;  каждую ночь проверяла,  не отросли ли
волосы. Об этом ее нетерпеливом ожидании  знал  весь  лагпункт.  И
Венька Стряснин,  зав.ШИЗО, вместе с надзирателем Серовым, сыграли
над Люськой пакостную шутку: сорвали косынку и снова постригли на-
голо, объявив,  что у Беляевой вши.  Как она рыдала, бедная девка!
Ведь нагло врали,  сволочи.  Она была чистюля,  заботилась о своей
внешности, даже  чистила зубы два раза в день - чего я,  например,
не делал никогда.
     Женщины в этом смысле - да и не только в этом - существа уди-
вительные. Моя тетка Нюрочка,  посаженная в 37-м как ЖИР, жена из-
менника родины,  рассказывала:  в Темниковских лагерях,  в женском
бараке, она наблюдала интересную сцену.  Новенькая,  тоже жена из-
менника из только что прибывшего этапа, делала на нарах массаж ли-
ца, похлопывая по щекам кончиками пальцев. При этом она причитала:
     - Ужас,  ужас... Мужа, конечно, расстреляли... (Тюп-тюп-тюп.)
Детей отправили в приют... (Тюп-тюп-тюп.) Боже, десять лет, десять
лет! (Тюп-тюп.) Нет, я знаю - я не переживу!..
     Сама Нюрочка вышла через пять,  сохранив,  как видим, чувство
юмора - и ангельский характер. Ее первого мужа расстреляли, а вто-
рым стал мой овдовевший дядька Володька,  который мучил ее, думаю,
не меньше, чем лагерное начальство - хотя любил; он еще в гимназии
был влюблен в Нюрочку...
     Люська была не Людмила,  как полагалось бы,  а Лариса. Лариса
Яковлевна Беляева, 1927 года рождения. Расстались мы в сорок вось-
мом, а в шестьдесят первом,  уже вольным человеком,  я по киношным
делам попал в Иваново. Наугад поинтересовался в справочном киоске:
где живет такая-то? Оказалось, что живет на этой улице, только те-
перь у нее другая,  немецкая или еврейская фамилия. Я постоял-пос-
тоял перед ее домом,  но так и не решился зайти: наверно, замужем,
наверно, не хвастается своим лагерным прошлым. Зачем осложнять че-
ловеку жизнь?  Тем более,  что и любви-то не было - ни с ее,  ни с
моей стороны. Так "курортное знакомство".
     Разнообразием статей,  сроков и, соответственно, человеческих
типов наша женская зона превосходила, пожалуй, любой чисто мужской
лагпункт. Кроме воровства,  растрат,  мошенничества и всех пунктов
58-й статьи, были и специально женские преступления - проституция,
криминальные аборты.  В те годы криминальными считались все аборты
- советское законодательство их то разрешало,  то запрещало. И су-
дили абортисток за детоубийство,  по ст. 136. К ним в зоне относи-
лись сочувственно,  хоть и подозревали,  что некоторые врут, будто
сидят за аборт, а в действительности придушили уже родившегося ре-
беночка: времена были тяжелые, голодные. Почему-то больше всего не
любили у нас на 15-м некрасивую угрюмую бесконвойницу: она схлопо-
тала года три за растление малолетних.  Вот уж нетипичная для жен-
щин статья!..
     Воровки - не ивановские  расхитительницы  гос.  имущества,  а
настоящие блатнячки  -  держались  особняком.  Себя называли "кра-
дуньи, жучки,  воровайки".  Перед начальством не тушевались,  вели
себя нагло и вызывающе.
     Я сам видел, как пришла такая жучка в кабинет к Козлову, инс-
пектору ЧИС,  части интендантского снабжения,  и потребовала, чтоб
ей  выдали  комплект обмундирования.  Инспектор отказал:  она была
"промотчица" (промотом называлась утрата казенной одежды; украли у
тебя, потерял или спалил по-нечаянности на костре - все равно счи-
талось, что промотал. Было б что!) Девка напирала, Козлов стоял на
своем:
     - Не дам, и не проси!
     - А в чем я на работу выйду?..  Вот так?  - И она  распахнула
телогрейку, под которой не было ничего, кроме голого тела.
     Инспектор смутился,  даже покраснел - а ей только того и надо
было. Этот  спектакль  блатнячки разыгрывали во всех лагерях нашей
родины. И во всех лагерях известна была изящная формула отказа  от
работы:
     - Начальник, этими ручками не лопату, а хуй держать!
     Бригадирша из  блатных,  дородная  и не слишком молодая - все
величали ее Анна Петровна - спала в почетном углу барака,  отгоро-
женном занавеской.  Во  время вечернего обхода она голышом разлег-
лась поверх одеяла, и выпятив белый живот, ждала, пока вертухай не
