тоб заслужить одобрение
паханов. Юлик Дунский однажды попал учетчиком в бригаду малолеток,
и они  ему сильно портили жизнь - крикливые,  несносные,  как стая
злобных обезьян.  Когда стало совсем уже невтерпеж,  Юлик  схватил
одного, по кличке Ведьма, за шею и сунул головой в печь (дело про-
исходило в вицепарке,  где готовят вицы - прутья,  которыми  вяжут
плоты на сплаве).
     Малолетка завизжал, завопил:
     - Ой, глаза!.. Глаза лопнули!
     Юлик выдернул его из топки и выяснилось,  что глаза у  Ведьмы
не лопнули, но ресницы и брови обгорели. После этого случая к Юлию
никто не лез.
     ******) Ломали и не таких...  Мой школьный товарищ, сын гене-
рала авиации А.А.Левина,  расстрелянного в июне 41 года,  познако-
мился  с делом отца - пробился-таки на Лубянку.  Он сделал выписки
из протоколов.  Я читал,  и плакать хотелось:  какие люди!  Боевые
летчики,  Герои,  Дважды Герои Рычагов,  Лактионов, Смушкевич, а с
ними и сам Левин, признавались, что работали на немецкую разведку,
что завербовали друг друга,  что занимались вредительством, что...
Господи!.. Шурик сделал выписку и из показаний Берии:  "Его сильно
побили" (это, кажется, про Лактионова). "Сильно..." Как же их луп-
цевали, что с ними вытворяли, если сломались все! Себя не так жал-
ко, как их.
     *******) Замечено, что лейтенанты - ну, может быть, и капита-
ны  -  в лагере приживались,  пробивались на хорошие должности.  А
подполковники и полковники - нет. Неужели, чем дольше в армии, тем
меньше у офицера инициативы и энергии?
     ********) Мира Уборевич-Боровская рассказала мне недавно, что
вернувшись из первого заключения, Якир и им со Светланой Тухачевс-
кой признался,  что его в лагере завербовали.  Каялся, плакал... В
отношении же "диссидентского периода" Юлий Ким,  я знаю, придержи-
вается версии, не совпадающей с моей. Достаточно критично относясь
к своему покойному тестю,  он считает, что отбыв второй срок, Якир
не стучал,  а  своей  диссидентской  деятельностью старался отмыть
старые грехи. А что на Красную площадь не пошел - так это он прос-
то струсил. Мне, честно говоря, не верится.
     *********) Не совсем к месту,  но расскажу. В Минлаге мы поз-
накомились  с абсолютно русским человеком - курносым,  белобрысым,
окающим,  - который по документам числился евреем. Он сам при пер-
вой паспортизации тридцатых годов просил вписать в пятую графу чу-
жую национальность.
     - А зачем? - спросил его Юлик.
     Лже-еврей слегка смутился:
     - Думал: вроде иностранец, девушки хорошо относятся.
     (В те годы и советская власть неплохо относилась.)


                          VIII. МАЛИННИК

     Переезд в Ерцево ничем примечателен не был -  разве  что  от-
сутствием обычных этапных неприятностей. Этапов з/к з/к не любят и
боятся, о чем свидетельствует и  лагерный  фольклор:  "Вологодский
конвой шуток не принимает",  "Моя твоя не понимай,  твоя беги, моя
стреляй" (это о среднеазиатах,  якобы отличавшихся  особой  жесто-
костью. В песне об этом поется:  "Свяжусь с конвоем азиатским, по-
бег и пуля ждут меня".)
     Не помню,  какой конвой вез меня из Кодина - да я их почти не
видел и не слышал.  Столыпинские купе,  огороженные решетками  как
камеры в американской тюрьме, случалось, набивали зеками до упора,
не повернешься.  Но я ехал в комфорте - один,  и недолго. К вечеру
мы прибыли в Ерцево.
     15-й лагпункт, куда меня привели, оказался сельхозом. Населе-
ние зоны  было смешанным,  как и на прежнем моем месте жительства.
Но мужчины пребывали здесь в подавляющем меньшинстве - человек сто
при списочном составе чуть более семисот.
     Женщины трудились на сельхозработах, большинство мужчин в ре-
монтно-механических мастерских.  Туда  направили и меня,  на долж-
ность уборщика цеха.
