их нарах - воры предпочитают верхние,  потому что там  можно
играть в карты,  не боясь,  что вертухай увидит через волчок. Или
ходил по камере,  голый до пояса, в белых кальсонах, заправленных
в хорошие хромовые сапоги.  На животе у него розовели еще  свежие
шрамы - штук пять параллельных полосок.  Это он резал себе живот,
чтоб не пойти на этап.  Способ был довольно распространенный: от-
тягиваешь кожу и режешь бритвой,  ножом или осколком стекла. Раны
не глубокие,  только кожа,  ну,  и соединительная ткань - а крови
много;  зрелище пугающее! Правда, со временем врачи перестали пу-
гаться. Накладывали несколько скобок, талию как кушаком обматыва-
ли бинтом и выносили вердикт: может следовать этапом.
     Слушать "романы", которые тискали на нарах интеллигенты (пе-
ресказывали книги или фильмы;  фильмы были по моей части) - этого
Никола не любил,  не мог сосредоточиться.  Его мозг -  думаю,  не
совсем  здоровый  -  был  занят  какими-то  своими мыслями.  Пока
остальные по-детски увлеченно слушали, Сибиряк расхаживал по про-
ходу, обхватив плечи руками, и тихонько напевал:

       ... Ту-ру, ту-ру, ту-руту... полный зал,
           Волчицею безжалостной опасной,
           Я помню, прокурор ее назвал.

           Хотела жить счастливо и богато,
           Скачки лепить, мадеру, водку пить -
           Но суд сказал, что ваша карта бита
           И проигрыш придется уплатить.

     Скачки лепить  -  заниматься квартирными кражами.  Всех слов
песни Никола, по-моему, не знал;  не знаю и я. А мотив был "Зачем
тебя я, миленький узнала".
     Там на Красной Пресне,  я впервые услышал знаменитую  "Цент-
ралку" - или "Таганку",  кому как нравится.  Ее очень трогательно
пели на верхних нарах:

           Цыганка с картами, дорога дальняя,
           Дорога дальняя, казенный дом:
           Быть может, старая тюрьма центральная
           Меня, несчастного, по новой ждет.

           Централка! Те ночи полные огня...
           Централка, зачем сгубила ты меня?
           Централка, я твой бессменный арестант,
           Пропали молодость, талант в стенах твоих!

           Отлично знаю я и без гадания:
           Решетки толстые нам суждены.
           Опять по пятницам пойдут свидания
           И слезы горькие моей жены.

Припев, и потом:

           Прощай, любимая, живи случайностью,
           Иди проторенной своей тропой,
           И пусть останется навеки тайною,
           Что и у нас была любовь с тобой...******)