отдернет занавеску. Дождалась-таки желанного эффекта:
     - Испугался!- заливалась смехом Анна Петровна. - Думал - куль
с мукой, а на нем крыса сидит!
     Молодые воровайки щеголяли наколками - звезды  вокруг  сосков
или надпись  на ляжке:  "Умру за горячую еблю".  Своими глазами не
видел, врать не буду: я с блатнячками не шился. Одна, правда, ска-
зала про меня - "красюк". Зато другая объявила, что не покажет мне
и с десятого этажа. А третья называла меня "крокодил в разобранном
виде". Что за разобранный вид,  не знаю;  но так говорили. Или еще
так:"страхуила в разобранном виде".
     Что же  касается  лозунга "Умру за...",  то он,  как и многие
другие, с реальной жизнью мало соотносился.  Бытующее в народе - и
литературе, к сожалению - представление о похотливости и  ненасыт-
ности оголодавших лагерниц сильно преувеличено. Не верю в рассказы
(кто их не слышал?) о зашедшем в женский барак  монтере,  которому
бабы перевязали обрывком электрошнура мошонку и долго пользовали -
все по очереди.  Еще глупее байка про залежи узких мешочков, наби-
тых  кашей - их якобы обнаружили на развалинах снесенного бабского
барака. Мешочки!.. С кашей... Тьфу!
     Разумеется, были и  в  лагере  чувственные  женщины,  всерьез
страдавшие от воздержания.  Одной нашей бесконвойнице,  невзрачной
молодой бабенке,  с глазами всегда грустными и виноватыми, вольная
врачиха Роза  Самойловна даже назначила специфическое лечение:  ее
послали уборщицей на вохровскую псарню, к молодым солдатам-собако-
водам. Другая, постарше, некрасивая веселая полька пани Зося, отк-
ровенно приставала к ребятам из РММ - и иногда добивалась  успеха.
Токарю Витьке Кофляру она благодарно сказала:
     - Пане Кофляр, меня много кто ебал, но как вы - никто! У вас,
пане Кофляр, хуй в золотой оправе.
     Но были и вполне равнодушные к сексу девки,  занимавшиеся лю-
бовью по необходимости. Одна во время полового акта (дело происхо-
дило в женском бараке,  на верхних нарах) крикнула подружке,  соб-
равшейся на ужин:
     - Тань, возьми на меня, ладно?
     Это я слышал своими ушами.
     Имелись на 15-м и ковырялки - этим противным словечком  назы-
вали тех,  кто мастурбировал; имелись и коблы, они же кобелки. Эти
вызывали повышенный интерес - и не только у меня. Двух из них счи-
тали гермафродитами.  Возчица фекалия Сашка, немолодая, низенькая,
говорила про себя "я был", "я ходил". В телогрейке и ватных штанах
пол ее определить было трудно.  Одна моя приятельница знала лагер-
ное поверье: если плеснуть на гермафродита холодной водой, мужское
естество выйдет наружу.  Она и проделала это в бане,  окатила Сашу
из шайки. Та разозлилась, крикнула:
     - Увидеть хочешь? Приходи ночью, увидишь.
     Любовь Сашка крутила со своей  напарницей-фекалисткой,  такой
же низкорослой и,  как любили говорить в те годы, "семь раз некра-
сивой". Нормировщик Носов,  мужик совершенно бессовестный, выпыты-
вал у Сашиной сожительницы:
     - Нет, ты расскажи - как вы с ней это делаете?
     - Так ведь натуральный мужчина,  - слегка стесняясь объясняла
допрашиваемая.
     Вторая "гермафродитка", бригадирша Марья Ивановна, была поко-
лоритней. Коротко стриженная,  красивая, в офицерских брюках, зап-
равленных в  кирзовые  сапоги  и лихо сдвинутой набок кубанке - ни
дать, ни взять, первый парень на деревне! Все тот же Носов орал на
всю контору:
     - Марь Иванна...  Эта Марь Иванна не одну на Островное отпра-
вила!
     Это была метафора. Имелось в виду: от нее не одна бабенка за-
беременела!  Марья Ивановна слушала и польщенно посмеивалась. Хотя
скорей всего она была просто мужеподобной лесбиянкой. На лагпункте
с уважением говорили,  что она отбила бабу у самого Степана Ильина
- ссученного вора, коменданта. А отбитая и не отпиралась:
     - Попробуешь пальчика - не захочешь мальчика!..
     Про сколько-нибудь  постоянную любовницу зек говорил "моя же-
на". И она про него - "муж".  Это говорилось не в шутку:  лагерная
связь как-то очеловечивала нашу жизнь. А некоторые, выйдя на волю,
становились официальными мужем и женой;  знаю по-крайней мере  три
такие пары.  Постоянная  связь  уважалась и была выгодна во многих