     В РММ  я проработал недолго,  но успел познакомиться и на всю
жизнь подружиться со слесарем Лешкой Кадыковым.  Слесарем он  стал
уже в  лагере,  а до того был московским - вернее,  подмосковным -
пареньком без специального образования и политических убеждений; и
то,  и другое появилось потом. Когда мы спустя десять лет встрети-
лись в Москве,  он был обладателем инженерного диплома  и  работал
прорабом на монтаже самых сложных металлоконструкций: это он стро-
ил Бородинскую панораму и новый цирк на Ленинских горах.  А что до
политических  взглядов,  так  он  при первой же московской встрече
объявил:
     - Валерий Семеныч, ты поверишь: в банду меня тянут!
     - Какую банду?
     - Да в партию. Но со мной этот номер не прохонже!
     А в лагере мы с ним о политике не  разговаривали,  нас  берег
здоровый инстинкт:  еще  не  прошла мода навешивать дополнительные
лагерные срока за болтовню.
     Языки развязались  много позже,  когда я попал в Минлаг:  там
уже терять было нечего.  Сталина называли не иначе,  как "черножо-
пый", "ус" или "гуталинщик". И ничего, проходило. Году в 51-м зап-
ретили получать в посылках чай - чтоб не чифирили. Чай мы все рав-
но добывали,  через вольняжек: и переиначив следовательское клише,
смеялись: "Собравшись под видом антисоветских разговоров,  занима-
лись чаепитием"  (на Лубянке почти во всех протоколах было:  "Соб-
равшись под видом чаепития,  занимались антисоветскими  разговора-
ми").
     Минлаг обогатил  и мой запас частушек.  В бараках,  не таясь,
распевали:
           Троцкий Ленину сказал:
           Пойдем, Ленин, на базар,
           Купим лошадь карию,
           Накормим пролетарию.

     (Вариант:
           Ленин Троцкому сказал:
           Я мешок муки украл,
           Мне кулич, тебе маца -
           Ламца-дрица-а-ца-ца!)

     А то и такое пели:

           Эх, огурчики, да помидорчики,
           Сталин Кирова убил в коридорчике!

     Почему "органы" не реагировали,  не берусь судить; стукачей и
в Минлаге хватало.  Возможно, всерьез рассчитывали на то, что мы и
так из зоны никогда не выйдем?..
     Мой ерцевский друг Лешка Кадыков в Минлаг не  попал,  у  него
были две  легкие  статьи.  Хотя  формулировка одной из них звучала
грозно: "разоружение  Красной  Армии";  другая  была - "незаконное
хранение оружия".  Лешкино преступление заключалось в том,  что он
нашел в лесу пистолет (в их местах осенью 41-го шли бои). Вместе с
другими пацанами Леха упражнялся в стрельбе  по  пустым  бутылкам;
сосед-энкаведист  сообщил,  куда следует,  и парень получил восемь
лет. Если бы пистолет был немецкий, Лешка отделался бы пятью года-
ми - за незаконное хранение. Но на беду ему попался не "вальтер" и
не "парабеллум", а наш советский ТТ... В 45-м по амнистии Кадыкову
скостили три года и вскоре он вышел на свободу.
     Лагерь пошел ему на пользу; как и мне - в смысле общего обра-
зования. Но ему повезло и в узко-профессиональном отношении: в РММ
он трудился  под  руководством  Александра  Сергеевича  Абрамсона,
крупного специалиста в области моторостроения, и стал классным ав-
томехаником.
     Как малосрочника,  его в посевную расконвоировали, он работал
трактористом и удивлял окрестных трескоедочек ростом и мощным сло-
жением:
     - Парень-то какой большой огромный! - восхищенно окали они.
     Алексей Михайлович и сейчас,  в эпоху акселератов,  заметен в
московской толпе.  А тогда,  на фоне низкорослых архангельских му-
жичков, смотрелся как Гулливер среди лилипутов.
     Абрамсон его  ценил:  у Лешки и голова была хорошая,  и руки.
Этими огромными как окорока ручищами он выполнял самую тонкую  ра-
боту. У  меня  хранится изящная алюминиевая пудреница,  которую он
сделал в подарок моей маме - в 47-м году она приезжала на свидание.