     За свои  десять лет в лагерях я слышал много песен - плохих и
хороших. Не слышал ни разу только "Мурки", которую знаю с детства;
воры ее за свою не считали - это, говорили, песня московских хули-
ганов.
     Рядом с  Сибиряком  спал  смазливый  толстомордый  воренок по
кличке Девка.  У этой девки,  как я заметил в бане,  пиписька была
вполне мужская - висела чуть ли не до колена. Никола время от вре-
мени тискал его, смачно целовал в щеку. Тот лениво отбивался: бро-
сай, Никола!.. Не думаю, чтоб Никола приставал к малолетке всерьез
- а если и так, то сразу скажу, что в те времена мы не знали "опу-
щенных" т.е., опозоренных навсегда "петухов". (Не было и этих тер-
минов;  я их вычитал в очерках о современных колониях.) Педерастия
в лагерях была - но на добровольных началах;  к пассивным участни-
кам относились с добродушной насмешкой, не более.
     За стеной,  в  женской  камере,  обитали две блатные бабенки,
"воровайки",  "жучки" - Нинка Белая и Нинка Черная. С ними перего-
варивались через кружку:  приставишь кружку к стене и кричишь, как
в мегафон.  (У кружек было и другое назначение,  служить подушкой.
Ложишься боком, голова опирается на обод кружки, а ухо внутри.)
     Я-то с воровками не переговаривался,  а  блатные  кокетничали
вовсю:
     - Нинка,  гадюка семисекельная!  Тебя  вохровский  кобель  на
псарне ебал!.. Давай закрутим?
     - Закрути хуй в рубашку,  - весело отзывалась "гадюка"  -  не
знаю,  Белая  или Черная.  Я долго размышлял над этим "семисекель-
ная", пока Юлик Дунский не объяснил: "семисекельная" - вместо ста-
ринного "гадюка семибатюшная", т.е., неведомо от кого зачатая...
     В один из дней пришли за нашим дважды Героем.
     - Собирайся с вещами!
     Он отказался - и не в первый раз:  не  желал  идти  на  этап.
Смешно  сказать,  Панченко  требовал гарантии,  что ему и в лагере
найдут летную работу.
     - Пойдешь  как  миленький!  -  крикнул  вертухай  и захлопнул
дверь. А через полчаса вернулся с подкреплением: за его спиной ма-
ячили еще трое синепогонников.
     Но Панченко подготовился и к этому.  Сидел рядом с Николой на
верхних  нарах  -  оба в одних кальсонах и сапогах,  оба готовые к
бою.  У Сибиряка из голенища выглядывала рукоять  ножа.*******)  И
надзиратели отступили, ушли ни с чем.
     Потом до меня дошел слух, что Панченко действительно отправи-
ли в какой-то северный лесной лагерь - летать на У-2, нести проти-
вопожарную охрану.  Может быть, легенда, а может, и правда. Срок у
летчика был детский, два или три года. По его словам, даже орденов
и звания его не лишили.
     Но я ушел на этап раньше Панченко.
     Железнодорожные пути - наверно,  Окружной дороги -  подходили
вплотную  к тюрьме.  Нас вывели из корпуса,  построили в колонну и
повели грузить в телячьи вагоны.  Солдаты с красными погонами и  в
голубых фуражках - конвойные войска НКВД - подгоняли:
     - Быстро! Быстро!
     Пятерками взявшись под руки, мы шли, почти бежали, к составу.
И вдруг я увидел за линией оцепления  своих  родителей.  Они  тоже
увидали меня.
     - Валерочка!  - жалобно закричала мама.  А я  в  ответ  бодро
крикнул:
     - Едем на север! Наверно, в Карелию!
     - Разговорчики!  - рявкнул конвоир, и на этом прощание закон-
чилось.
     Много лет  спустя мама рассказала,  что в то утро они с отцом
привезли мне передачу,  вернулись домой - и вдруг она  забеспокои-
лась:
     - Семен, поедем назад. Я чувствую, что его сегодня увезут.
     Отец ничего  такого  не чувствовал,  но спорить не стал.  Они
приехали на Пресню - и как раз вовремя... Вот такое совпадение.


     Примечания автора

     *) Сладкое дело - сахар (он же сахареус,  сахаренский), а ба-
цилла - масло или сало.  Бацильный - толстый,  жирный (про челове-
ка).  Слова  из интеллигентского лексикона феней переиначиваются -
иногда просто для смеха,  а иногда очень  выразительно.  Например,
атрофированный - потерявший совесть.
     **) Пустить в казачий стос,  оказачить - ограбить, отнять си-
лой.
     ***) Все эти сведенья относятся к сороковым годам.  Уже в на-
чале пятидесятых мы услышали,  что  в  бытовых  лагерях  появились
"масти",  новые воровские касты.  У нас в Минлаге их не было. А из
категорий,  которые существовали в мое время,  я не упомянул "ото-
шедших".  Это воры,  по тем или иным причинам "завязавшие", покон-
чившие с воровской жизнью,  но к сукам не примкнувшие. Их не одоб-
ряли, но терпели.
     ****) Термин  "мокрое  дело" - убийство - в воровском жаргоне
бытует с незапамятных времен.  А вот глагол "замочить" - в  смысле
убить - появился сравнительно недавно.
     *****) Дух, душок - по-блатному отвага, сила характера.
     ******) У Сергея Довлатова, в "Зоне", зеки поют:

           Цыганка с картами, глаза упрямые,
           Монисто древнее и нитка бус...
           Хотел судьбу пытать бубновой дамою,
           Да снова выпал мне пиковый туз.

           Зачем же ты, судьба, моя несчастная,
           Опять ведешь меня дорогой слез?
           Колючка ржавая, решетка частая,
           Вагон столыпинский и шум колес.

     Этих двух красивых куплетов я нигде  не  слышал.  Подозреваю,
что  придумал  их  сам Довлатов.  Что ж,  честь ему и слава - и не
только за это.
     Вообще же у лагерных песен очень много вариантов - и мелодий,
и слов. На три разных мотива поют "Течет речка да по песочку"; а в
тексте известного всем "Ванинского порта" есть такое разночтение:

     вариант А)   Я знаю, меня ты не ждешь
                  И писем моих не читаешь,
                  Встречать ты меня не придешь,
                  А если придешь, не узнаешь.

     вариант Б)   Я знаю, меня ты не ждешь.
                  Под гулкие своды вокзала
                  Встречать ты меня не придешь -
                  Мне сердце об этом сказало.