отношениях.  Налаживалось какое-никакое семейное хозяйство, к "же-
не" как правило,  другие не приставали - зачем мужикам портить от-
ношения?
     Принцип социального  равенства в лагерных "браках" соблюдался
не всегда.  Мог,  скажем,  конторский придурок выбрать подругу  из
своего окружения,  но чаще бывало по-другому. И приличные женщины,
случалось, жили с ворами или суками - страдая  от  несоответствия.
Помню, еще в Ерцеве,  когда скотина Толик Анчаков "совал мне в рот
и в нос", т.е., материл по-черному, возлюбленная Толика, тихая ми-
ловидная ленинградка, смотрела на меня из-за его плеча, вздыхала и
глазами извинялась за сожителя.
     А на 15-м была вольнонаемная врачиха Ольга... забыл отчество.
Она освободилась году в сорок пятом и,  как многие,  осталась  при
лагере: бывалые контрики чувствовали,  что так безопаснее. На носу
у этой очень славной дамы был глубокий  шрам.  Мне  объяснили  его
происхождение: оказывается,  в  бытность  заключенной,  она жила с
блатным. Эта связь стала ее тяготить,  и врачиха  попросила  опера
отправить неудобного любовника на этап. Тот узнал об этом, но про-
молчал. А когда настал час разлуки, пришел к подруге, поцеловал на
прощанье и вцепился зубами в нос.  Откусил, но не напрочь: удалось
поставить на место  и  сшить.  Но  шрам  остался  памятью  на  всю
жизнь...
     За свой срок я погостил на трех лагпунктах, где были женщины.
И как ни странно, не могу вспомнить ни одного случая изнасилования
или убийства из ревности. Драки, понятное дело, случались. При мне
одноногий сапожник Сашка, застигнутый в женском бараке соперником,
отбивался от него отстегнутым протезом.  Да что там отбивался: мо-
лотил как цепом и его, и еще двоих, прибежавших на подмогу. Страш-
но было смотреть - но и приятно: шесть ног спасовали перед одной.
     Я и сам однажды подрался "из-за бабы" - но это уже из области
комического. В  тот  вечер  в  клубе (он же столовая) были танцы -
девчата упросили инспектора КВЧ разрешить.  Чудеса! Весь день вка-
лывали на общих,  а тут - откуда силенки взялись?  - пошли плясать
под баян и плясали до самого отбоя.  Молодость великое дело, она и
в лагере молодость - как в Африке туз.
     Я-то и в молодости не умел танцевать,  так что в клуб не  по-
шел. А незадолго до того я рассорился с Катькой Серовой, хорошень-
кой и совершенно бессмысленной девчонкой из Вологды.  Но весь лаг-
пункт продолжал считать ее моей барышней. И вот прибегает ко мне в
барак ее подружка, кричит:
     - Там Витька-парикмахер твоей Катьке по морде дал! При всех!
     Ну не стану же я объяснять,  что Катька уже три дня,  как  не
моя?.. Надел сапоги пошел в столовую.
     У дверей я подождал, пока выйдет Витька, сказал:
     - Хочу с тобой поговорить.  - И не дожидаясь ответа,  дал ему
по уху. Он взвизгнул и кинулся бежать - вприпрыжку, как заяц. Мы с
Лешкой Кадыковым потом измерили длину первого прыжка по следам  на
снегу - метра три,  не меньше. Шапка с Витькиной головы слетела, я
подобрал ее,  принес к себе в барак и повесил  на  гвоздик  -  как
скальп врага. Владелец придти за шапкой побоялся, прислал надзира-
теля Серова. Тот спросил - с уважением:
     - Чем ты его?
     - Кулаком.
     Серов не поверил:  Витькино ухо здорово  распухло.  Так  ведь
вмазал, что называется, от души.
     По-настоящему парикмахера звали не Виктор, а Мечислав; чем-то
его не  устраивало красивое имя.  Он выдавал себя за блатного,  но
позорное бегство сильно подпортило его репутацию - а мою укрепило,
совершенно незаслуженно.
     Потом мы помирились и я ходил к нему бриться.  Иметь  бритву,
даже безопасную,  зеку  не положено.  Некоторые ухитрялись бриться
осколком стекла, но я бы не смог. Витька объяснил:
     - У тебя щетина как у кабана, а шкура как у зайца.
     Я садился в парикмахерское кресло, не боясь, что он перережет
мне горло  опасной  бритвой.  Витька-Мечислав отомстил по-другому.
Узнав, что в Ховрине,  подмосковном лагере,  вместе с ним в  сорок
пятом году сидела моя невеста Нина, он "вспомнил":
     - Такая блондинистая? Ну, скажу я тебе, она там давала жизни!
Сто грамм на трассе, килограмм на матрасе.
     Поганый был мужичонка - но мастер хороший.

