окон-
чится война и жизнь станет лучше, кивал, говорил душевно:
     - Золотые твои слова, товарищ!
     Воровать он не пытался. И правильно делал.
     Его приятель рыжий Женька Кравцов украл чью-то пайку  (не  у
нас), попался с поличным,  и нам, камерной полиции Ивана Викторо-
вича, пришлось - второй раз за все время - выполнять свои обязан-
ности,  т.е., произвести экзекуцию. Женьку усадили на нары и мы с
Сулимовым стали бить его,  требуя признаться: с кем воровал? Ясно
было, что ни с кем, но просто молча лупить человека как-то не по-
лучалось. А так, в ходе допроса, бить было легче.
     Я бил его ребром ладони по шее - старательно бил.  Кто-то из
свидетелей восхитился:
     - Во бьет! Прямо как следователь.
     Этот комплимент сильно охладил мой пыл.  Женька вырвался  из
наших рук и бросился к двери, заколотил руками и ногами:
     - Гражданин начальник! Убивают!
     Открылась тяжелая дверь. Вертухай  мрачно спросил:
     - Что тут у вас?  - и услышав "Пайку спиздил!" молча захлоп-
нул дверь.
     Больше рыжего не били - удовлетворились картиной его  униже-
ния: законный  вор  кинулся за помощью к тюремному начальству!  А
Женька был в законе; еще до этого инцидента в камеру заходил оче-
редной "покупатель"  (так звали на пересылках вербовщиков рабочей
силы для лагерей). Он спросил и у Женьки:
     - Профессия?
     - Бандит, - отчеканил рыжий и горделиво оглянулся на нас. Мы
ведь были фраера,  т.е. "черти", а они "люди" - так называют себя
воры. А человек - это звучит гордо...  И вот теперь такое позори-
ще, такой удар по воровскому самолюбию.
     Впрочем, Петька Якир объяснил нам, что в "законе", а по дру-
гому сказать,  в воровском кодексе чести, появилось много послаб-
лений - в прямой связи с ужесточением режима в тюрьмах и лагерях.
Например: пайка это святое, ее нельзя отобрать даже у фраера - но
ради спасения жизни можно. "Ради спасения жизни" можно искать за-
щиты и у вертухаев.  Разве непохоже это на бюрократическое "в по-
рядке исключения",  позволявшее советским боссам хватать без оче-
реди машины, квартиры и дачи?..
     История с Женькой Кравцовым имела свое продолжение.
     Месяца через  два  на  Красной Пресне - в тюрьме-пересылке -
рыжий снова встретился с Юликом:  их привезли туда почти одновре-
менно. И все шансы были на то,  что попадут они в одну камеру. На
тюремном дворе обе партии  держали  порознь.  Женька  бесновался,
выкрикивал угрозы: сейчас он очкастому шнифты выколет, пасть пор-
вет, задавит на хуй!.. И ведь сделал бы: в его компании было пол-
но блатарей. Убить, скорей всего, не убили бы, но избили б до по-
лусмерти. По счастью, их развели по разным камерам.
     Расправы над рыжим я не стыжусь,  он был редкостный гад.  Но
мы, неся свою полицейскую службу,  избили еще одного нарушителя -
опять же за украденную - и опять же не у нас - пайку. Этот был не
блатной - просто оголодавший вояка.
     Разумеется, воровать  пайки  нехорошо.  Но  не очень хорошо,
когда трое сытых парней бьют голодного, не смеющего сопротивлять-
ся человека.  Я писал раньше,  что тюрьма учит терпимости. Теперь
добавлю: но и жестокости тоже.  Если завели  порядок,  приходится
его поддерживать.  Не очень приятно вспоминать, что именно на нас
выпала роль экзекуторов - но что было, то было. Из песни слова не
выкинешь.
     Население пересыльной камеры безостановочно мигрирует -  ко-
го-то увозят, кого-то привозят. Ушла от нас большая партия специ-
алистов - электрики, слесаря, радиотехники. С ними увезли и Мишку
Левина - потом выяснилось,  что недалеко,  в подмосковную шарагу.
Ту самую спецлабораторию, которую Солженицын описал в "Круге пер-
вом".
     А появился в камере загадочный молчаливый человек  в  полной
форме американского  солдата  -  только  что без знаков различия.
Держался особняком,  в разговоры ни с кем не вступал. Так мы и не
узнали о нем ничего, кроме странной фамилии - Скарбек.