     А с  Абрамсоном они изготовили какой-то не то карбюратор,  не
то приспособление, заменяющее карбюратор - и дающее 10 %  экономии
бензина.  Это изобретение Абрамсон сделал еще в  Чехословакии.  Он
был  "невозвращенцем":  поехал в конце тридцатых в заграничную ко-
мандировку и остался в Праге.  При немцах он выдавал себя за шведа
и тем спасся. А от своих спастись не удалось - дали десять лет за
измену родине и привезли к нам. С абрамсоновским карбюратором (или
не карбюратором) начальник РММ Шатунов ездил в Москву,  демонстри-
руя его  преимущества.  Уговорил одну московскую газету опробовать
изобретение на редакционной машине;  испытания прошли успешно. На-
чальник вернулся в Ерцево счастливый: он, по-моему, верил что им с
Абрамсоном дадут Сталинскую премию.*)
     В ожидании  премии  Александра Сергеевича перевели жить в от-
дельную кабинку и выдали новое х/б обмундирование.  А  вскоре  его
забрали на  этап;  и  срок он кончал в какой-то московской шараге.
Леша Кадыков - уже вольный - видел его там.  А изобретению хода не
дали: как  объяснил  мне Лешка,  из-за ревности и интриг академика
Чудакова, "карбюраторного бога"...
     Подбирать металлическую  стружку и сметать в кучу опилки было
не трудно,  однако звание уборщика  не  вызывало  уважения.  Может
быть, со временем меня приставили бы в РММ к какому-нибудь стояще-
му делу; но стать слесарем или токарем мне не было на роду написа-
но.
     Моим трудоустройством занялась Ира Донцова - до посадки  мос-
ковская студентка.  На  Лубянке  она сидела в одной камере с Ниной
Ермаковой и была "наседкой";  об этом я узнал еще на Красной Прес-
не. Подозреваю,  что  и  перевели  меня из Кодина в Ерцево для то-
го, чтоб Ира меня "разрабатывала";  Якир-то в Кодине  на  меня  не
стучал. А  тут - есть надежда:  все-таки землячка,  знакома с моей
невестой... Впрочем, не исключено, что они об этом и знать не зна-
ли. Часто  мы в своем воображении делаем "органы" куда умнее и ос-
ведомленнее, чем они есть.  (Юлик Дунский сказал бы "антропоморфи-
зируем".)
     Донцова не оправдала доверия кумовьев.  Уже после Ириного ос-
вобождения (срок ей дали божеский, пять лет), ее любовник Марк Ан-
тошевский отозвал меня в сторонку и сообщил:
     - Ирка  просила сказать:  на тебя она не стучала.  Так что не
думай.
     - Я и не думаю,  Марк.  Будешь писать,  передай ей привет - и
спасибо за все хорошее.
     Марк сильно  ее  любил.  Повесил  в бараке Ирину фотографию -
красивое лицо,  большие  светлые глаза,  - а ниже,  для подсветки,
пристроил лампочку;  он был электриком.  Ребята посмеивались:  как
икона с лампадой!.. Не знаю, почему Ире важно было, чтоб я узнал о
ее - как бы это сказать?  - лойяльности...  И  еще  одна  стукачка
призналась мне,  что кум интересовался моей персоной - совсем мало
знакомая девка,  я даже имени не помню.  Она,  Ира,  Петька -  три
признания! Исповедь облегчает душу?
     По Иркиной протекции меня взяли в бухгалтерию счетоводом.
     Из шести конторских работников трое были пересидчики; у них в
формулярах значились не цифры - номера статей и пунктов,  а буквы.
У Володи Волина, как помнится, КРТД - контрреволюционная троцкист-
ская деятельность, у Ольги Алексеевны и Жозефины Иосифовны - ЧСИР,
члены семей изменников родины.  Обе были вдовами  расстрелянных  в
ежовщину военных.  Ко  мне  они отнеслись прямо-таки по-матерински
заботливо: учили бухгалтерским премудростям,  не сердились на  мои
промахи.
     Но еще снисходительней к этим промахам был мой непосредствен-
ный начальник Иван Трофимович Обухов. Жозефина мне внушала, напри-
мер: баланс должен сойтись с точностью до копейки, это святая свя-
тых двойной бухгалтерии!  И я искал эти не желающие сойтись копей-
ки, по десять раз перепроверяя каждую проводку.  А Иван,  видя мои
мученья, изящным жестом не по-крестьянски маленькой руки отодвигал
проблему в сторону: "Баланс составляется в тысячах рублей!" И бес-
совестно округлял цифры.
     Но он же и оберегал меня от служебных неприятностей.  Сын са-
ратовского крестьянина,  он окончил классов пять средней школы, но
был наделен практической сметкой,  которой мне в те времена так не
хватало. Помню,  я ничтоже сумняшеся вывел в калькуляции себестои-
мость одного куриного яйца - 720 руб. (Не в том месте поставил за-
пятую.) А Ивану и считать не нужно было,  для него цифры  не  были
абстрактны, он сразу видел: ну, не может одно яйцо столько стоить!