     Примечания автора

     *) Лагерное начальство с прямо-таки детской наивностью  поощ-
ряло  самые фантастические проекты зеков в надежде погреть руки на
чужом костре.  Так, на 3-м лаготделении Минлага заключенный худож-
ник Коля Саулов (ст.58-1б,  срок 25 и 5 по рогам) лепил из пласти-
лина макет скульптуры "Флагман Коммунизма":  корабль, на носу Ста-
лин  в развевающемся чайльд-гарольдовом плаще,  а по бортам - дети
разных народов,  в пол-сталина ростом,  тянут к нему ручонки.  На-
чальник шахты 13/14 дурак Воробьев освободил Саулова от других ра-
бот и даже дал ему двух подручных.  Но неожиданная смерть флагмана
испортила все дело.
     Там же на 13/14-й был зек, составлявший словарь русского язы-
ка, где  должны были разместиться все слова в алфавитном порядке -
но не по первой букве,  а по последней.  Начальство и к этой  идее
проявляло благожелательный  интерес.  Мне она казалась бредом,  но
говорят, такие словари существуют.
     **) Нормальному человеку, живущему в нормальном мире, эта го-
товность продаться представляется отвратительной. Но девушки попа-
дали в ненормальный,  уродливый мир с перевернутой моралью.  И  не
надо строго судить безымяную сочинительницу частушки:

           От барака до барака
           Шарики катала.
           Если б не было пизды,
           С голоду б пропала!
     Это не аморальность, это спасительный цинизм - близкий к юмо-
ру висельников.  А кроме того,  лагерные отношения между полами не
проституция и никак уж не блядство.  Скорее,  это  были  браки  по
расчету - а иногда и по любви.
     Беременели женщины не часто:  и кормежка не та,  и  моральное
состояние играет,  наверное, роль. Но у бытовичек-малосрочниц была
надежда на специальную амнистию для мамок.  Время от времени такие
амнистии случались.
     В нашем лагере беременным было не так уж худо.  На  последних
месяцах их переводили на легкую работу,  давали дополнительное пи-
тание. Рожать они уезжали на Островное - лагпункт мамок. Там ребе-
ночка помещали  в  Дом младенца за зоной.  Мать водили кормить его
положенное количество раз.
     Плохое начиналось  через  2-3 года,  когда малыша разлучали с
матерью и отправляли в детдом.  Впрочем, адрес детдома матерям да-
вали; некоторые после освобождения разыскивали своих детей и заби-
рали.


                    IX. НЕ ВСП КОТУ МАСЛЕНИЦА

     Столовая на 15-м могла служить не только танцплощадкой. Иног-
да она становилась зрительным залом,  а случалось - и залом  суда.
Но об этом после, в самом конце главы.
     С головного лагпункта к нам привозили иногда целые спектакли.
Не знаю, как назвать труппу: "крепостной театр?". Не моя стилисти-
ка. Обойдусь официальным "драмколлектив".  А играли  они  комедии:
"Вас  вызывает  Таймыр"  и  "Одиннадцать  неизвестных" - оперетку,
вдохновленную победным турне московских динамовцев  по  Англии,  а
нынче напрочь забытую. Но я помню:

           Вылетает быстрой птицей на поле он, Томми Мак-Клют.
           Кто британского футбола Наполеон? Томми Мак-Клют!..

