенсивное количество делится, но не делится без изменения сущности. Итак, в 
определенном смысле она неделима, но лишь потому, что ни одна часть не 
существует до деления и не сохраняет ту же сущность при делении. И все же 
следует говорить о "меньшем" и "большем": именно в связи с тем, что сущность 
определенной части предполагает определенное 
289 
изменение сущности или предполагается им. Так, ускоренние или замедление 
движения определяют в нем интенсивные части, которые должны быть большими или 
меньшими, одновременно меняя свою сущность и следуя порядку таких изменений 
(упорядоченные различия). В этом смысле глубинное различие состоит из дистанций; 
"дистанция" — вовсе не экстенсивное количество, но неделимая асимметричная связь 
порядкового интенсивного характера, устанавливающаяся между рядами гетерогенных 
членов и каждый раз выражающая сущность того, что не делится без изменений 
сущности12. В отличие от экстенсивных количеств, интенсивные количества 
определяются, таким образом, упаковывающим различием — упакованными дистанциями 
— и неравным в себе, свидетельствующем о естественном "остатке" как материале 
изменения сущности, тогда как мы должны различать два типа множеств — дистанцию 
и длину: имплицитные и эксплицитные множества; те, чья метрика изменяется по 
мере деления и те, чья метрика подчинена неизменному принципу. Различие, 
дистанция, неравенство — таковы положительные свойства глубины как интнсивного 
spatium. Посредством движения объяснения различие стремится к исчезновению, а 
дистанции — к распространению, удлинению, делимое же — к уравниванию. (И снова 
величие Платона состоит в понимании того, что делимое является сущностью в себе, 
лишь включая неравное). 
Нас можно было бы упрекнуть за включение в интенсивность всех сущностей, 
различий, ее обременение всем Тем, что обычно относится к качеству. А также за 
включение в дистанции того, что обычно принадлежит к экстенсивным количествам. 
Такие упреки не кажутся нам обоснованными. Действительно, различие при 
экстенсивном развитии становится простым различием уровня, теряя основание в 
себе самом. Действительно, качество в этом случае использует такое отчужденное 
основание, беря на себя сущностные различия. Но их отличие друг от друга как 
механизма и "качественности" в свою очередь основано на подмене: одно пользуется 
тем, что потеряно другим, но истинное различие не принадлежит ни тому, ни 
другому. Различие становится качественным лишь в процессе своего экстенсивного 
исчезновения. Сущность различия 
_____________
12 А. Мейнонг (Meinong A. Uber die Bedeutung des Weberschen Gesetzes // Zschr. 
f. Psych, u. Phys. d. Sinnesorg, 1896, XI) и Б. Рассел (Russel В. The principles 
of mathematics. 1903, глава 31) убедительно провели различение длины или 
растяжимости и различия или дистанции. Первые — экстенсивные количества, делимые 
на равные части; вторые — количества интенсивного происхождения, относительно 
неделимые, то есть не делящиеся без изменения сущности. Лейбниц первым обосновал 
теорию дистанций, связав их со spatium и противопоставив величинам ехtensio — 
см.: Gueroult M. Espace, point etvide chez Leibniz. P., 1946. 
290 
столь же качественна, сколь и экстенсивна. Отметим прежде всего, что качества 
гораздо более стабильны, неподвижны и всеобщи, чем об этом порой говорят. Это 
порядки подобия. Конечно, они различаются, причем сущностно, но всегда 
предполагаемым порядком подобия. А изменения их подобия как раз и отсылают к 
изменениям совершенно иного рода. Конечно, качественное различие не 
воспроизводит, не выражает различие интенсивности. Но в переходе от одного 
качества к другому, даже при максимуме подобия и преемственности, существуют 
феномены сдвига и уровня; столкновения различий, дистанции; соединений и 
разъединений; глубина, образующая скорее разделенную на градусы шкалу, чем 
собственно качественную длительность. И если бы интенсивность не подкрепляла, не 
поддерживала и не подхватывала приписываемую качеству длительность, чем бы она 
была, как не бегом к могиле; каким бы временем она располагала, кроме времени, 
необходимого для гибели различия в соответствующем пространстве, для 
качественного единообразия? Короче, никогда не было бы качественных или 
сущностных различий, а также различий количественных, если бы не существовало 
интенсивности, способной учредить первые — в качестве, вторые — в пространстве 
ценой мнимого угасания в тех, и других. 
Вот почему бергсоновская критика интенсивности представляется малоубедительной. 