     Но месяца через два Юлик Дунский попал со Скарбеком  в  один
этап, они  вместе приехали в лагерь - под Фатежем,  в Курской об-
ласти. Скарбек долго присматривался к окружающим и наконец  оста-
новил свой  выбор  на  Юлике.  Походил,  походил  вокруг него - и
раскололся. Вот что  он  рассказал.
     Он, Скарбек Сигизмунд Абрамович,  польский еврей, работал на
советскую разведку. Много лет он прожил в Италии, был хозяином не
то лавочки,  не то какой-то мастерской. Жена тоже была нашей шпи-
онкой. Подрос сын - включился в "Большую Игру" и он. Незадолго до
войны  итальянцы  Скарбека  арестовали и посадили в тюрьму на ма-
леньком острове - вроде замка д'Иф,  где сидел граф Монте-Кристо,
объяснил Сигизмунд Абрамович.
     Жена в пироге - классический способ,  если верить старым ро-
манам, - передала ему записку: "Скоро тебя освободят. Сталин ска-
зал: "Такие люди, как Скарбек, не должны сидеть". Но время шло, а
Скарбека не освобождали.
     На волю он вышел при  очень  неожиданных  обстоятельствах  -
когда открылся второй фронт.  Американцы, высадившись на юге Ита-
лии, стали на радостях освобождать заключенных.  Дошла очередь  и
до узников "замка д'Иф". В бумагах янки не любили копаться: прос-
то расспрашивали, кто за что сидит. Скарбек не стал хвастать сво-
ими шпионскими заслугами;  соврал,  будто сидит за убийство жены.
Его выпустили,  и он тут же связался с советским офицером  связи:
были такие при американских частях.
     Сигизмунда Абрамовича срочно отправили в  Москву,  подержали
сколько-то времени  на  Лубянке  и дали срок - кажется,  не очень
большой. И вот теперь он решил написать письмо Ворошилову,  чтобы
тот разобрался в его деле, наказал следователей и велел выпустить
Скарбека. За годы,  проведенные в Италии - почти вся жизнь -  Си-
гизмунд Абрамович подзабыл русский язык.  Говорить мог,  а писать
затруднялся. Поэтому-то ему и пришлось  волей-неволей  обратиться
за помощью к Юлику.
     Тот послушно изложил на бумаге просьбу Скарбека -  пересмот-
реть дело.  Но когда дошло до заключительной части:  "А пока,  до
освобождения,  прошу Вас  т.Ворошилов,  прислать  мне  две  банки
мясных  консервов,  две банки сгущенного молока и три метра ткани
на портянки" - Юлик усомнился:
     - Сигизмунд Абрамович,  может быть,  не стоит?  Ну не станет
Ворошилов бегать по магазинам, искать Скарбеку портянки.
     - Вы не понимаете, Юлий. Ворошилов знает, что я сделал поль-
зы больше, чем три дивизии Красной Армии... Пишите, пишите!
     Юлик написал. Посылку Ворошилов не прислал и вообще не отве-
тил - но много лет спустя из книги Евгения Воробьева  "Земля,  до
востребования" (о  героическом  разведчике Маневиче,  заграничном
шефе Скарбека) мы узнали,  что Сигизмунд Абрамович освободился  и
живет в Москве.  Подумали:  не повидаться ли?  Но решили,  что не
стоит - все-таки очень чужой был человек.
     Время от  времени  в  нашу камеру попадал кто-то прямо после
суда. К таким сразу кидались,  выспрашивали новости:  что там  на
фронте? Что вообще слыхать? Шел май 1945-го, ясно было, что война
вот-вот кончится. Всей камерой обсуждали настойчивый слух: Сталин
сказал, вот окончится война и будет амнистия, которая удивит мир.
     Слух этот сбылся и амнистия сорок пятого года  действительно
удивила мир:  уголовников повыпускали, пятьдесят восьмую оставили
в лагерях.  Между прочим,  эта параша широко ходила  по  лагерям,
каждый год  возникая в той же редакции:  Сталин сказал...  удивит
мир... И точно:  следующая, так называемая бериевская, амнистия -
уже после смерти Иосифа Виссарионовича - опять удивила, освободи-
ла одно ворье.
     9-го мая привезли двоих с заседания трибунала. Прямо с поро-
га они заорали:
     - Война кончилась!!!
     А вечером был салют Победы. В зарешеченные окна, над наморд-
никами, виделось небо; видно было, как взлетают в него огни салю-
та. С улицы до нас доносилось  приглушенное  толстыми  бутырскими
стенами ура.  Вся камера подхватила его. Вместе со всеми радостно
орала и наша антисоветская террористическая  группа.  В  грядущую
амнистию, честно говоря, мы не верили. Просто радовались за своих
родных и друзей на воле, за свою страну.