Теперь-то, в 93 году, такая цена не кажется фантастической - то ли
еще  нас  ждет...  Но  тогда  это было прямым доказательством моей
профнепригодности.
     Просвещал меня Иван Трофимович и по всяким  житейским  вопро-
сам. Я уже поминал,  что сексуальные мои познания были очень неве-
лики. Хотя первый - теоретический - урок я получил в возрасте две-
надцати лет.  Я тогда лежал в больнице с дифтеритом; в нашу палату
попал один взрослый, заболевший этой детской болезнью. Это был ло-
мовой извозчик,  добродушный словоохотливый дядька; он рассказывал
нам о своих любовных похождениях и мы с большим интересом слушали.
     Желая сделать мне приятное, он сказал:
     - Но самые лучшие женщины это евреечки!
     - Почему?
     - У них пизда поперечная.
     - Как же она закрывается? - удивился я.
     - А конвертом.
     Сведения Ивана  Обухова  были  менее  фантастичны,  хотя и не
бесспорны. Это от него я впервые узнал пословицу:  "На версту вер-
шок хуйня,  а на хую вершок верста". Иван не рекомендовал злоупот-
реблять сексом (слова этого он не знал, заменял другим).
     - Надо так,  - говорил он. - Один раз на сон грядущий, второй
- на коровьем реву.
     Вооруженный этими знаниями я отправился на 37-й пикет.  Т.е.,
не сам отправился, а меня направили на курсы бухгалтеров - да, бы-
вало в лагерях и такое.
     37-м пикетом назывался лагпункт, обслуживавший лесопилку. Во-
обще-то пикет  - это отрезок железнодорожного пути длиной сто мет-
ров, а так же геодезическая отметка на местности. Почему л/п носил
такое название,  не знаю, как не знаю и того, почему именно там, а
не на головном лагпункте решено было разместить наши курсы.
     Со всех ерцевских лагподразделений - с Чужги, с Алексеевки, с
Круглицы и Островного - привезли зеков,  человек двадцать, и стали
готовить пополнение для контор: кое-кто из старожилов в тот период
все-таки уходил на свободу.  Правда,  вскоре почти всех  их  снова
похватали и разослали по лагерям;  но как сказано в "Маугли", "это
уже другая история, для взрослых".
     Большую часть  курсантов  составляли такие же как я придурки.
Но были и работяги, с общих, получившие двухмесячную передышку.
     Преподавали опытные бухгалтера: главбух всего Каргопольлага -
офицер,  и с ним два отсидевших свое зека.  Атмосфера на  занятиях
была вполне деловая и доброжелательная. Особенно благоволил ко мне
неулыбчивый и немногословный горьковчанин Соломонов.  Однажды при-
нес книжку, сунул мне.
     - Почитайте. Хорошая, - сказал он, окая. Книжка и вправду бы-
ла хороша - "Спутники" Пановой.
     Учился я неплохо, и помогал самой отстающей, Шурочке Силанть-
евой. Была она курносая,  веселая, голубоглазая - и я, конечно же,
влюбился. (Постоянство вкусов - моя отличительная черта.)  Хочется
верить, что это господь послал мне Шурочку.  Неспособная к бухгал-
терии, она обладала бесценными женскими способностями, в том числе
редкостной чуткостью. И, в свои двадцать три года, большим практи-
ческим опытом.  Все про меня поняв,  она в два счета избавила меня
от всех комплексов,  за что я буду благодарен ей по гроб жизни. Не
знаю, где она теперь,  что с ней сталось. Надеюсь, что жива и здо-
рова.
     Шура была дочкой директора энкаведешного дома отдыха в  Луге.
Ее первыми  учителями в постели были постояльцы папиного заведения
- не только чекисты,  а и два циркача,  родные братья.  "Два  бра-
та-акробата", говорила Шурочка. Обо всех она рассказывала и откро-
венно, и весело.  Но вот о тех, кто сменил в доме отдыха и энкаве-
дистов и циркачей,  когда немцы заняли Лугу - об этом мы с ней ни-
когда не говорили.  Я не спрашивал,  она тоже помалкивала. Хотя ее
подружки любезно сообщили: твоя Шурочка - немецкая подстилка.
     Девушек и женщин, живших в оккупацию с немцами, в лагере было
много, и у каждой имелись свои причины и свои обстоятельства;  бог
им судья. Но судили-то их не на небесах, а на земле, причем на со-
ветской, и  всем  подряд давали срока по 58-й - кому больше,  кому
меньше. Я их не осуждал - жалел.