Она исходит из готовых качеств и уже учрежденных пространств. Она подразделяет 
различия на сущностные качественные и пороговые пространственные. С этой точки 
зрения интенсивность неизбежно предстает лишь нечистой смесью: она уже 
неощутима, не воспринимаема. Но Бергсон также вложил в качество все, что 
принадлежит интенсивным количествам. Он хотел освободить количество от 
связывающего его с противоположностью или противоречием поверхностного движения 
(вот почему он противопоставлял длительность становлению); но он мог сделать 
это, лишь приписывая качеству именно глубину интенсивного количества. Нельзя 
быть одновременно против негативного и интенсивности. Поразительно, что Бергсон 
определял качественную длительность вовсе не как неделимую, но как сущностно 
изменяющуюся при разделении, непрестанно делящуюся и сущностно изменяющуюся: 
это, говорит он, виртуальная множественность — оппозиция актуальной 
множественности числа и пространства, удерживающих лишь различия уровней. Но 
наступает такой момент в философии Различия, которой и является бергсонизм в 
целом, когда Бергсон задается вопросом о двойном генезисе количества и 
пространства. И эта фундаментальная дифференсиация (качество — пространство) 
может найти свое основание только в великом синтезе памяти, обеспечивающем 
сосуществование всех 
291 
уровней различия и вновь открывающем заключенный в длительности порядок 
интенсивности, который обнаруживался лишь извне, предварительно13. Ведь различия 
уровня и механически представляющее их пространство не находят основания в себе 
самих; но нет его и у сущностных различий и качественно представляющей их 
длительности. Душа механизма говорит: все — различия уровня. Душа качества 
отвечает: повсюду — сущностные различия. Но это лже-души, пособники-статисты. 
Воспримем всерьез знаменитый вопрос: существует ли сущностное или пороговое 
различие между сущностными различиями и различиями уровня? Ни то, ни другое. 
Различие является пороговым лишь в объясняющем его пространстве; сущностным — 
только благодаря покрывающему его в этом пространстве качеству. Между ними — все 
уровни различия; под ними — сама сущность различия: интенсивное. Различия уровня 
— просто самый низкий уровень различия, а сущностные различия — высшая сущность 
различия. Уровни или сущность различия превращают в Одинаковое то, что разделяют 
или дифференсируют сущностные и пороговые различия; но это одинаковое называет 
себя различным. И Бергсон, как мы видели, дошел до крайнего заключения: быть 
может, тождество сущности и уровней различия — "одинаковое" — это Повторение 
(онтологическое повторение)... 
Существует иллюзия, связанная с интенсивными количествами. Но иллюзия — не сама 
интенсивность; скорее, это движение, посредством которого аннулируется различие 
интенсивности. Не то, чтобы оно внешне исчезало. Оно аннулируется реально, но 
вне себя, в пространстве и качестве. Следовательно, мы должны различать два 
плана импликации, или деградации: вторичную импликацию, обозначающую состояние, 
когда интенсивность упакована в имплицирующие качества и пространства; и 
первичную импликацию, обозначающую состояние, когда интенсивность имплицирована 
в себя самое, упаковывает и упакована одновременно. Вторичную деградацию, когда 
исчезает различие интенсивности, высшее 
___________ 
13 Бергсон изначально определяет длительность как "множественность", делимость, 
чья сущность изменяется при делении: Bergson H. Esscd sur les donnees immediates 
de la conscience II Oeuvres, Editions du Centenaie. P., 1969. P. 57 и след., и 
особенно Bergson H. MaiuSre el memoire. P. 341—342. Таким образом, существует не 
только сущностное различие между длительностью и пространством, но длительность 
отличается от пространства, как сами сущностные различия отличаются от различий 
уровня (два типа "множестенности"). Однако, в другом отношении длительность 
совпадает с сущностью различия и в этом смысле включает все уровни различия: 
отсюда снова введение внутренних интенсивностеи длительности, а также идея 
сосуществования в длительности всех уровней расслабления и напряжения (основной 
тезис Matiere et memoire и La pensee et le mowant). 
292 
соединяется с низшим; и силу первичной деградации, когда высшее утверждает 
низшее. Иллюзия как раз и есть смешение двух этих инстанций, состояний — 
внешнего и внутреннего. Как избежать ее с точки зрения эмпирического применения 
чувственности, раз последняя может постичь интенсивность лишь в плане качества и 
пространства? Лишь трансцендентальное изучение способно открыть интенсивность 
как имплицированную в себе, все еще упаковывающую различие, отражаясь при этом в 
создаваемых ею пространстве и качестве, в свою очередь имплицирующих ее лишь 
вторично, только чтобы "объяснить". Пространство, качество, ограничение, 
оппозиция действительно обозначают реалии; но различие обретает в них облик 
иллюзорного. Различие продолжает свою подспудную жизнь, когда замутняется его 
образ, отраженный поверхностью. Только и именно этот образ способен замутняться, 
так же как поверхность способна аннулировать различие, но лишь поверхностно. 