     Примечания автора:

     *) "Все  возвращается на круги своя".  Говорят,  пересыльный
корпус в Бутырках снова перестраивают: переделывают в храм Божий.
     **) Нянька  была личностью незаурядной.  Заядлая курильщица,
она собирала на тротуарах окурки,  вытряхивала остатки  табака  и
сворачивала цигарку. Боясь, как бы она не подхватила какую-нибудь
гадость и не заразила ребенка, мама давала ей деньги на папиросы,
но это не помогало: окурки казались няне слаще. У нее были и дру-
гие, такие же независимые взгляды на жизнь.
     - Елена Петровна,  - говорила она маме,  - любви  нет.  Есть
только страсть.
     ***) Отвлекаясь  от политики,  скажу,  что в фильме Астангов
играл вора Костю Капитана просто  замечательно.  Худой,  нервный,
даже истеричный - сколько точно таких я повидал за свой срок!  Но
Астангов-то не сидел...  В вахтанговском спектакле Раппапорт, иг-
рая Костю,  повторял  своего  Фильку-анархиста из "Интервенции" -
т.е.,  мастерски лепил забавную, но совершенно условную фигуру. А
что  касается  достоверности  самого сюжета - "перековки" рецеди-
виста,  - тут фильм и спектакль друг друга  стоили.  Уверен,  что
драматург Погодин не кривил душой сознательно;  скорее, это было,
выражаясь языком юристов,  "добросовестное заблуждение" -  как  у
всех у нас тогда.
     ****) "Побиск" - это еще что!  Во дворе у Юлика Дунского жил
мальчик,  которому его сознательные родители дали и имя идеологи-
чески выдержанное, и фамилию - Догнатий Перегнатов. (Тогда в моде
был  лозунг "Догнать и перегнать Америку".) Дворовые ребята звали
его Догонялкин.  Но мучился он от родительской глупости не долго:
погиб на войне.  А сколько было Социал, Индустриев, Интерн, Энер-
гий! Загляните хотя бы в справочник Союза Кинематографистов.
     *****) В  59-м  году  Юлик  Дунский  услышал  в подмосковной
электричке,  как эту "Сюзанну" с бутырскими словами  поют  совсем
молодые ребята.  Спросил,  откуда знают;  ему объяснили:  а ее на
всех армейских сборах поют. Юлик был польщен.
     ******) Мастырка - от слова мастырить,  т.е., мастерить, де-
лать.  Так называется,  скажем, искусственная язва: ее можно сде-
лать  на руке соком лютика едкого;  а можно прижечь папиросой го-
ловку члена - проходит  за  сифилитическую  язву.  Можно  вызвать
флегмону,  продернув через кожу нитку,  намоченную в керосине или
на худой конец выпачканную зубным налетом. Можно насыпать в глаза
истолченный  грифель химического карандаша - получится сильнейший
конъюнктивит... И так далее - до бесконечности. Цель мастырщика -
получить освобождение от работы, а то и попасть в лазарет, отдох-
нуть.
     *******) Настоящий Мацуока был министром иностранных дел до-
военной Японии - тем самым, кого Сталин после переговоров в Моск-
ве самолично,  в нарушение протокола, проводил до вагона. Видимо,
на радостях:  обдурил очкастого,  подписал договор,  по  которому
обязывался  не нападать на Японию - а ведь знал,  что нападет.  И
напал-таки,  в сорок пятом. Это как в старой шутке: хозяин своему
слову, хочу дам,  хочу возьму назад.  А что касается Мацуоки-Эль-
штейна, кто-то из его знакомых уверял меня,  что  это  он,  а  не
Арк.Белинков, писал "роман в сомнениях".  Но я точно помню: Сули-
мов говорил о Белинкове. Впрочем, какая разница? Посадили-то обо-
их.
     ********) Кандей - карцер (он же торба,  он же трюм,  он  же
пердильник). Отвернуть - украсть, угол Ъ.- чемодан. Битый фрей Ъ.(или
битый фраер) - не вор,  но авторитетный опытный  лагерник.  Таким
был сам Якир:  никогда "не ставил себя блатным", но бывал допущен
к воровским толковищам.
     Феня -  по-старому "блатная музыка" - заслуживает отдельного
разговора. Здесь скажу только, что с удивлением прочел в латвийс-
ком журнале  комментарии автора к составленному им же - с хорошим
знанием дела - глоссарию. Перенося свою вполне заслуженную непри-
язнь к блатным на их язык,  он отказывает фене в выразительности,
считает ее тупой и безобразной.  Мы с Ю.Дунским  так  не  думали.