     (А может,  не Томми, а Джонни. И не Мак-Клют... Чей текст, не
знаю, а музыка, по-моему, Никиты Богословского).
     Нам нравилось.  Но чаще мы обходились своими силами. Все, как
и в Кодине:  одноактные пьески про шпионов,  чечетка, пение. К ре-
пертуару художественное  руководство  в  лице добродушного старши-
ны-украинца не особенно придиралось. Мне старшина откровенно приз-
нался, что в этом деле он не того...  (Злые языки утверждали,  что
это он объявил как-то раз со сцены:  "Женитьба Гоголя",  сочинение
Островского). Его бы самокритичность всем киноначальникам, с кото-
рыми мы с Дунским имели дело потом,  уже на воле! Отвлекусь, чтобы
рассказать: наш министр,  раскритиковав  "Служили  два  товарища",
особо отметил, что в фильме крайне неудачен образ Буденного.
     - Буденного? - удивились мы. - Но ведь там нет Буденного.
     - Как нет? А этот, с усами?
     - А!..  Так это же безногий комбриг.  Вы разве не заметили: у
него нет обеих ног.
     Слегка смутившись, министр пробормотал:
     - Вот это и вызывает недоумение.
     Не называю фамилий:  старшины - потому, что забыл, а министра
помню, но не хочу обижать, человек он был не злой.
     А на 15-м, пользуясь нетребовательностью начальства и аудито-
рии, со сцены пели всякую муру.  Голосистая Неля Железнова, симпа-
тично картавя, вызванивала:

           Там мор-ре синее, песок и пляж!
           Там жизнь пр-ривольная чар-рует нас!
           То небо синее, мор-рскую гладь
           Я буду часто вспоминать!..

     Но в бараке,  для своих,  она со слезой в голосе пела  совсем
другую песню:

           Над осенней землей, мне под небом стемневшим
           Слышен крик журавлей все ясней и ясней.
           Сердце просится к ним, издалека летевшим,
           Из далекой страны, из далеких степей.

           Вот все ближе они и как будто рыдают,
           Словно грустную весть они мне принесли.
           Из какого же вы неприветного края
           Прилетели сюда на ночлег, журавли?

           Я ту знаю страну, где луч солнца бессилен...
           Там, где савана ждет, холодея, земля
           По пустынным полям бродит ветер унылый -
           То родимый мой край, то отчизна моя.

           Холод, голод, тоска... Непогода и слякоть,
           Вид усталых людей, вид усталой земли.
           Как мне жаль мой народ, как мне хочется плакать!
           Перестаньте ж рыдать надо мной, журавли...

     Этот вариант "Журавлей",  привезенный вояками с запада,  нра-
вится мне  куда  больше,  чем тот,  что теперь поет - хорошо поет,
согласен - Алла Боянова.
     Неля была  очень музыкальна и даже любовь крутила с парнем по
фамилии Музыка.  После лагеря они с Жоркой поженились, о чем напи-
сали мне из Владивостока.
     Певуний у нас было много,  но самым большим успехом пользова-
лась Тамашка Агафонова.  Маленькая,  худенькая - чистый воробышек!
Мы с Жоркой Музыкой забавлялись тем,  что перекидывали ее из рук в
руки как  мячик.  А голос у нее был на удивление сильный,  низкий.
Тамашка (по-другому никто нашу звездочку не звал - ни Тамарой,  ни
Томой) была  прямо-таки  влюблена в Ольгу Ковалеву - замечательную
исполнительницу русских песен,  которую теперь мало кто помнит.  А
Тамашка ее спокойную,  неаффектированную манеру решительно предпо-
читала эстрадной удали Руслановой.  Рассказывая о ней, она никогда
не говорила "Ковалева" или "Ольга Ковалева", а только полностью, с
придыханием: "Оль-Васильна-Ковалева".  И пела все песни из ее  ре-
пертуара - и на концертах, и до, и после.
     Девчоночке этой не было и двадцати лет.  В лагерь она  попала
за прогул.  Своим  родителям написать об этом не посмела - как же:
не было у них в роду каторжников! И все три года просидела без по-
сылок. А  когда  освободилась,  прислала  своей - и моей - подруге
Вальке Крюковой письмо.
     "Валечка, - писала она - меня дома не ругали,  жалели. На ра-
боту не пускают, велят кушать. Я уже поправилась на двенадцать ки-
лограмм..." Кончалось  письмо  так:  "Валечка,  как освободишься -
приезжай!  Валечка,  передай привет Валерию Семеновичу,  пускай он
нарисует мне морячка и девочку".
     И я нарисовал - как и раньше рисовал для нее - картинку. Кон-
торским сине-красным  карандашом  изобразил  матросика и девочку с
огромными как у самой Тамашки глазами.