Мы задавались вопросом, как вычленить эмпирический принцип Карно или Кюри — 
трансцендентальный принцип. Когда мы пытаемся определить энергию вообще, мы либо 
учитываем определенные экстенсивные факторы пространства — тогда нам остается 
лишь сказать: "Что-то остается постоянным", формулируя таким образом великую, но 
банальную тавтологию Тождественного. Либо, напротив, мы рассматриваем чистую 
интенсивность в ее включенности в ту глубокую область, где не развивается 
никаких качеств, не разворачивается никакого пространства; мы определяем энергию 
скрытым в чистой интенсивности различием. Формулировка "различие интенсивности" 
тавтологична, но на этот раз это прекрасная, глубокая тавтология Различного. 
Итак, следует избегать смешения энергии вообще и единообразной энергии покоя, 
исключающей любые преобразования. Покой присущ лишь частной форме 
энергии—эмпирической, пространственно определенной, когда различие интенсивности 
уже исчезло как выведенное за свои пределы и распределенное в элементах системы. 
Но энергия вообще или интенсивное количество — это spatium, театр всех 
метаморфоз, различие в себе, упаковывающее все эти уровни в производстве каждого 
из них. В этом смысле энергия, интенсивное количество — трансцендентальный 
принцип, а не научное понятие. В соответствии с распределением эмпирических и 
трансцендентальных принципов, эмпирическим принципом называют инстанцию, 
управляющую определенной областью. Любая область — определенная частная 
пространственная система, управляемая таким образом, что создающее ее различие 
интенсивности стремится аннулироваться в ней (закон природы). Но области 
дистрибутивны, они не складываются, нет пространства вообще, как нет 
293 
и энергии вообще в пространстве. Зато есть интенсивное пространство — и все; а в 
этом пространстве — чистая энергия. Трансцендентальный принцип не управляет 
какой-либо сферой, но задает эмпирическому принципу сферу реагирования; он 
свидетельствует о подчинении области принципу. Различие интенсивности создает 
область, подчиняя ее аннулирующему интенсивность эмпирическому принципу; оно — 
трансцендентальный принцип, сохраняющийся в себе, недосягаемый для принципа 
эмпирического. В то время, как законы природы управляют поверхностью мира, 
вечное возвращение постоянно рокочет в другом измерении — трансцендентальном или 
вулканическом spatium. 
Когда мы говорим, что вечное возвращение — не возвращение Одинакового, Подобного 
или Равного, мы имеем в виду, что оно не предполагает какой-либо 
тождественности. Напротив, оно относится к миру без тождества, подобия или 
равенства. Оно относится к миру, чье основание — в различии, где все зиждется на 
несходствах, различиях различий, бесконечно отражающих друг друга (мир 
интенсивности). Само вечное возвращение — Тождественное, подобное и равное. Но 
оно как раз не предполагает ничего из того, к чему относится. Оно относится к 
тому, что лишено тождества, подобия и равенства. Это тождественное, считающее 
себя различным; сходство, полагающее себя полностью несходным; равное, видящее в 
себе лишь неравное — близость всех дистанций. Чтобы стать добычей вечного 
возвращения, тождественности вечного возвращения, вещи должны быть расчленены 
различием, а их тождественность — исчезнуть. Тогда можно измерить пропасть, 
отделяющую вечное возвращение как "современное верование, и даже веру в будущее, 
и вечное возвращение как верование древнее или считающееся таковым. На самом 
деле противопоставление исторического времени циклическому времени Древних — 
смехотворное приобретение нашей философии истории. Можно подумать, что у Древних 
оно вертится, а у Новых — прямо идет вперед: подобное противопоставление 
циклического и линейного времени — бедная идея. Каждое испытание этой схемы 
разрушает ее в силу многих причин. Во-первых, вечное возвращение в том виде, в 
каком его приписывают Древним, вообще предполагает тождественность того, что 
следует вернуть. Но такое возвращение тождественного подчинено определенным 
условиям, на самом деле противоречащим ему. Ведь оно либо основано на 
циклическом преобразовании друг в друга качественных элементов (вечное 
физическое возвращение), либо на круговом движении небесных тел (вечное 
астрономическое возвращение). В обоих случаях возвращение предстает как "закон 
природы". В первом случае оно интерпретируется в терминах качества, во 
294 
втором — пространства. Но подобная интерпретация вечного возвращения — 
астрономическая или физическая, экстенсивная или качественная, — уже сводит 
предполагаемую тождественность к простому, весьма общему сходству; ведь 
"одинаковый" качественный процесс или "одинаковое" взаимное расположение светил 
определяют лишь грубое сходство тех феноменов, которыми управляют. Более того, в 
этом случае вечное возвращение понимается столь неправильно, что оно 
противопоставляется тому, что тесно с ним связано: с одной стороны, метаморфозы 
и переселения с их идеалом выпадения из "колеса рождений" ставят его перед 
первой качественной границей; с другой стороны, иррациональное число, несводимое 
неравенство небесных периодов ставят его перед второй качественной границей. 