Есть в блатном жаргоне и юмор, и образность:
     Последний хуй без соли доедаем - живем голодно;
     Ударить по старому рубцу - совокупиться (с женщиной);
     Или всем известное "надеть деревянный бушлат".
     Под влиянием фени формировался и общелагерный язык:
     Фитиль - доходяга (потому что "догорает"); лебединое озеро -
компания доходяг  (доходить  имеет  много синонимов,  в том числе
поплыть).
     Интересны и источники,  часто самые неожиданные, за счет ко-
торых феня пополняет свой словарный фонд; среди них даже иврит:
     кешер, ксива,  хевра,  динтойра ("суд торы" - так называлось
всесоюзное толковище, высший воровской суд чести.)
     Интересующихся могу  отослать  к  нашему  с  Юликом рассказу
"Лучший из них" (журн."Киносценарии" N 3, 1992г.).

     И последнее примечаие к главе "Церковь".  Я написал ее в го-
роде, название которого начинается с той же буквы "Ц" - Цинцинна-
ти, штат Огайо.  Мы с женой Мариной гостим у дочки Юли.  Жарко; в
соседней комнате  капризничает  по-английски  внук Сашка,  скулит
вполне по-русски лабрадор-ретривер сучка Люси,  орет двухмесячная
Франческа-Габриелла, она  же  Гаврюша-Хрюша - а я сижу в трусах и
вспоминаю... (Юлик Дунский сказал бы:  "Давно ли по помойкам пол-
зали?")


           V. КРАСНАЯ ПРЕСНЯ. МЕСТА РЕВОЛЮЦИОННЫХ БОЕВ

     К Концу мая Церковь стали энергично разгружать.  Каждый день
увозили несколько партий, человек по тридцать - сколько удавалось
запихнуть в  воронок.  Известно было,  что сейчас повезут в пере-
сыльную тюрьму на Красной Пресне,  а оттуда этапом в  лагерь.  Мы
надеялись попасть все вместе,  но не тут-то было: гулаговское на-
чальство не любило,  чтоб однодельцы оказывались в одном  лагере.
Боялись, похоже,  что "из искры возгорится пламя" и антисоветчики
продолжат свою контрреволюционную деятельность в лагерях.  Но ан-
тисоветчики-то были липовые, а "деятельности" не было вообще. Че-
кисты сами придумывали себе страхи - как героиня Корнея Чуковско-
го: "Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать..." Нарисовала чу-
дище и заплакала: "Это бяка-закаляка рогатая, я ее боюсь!"
     Ну, хорошо, нашу "группу" легко было разослать по разным ла-
герям: всего четырнадцать человек. А вот с настоящими однодельца-
ми - бандеровцами,  власовцами, литовскими "бандитами", т.е. пар-
тизанами-националистами - с теми было посложней,  на всех отдель-
ных лагерей  не напасешься...  Короче говоря,  всех нас увезли из
Бутырок порознь, и снова встретиться нам пришлось очень нескоро.
     Воронок, в  котором ехал я,  на этот раз был не купейный,  а
общий и набит до отказа.  Пассажиры стояли,  притиснувшись друг к
дружке, и слушали поучения доцента Каменецкого.  Где, кого и чему
он учил до ареста, я забыл, но эту его лекцию помню наизусть:
     - Товарищи,  - вещал он,  - сейчас нас привезут  на  Красную
Пресню.  Там мы, возможно, встретимся с уголовниками и, возможно,
их будет много.  Но ведь они все трусы,  это всем известно!  Если
дать им организованный отпор,  они ничего не посмеют сделать! Да-
вайте держаться так: один за всех, все за одного!
     Путешествие было не очень долгим.  На Красной Пресне нас вы-
садили и велели ждать на дворе.  Новоприбывшие - кучек пять-шесть
- сидели на земле в разных углах тюремного двора.
     Подъехал еще один воронок,  и из него с веселыми криками вы-
валилась очередная партия. Даже я, с небольшим моим опытом, опре-
делил сразу:  это  Индия.  Еще в Церкви Петька Якир объяснил нам,
что Индией называется камера или барак, где держат одних блатных.
От нечего делать они режутся в стос - штосс пушкинских  времен  -
самодельными картами;  за неимением денег, играют на одежду. Про-
игравшиеся сидят голые "как индейцы" - отсюда  название  "Индия".