     Заниматься любовью в бараке,  прилюдно,  нам с Шурой не хоте-
лось. И мы часами простаивали в темном тамбуре, ожидая, пока прек-
ратится хождение.  Только  раз  нам удалось оттолкнуться (тогда не
говорили "трахнуться"") в относительном комфорте:  на опилках,  за
штабелем. Курсантов  ведь  выводили  иногда на лесопилку - убирать
территорию; вот мы и воспользовались. Правда, задержались малость,
и когда  прибежали  к воротам,  все те же доброжелательные подруги
стали громко советовать:
     - Шур! Хоть отряхнулась бы!..
     Вся спина ее серенького довоенного пальтишка была в опилках.
     Там, в рабочей зоне,  можно было добыть через вольных курево,
а то и выпивку - за деньги,  понятно.  В Шурин день  рождения  мне
принесли целых  два поллитра.  Отпраздновать мы решили вечером,  в
бараке. Но вот проблема:  как пронести водку в зону?  Эту задачу я
решил с  гениальной  простотой.  Заложил по бутылке в каждый рукав
повыше локтя и во время обязательного шмона перед воротами  с  го-
товностью распахнул бушлат, разведя локти в сторону. Вертухай при-
вычно скользнул ладонями по моим бокам и  буркнул:"Ходи."  Если  б
нашел водку,  мне обломилось бы суток десять ШИЗО. Но ради любимой
девушки стоило рискнуть. Да, да, любимой! Шурка была вторая в моей
жизни женщина, которой я сказал это слово - "люблю". Потом говорил
и другим - но не часто. И не в лагере...
     Занятия на курсах кончились, мы сдали экзамен - я на пятерку,
Шура на троечку с минусом - и разъехались по свои  лагпунктам.  Мы
потом переписывались, через бесконвойников. Я старался переправить
ей что-нибудь вкусненькое из маминых посылок;  а однажды  мы  даже
смогли увидеться - но об этом немного погодя.
     На выпускном занятии начальник курсов, старший лейтенант, чью
фамилию я, к сожалению, забыл, приятно удивил нас. Свою прощальную
речь он начал давно забытым обращением: "Товарищи!" Оговорился? Не
думаю.  Были,  были среди лагерного начальства вполне  порядочные,
многое понимавшие люди.
     На 15-й я вернулся старшим бухгалтером производственной груп-
пы. На меня смотрели с уважением,  а девушки  с  новым  интересом:
подружиться со мной, считали они, было бы полезно.
     Попадая в тюрьму, женщины в первые же дни узнавали от опытных
сокамерниц: в лагере надо сойтись с кем-нибудь из придурков, лучше
всего  с  нарядчиком  -  пристроит на легкую работу.  А одной быть
нельзя, дойдешь на общих. И блатные приставать будут.
     К нам на 15-й пришел этап из Иванова -  молодые  девчонки,  в
большинстве ткачихи,  получившие срок по статье 162-й,  воровство:
вынесли с фабрики две-три бобины пряжи и променяли на хлеб.
     Пока они  все  вместе жили в карантинном бараке,  их навещали
наши старожилки - познакомиться и узнать, не пришел ли кто из зем-
лячек. Заодно инструктировали: тут на сельхозе с мужиками плохова-
то, человек сто всего, да и то половина доходяги. Но есть в хлебо-
резке грузин Моисей,  он баб любит; а в бухгалтерии - очкастый мо-
лодой еврей.  У него, вроде, никого нет... Девушки слушали, прини-
мали к  сведенью.  И жалели свою товарку,  которая была на седьмом
месяце беременности:
     - Любочка, а ты-то как будешь? С таким-то пузом.
     - А я, девочки, рачком.**)
     Об этой беседе мне рассказала,  хихикая,Люська Беляева, с ко-
торой у нас случился скоротечный роман: она воспользовалась навод-
кой.
     У нее было милое курносое личико,  тоненькая фигурка  и,  как
отметил мой  друг  Леха Кадыков,  "подстановочки под ней выполнены
очень аккуратно". (Лешкина речь и по сей день отличается своеобра-
зием; про  одну знакомую даму он сказал,  что у нее большое обоня-
ние). А подстановочки,т.е., ножки, были у Люськи действительно хо-
роши. И  удивительная походка - куда до нее нынешним манекенщицам!
На этапе Люсю постригли:  завшивела в тюрьме. И теперь она ходила,
не снимая  голубой косынки