Таким образом, обе глубинно связанные с вечным возвращением темы качественной 
метаморфозы и количественного неравенства оборачиваются против него, теряют с 
ним всякую интеллегибельную связь. Мы не говорим, что вечное возвращение, "то, в 
которое верили Древние", ошибочно или плохо обосновано. Мы говорим, что Древние 
верили в него лишь приблизительно и отчасти. Это было не вечное возвращение, но 
частные циклы, циклы подобия. Это было всеобщностью, короче, законом природы. 
(Даже большой Год Гераклита — время, необходимое животворящей части огня для 
превращения в землю и возрождения в качестве огня)14. Или же, если и есть в 
Греции или еще где-либо истинное знание вечного возвращения, то это жестокое 
эзотерическое знание, которое следует искать в другом измерении, гораздо более 
таинственном и странном, чем астрономические или количественные циклы и их общие 
положения. 
Почему Ницше, знаток греков, знает, что вечное возвращение — его изобретение, 
несвоевременная вера или вера будущего? Потому что "его" вечное возвращение — 
вовсе не возвращение одинакового, подобного или равного. Ницше ясно говорит: 
если бы тождественность существовала, если бы мир находился в 
недифференсированном качественном состоянии, а светила — в положении равновесия, 
это было бы не причиной вступления в цикл, но невыхода из него. Таким образом, 
Ницше связывает вечное возвращение с кажущейся противоположностью, 
ограничивающей его извне: полной метаморфозой несводимого неравенства. Пейзаж 
вечного возвращения и состоит из глубины, дистанции, дна, извилин, пещер, 
неравного в себе. Заратустра напоминает об этом шуту, а также орлу и змее: это 
не астрономическая "старая песня" 
___________ 
14 Об умолчаниях греков, например, в отношении вечного возвращения, см.: Mugler 
С. Deux themes de la cosmologie grecque. devenir cyclique et pluralite des 
mondes. P., 1953. 
295 
и даже не физический хоровод... Это не закон природы. Вечное возвращение 
вырабатывается в глубине, в бездонности, где первозданная Природа пребывает в 
хаосе, над царствами и законами, образующими лишь вторую природу. Ницше 
противопоставляет "свою" гипотезу — циклической, "свою" глубину — отсутствию 
глубины в неподвижных областях. Вечное возвращение не качественно и не 
экстенсивно, оно интенсивно, чисто интенсивно. То есть: оно относится к 
различию. Такова фундаментальная связь вечного возвращения и воли к власти. Они 
с необходимостью соотносятся. Воля к власти — мерцающий мир метаморфоз, 
сообщающихся интенсивностей, различий различий, дуновении, инсинуаций и выдохов: 
мир интенсивных Интенциональностей, мир симулякров и "тайн"15 . Вечное 
возвращение — бытие этого мира, единственное одинаковое, соотносящееся с этим 
миром, исключающее всякую предварительную тождественность. Действительно, Ницше 
интересуется энергетикой своего времени; но это не было научной ностальгией 
философа; можно догадаться, что он искал в науке интенсивных количеств — способ 
осуществления того, что он называл пророчеством Паскаля: превращение хаоса в 
объект утверждения, ощущаемое как противоречащее законам природы; различие воли 
к власти — высший объект ощутимости, hohe Stimmung* (вспомним, что воля к власти 
сначала предстала как чувство, ощущение дистанции). Мыслимое вопреки законам 
мышления, повторение в вечном возвращении — высшее мышление, gross Gedanke. 
Различие — первое утверждание, вечное возвращение — второе, "вечное утверждение 
бытия" или энная власть, считающая себя первой. Мышление всегда различается 
исходя из сигнала, то есть первичной интенсивности. Посредством разорванной цепи 
или изогнутого кольца мы резко переходим от границы ощущения к границе мышления, 
от того, что может быть лишь почувствовано, к тому, что может быть лишь 
помыслено. 
Все возвращается, потому что ничто не равно, все плавает в собственном различии, 
несходстве и неравенстве, даже с самим собой. Или, скорее, все не возвращается. 
Не возвращается то, что отрицает вечное возвращение, не выдерживает испытания. 
Не возвращается качество, пространство — потому что в них аннулируется различие 
как условие вечного возвращения. И негативное — ведь в нем различие 
переворачивается, исчезая. Не воз- 
___________ 
15 Пьер Клоссовски показал свя