Такая камера имелась и в Бутырках;  и вот, ее обитателей привезли
и посадили на землю рядом с нами. Едва надзиратель отошел, оголо-
далые индейцы кинулись к нам:
     - Сейчас  похаваем!  -  радовались они:  у всех фраеров были
узелки, набитые,  как надеялись воры, продуктами. - Давай, мужик,
показывай - чего у тебя там?
     Молодой вор схватился за мой рюкзачок,  но я держал крепко -
помнил, как мы управлялись с блатными в "церкви", под водительст-
вом Ивана Викторовича. Сказал:
     - Ничего нет.
     - Думаешь,  твое шмотье нужно? Да на хуй оно мне усралось!..
Бациллу давай, сладкое дело!*)
     Он потянул рюкзак к себе,  я к себе. Тогда он несильно стук-
нул меня по морде, а я в ответ лягнул его ногой - так удачно, что
воренок завалился на спину.  Доцент Каменецкий и остальные, заме-
рев от  страха,  наблюдали  за этим поединком,  довольно нелепым:
драться, сидя на земле, очень неудобно.
     Заметив непорядок, подбежал вертухай:
     - Почему драка?
     - Сами разберемся,  - сказал я. Не хотелось уподобляться ры-
жему Женьке,  просить у них защиты.  Надзиратель удалился,  а мой
противник зашипел:
     - Ну, сукавидло, тебе не жить! Попадешь со мной в краснуху -
удавлю! В рот меня ебать!
     - Видали мы таких!  - ответил я. Хотя таких - во всяком слу-
чае, в  таких количествах - не  видал  и даже не все понял из его
грозной речи.  Потом уже узнал, что "сукавидло" это композиция из
двух ругательств,  "сука"  и "повидло дешевое",  а "краснуха" это
товарный вагон, теплушка.
     Разговор наш  был  недолгим:  Индию подняли и куда-то увели.
Тогда вернулся дар речи и к Каменецкому:
     - Очень правильно, Валерий! Вы молодец, только так и надо.
     А Саша Стотик - одноделец моего однокамерника Володи Матвее-
ва - обнимал меня за плечи и причитал:
     - Pobre chico! Pobre chico!
     Это я понимал. "Побре чико" - по испански "бедное дитя". Ре-
бята с факультета международных отношений очень  гордились  своим
испанским языком.  Кстати,  это от Стотика я узнал, что любимая с
детства романтическая "Кукарача" - просто  похабные  мексиканские
частушки...
     Я не стал выяснять отношений, интересоваться, почему не сра-
ботал лозунг "один за всех... и т.д." Тем более, что и нас вскоре
завели в корпус и определили в одну из пустующих камер.
     Там было чисто и просторно.  Но недолго мы радовались. Толь-
ко-только стали обживать новую квартиру,  вольготно  разместились
на двухэтажных  сплошных нарах - я на втором этаже, в углу, - как
снова лязгнул замок,  дверь распахнулась,  и в  камеру  ворвалась
волчья стая: наши недавние соседи-индейцы. Вожак - невысокий, зо-
лотозубый,  в  отобранной у кого-то велюровой шляпе - огляделся и
бросился назад к двери, забарабанил кулаками:
     - Начальник!  Куда ты меня привел? Здесь, блядь, одни фашис-
ты! Я их давить буду!
     - Дави их,  Леха! - отозвался из-за двери веселый голос. Так
я узнал,  что мы не просто контрики, но и фашисты. Скоро узналась
и кличка "старшего блатного" - Леха с рыжими фиксами.  А еще нем-
ного погодя ясно стало,  какие интересные отношения связывают во-
ров с тюремной администрацией. Но буду рассказывать по порядку.
     Леха взвыл  по  волчьи  и  стал бегать взад-назад по проходу
между нарами.
     - Фашисты! Контрики!.. Вот кого я ненавижу! - выкрикивал он,
задыхаясь от ярости.  На губах - честное слово! - выступила беше-
ная пена. - Нет жизни, блядь! Всю дорогу через них терплю!
     Его хриплый баритон взвивался все выше, до истерических аль-
товых высот. Остальные воры бегали за ним, успокаивали:
     - Брось, Леха! Не надо! Не психуй!
     Но он не унимался.  Продолжая симулировать истерику, оторвал
от нар узкую доску, заорал:
     - Кто там на дворе заедался?! Где очкастый?
     Я придвинулся к краю нар - без особой охоты. Но держа фасон,
сказал спокойно:
     - Я, что ли?
     Шарах!!! Леха со всего размаху двинул доской - но не по мне,
а рядом, по нарам. Тут я окончательно убедился, что это спектакль
- наверняка  не  в первый раз разыгранный и целью имеющий навести