     *******) Кого-то удивит: откуда в камере ножи? Ведь обыскива-
ют,  наверно?  Обыскивают, и очень тщательно. Но если сунуть нож в
подушку, его не так просто обнаружить: чем больше вертухай мнет ее
в руках,  тем плотнее перья сбиваются в комок. Для страховки блат-
ной  свою  подушку  с запрятанным в нее ножом давал пронести како-
му-нибудь безобидного вида старичку: того сильно шмонать не будут.


                       VI. ЕДЕМ  НА  СЕВЕР

     Перевозят зеков  -  на  дальние расстояния - двумя способами:
или в "столыпинских" вагонах (официальное название -  "вагонзак"),
или в товарных.  Когда-то их называли "телячьими",  а в наше время
"краснухами".
     Краснухи -  это теплушки,  в каких еще в первую мировую войну
возили солдат. На красных досчатых стенках в те годы натрафаречено
было: "40 человек или 8 лошадей".
     Наш этап так и грузили - человек по  сорок  в  каждый  вагон,
особой тесноты не было. В обоих концах теплушки - нары, поперечный
досчатый настил.  На нем расположились воры;  их в  моей  краснухе
ехало шестнадцать лбов.  Я и другие фраера устроились внизу.  Моих
товарищей по камере рассовали по разным вагонам,  даже  поговорить
было не с кем. Я лежал и слушал разговоры блатных.
     Молодой вор,  низкорослый и худосочный, подробно рассказывал,
как они  втроем  "лепили  скачок",  брали квартиру.  Все у них шло
гладко, пока не вернулась из школы  хозяйская  дочь,  десятилетняя
девочка. И рассказчику пришлось зарезать ее.
     Этого слушатели не одобрили.  Возможно, теперь критерии изме-
нились, но  в  те годы ценилась у блатных не сила и жестокость,  а
мастерство. Не бандиты были самой уважаемой категорией,  а карман-
ники -  "щипачи".  В их деле требовалась и филигранная техника,  и
артистизм, и отвага. Так что молодой вор, зарезавший девочку, мно-
го потерял в глазах своих коллег;  да он и сам понял, что совершил
- faux pas - не надо было убивать,  а если уж так вышло, не стоило
этим "хлестаться", хвастать.
     Мне было любопытно:  первый раз за все время я  присутствовал
на воровском "толковище" - обсуждении этических проблем преступно-
го мира. К слову сказать, это книжное "преступный мир" ворам поче-
му-то очень нравится.  Даже в песню оно попало:  "Я вор, я злодей,
сын преступного мира".  (Юлик Дунский пел:  "Я вор,  я злодей, сын
профессора Фрида".)
     Не прошло и часа,  как я и сам встал перед нешуточной этичес-
кой проблемой.  Получилось это так. Один из пассажиров нашей крас-
нухи,  Женька Эйдус,  сидел со мной еще в Бутырках.  Там Эйдуса не
любили:  была в нем какая-то мутноватость.  Еврей - а благополучно
пережил плен; в камере перед всеми заискивал; разговаривая, в гла-
за не глядел.  Одет он был вполне прилично, в новенькую английскую
форму.  (Его англичане освободили из немецкого лагеря,  но  отдали
нашим - видимо,  он и союзникам не понравился). И вот теперь, чтоб
отвести от себя угрозу раскуроченья,  Женька настучал блатным  про
меня - вернее, про мои уже упомянутые ранее "самосудские" сапоги.
     Кто-то из  уркачей  подсел ко мне и предложил поменяться.  Не
грубо сказал - отдай,  мол,  мужик прохаря,  они тебе  в  коленках
жмут, а попросил по-хорошему:
     - Давай махнем?  Их у тебя в лагере все равно отвернут.  А  я
тебе на сменку дам - смотри, какие хорошие.
     И он показал мне действительно  хорошие,  почти  ненадеванные
кирзовые сапоги.  Мои, конечно, были лучше, но не в этом дело. Ка-
кое-там "попросил по-хорошему"! Если соглашусь, ясно, что струсил,
отдал "за боюсь" - так это у воров называется.  А если не отдам?..
Тут я всерьез задумался: я один, а их шестнадцать. И никто не при-
дет на выручку, это уже проверено. Конвой тоже не заступится: он и
не услышит... Изобьют до полусмерти, а то и удавят... Короче гово-
ря, я не стал заедаться, поменялся с вором сапогами - с сразу зап-
резирал себя за малодушие.
     Забегая вперед,  скажу, что у этой истории было забавное про-
должение. На лагпункте,  куда нас привезли,  администрация блатных
не жаловала.  Новеньким  в первый же день устроили шмон,  отобрали
все, награбленное в пути,  и сложили на земле перед конторой: под-
ходите, фраера,  забирайте свое! Целый курган получился - из шине-
лей, пиджаков,  ботинок, сапог. Были там и мои, но я, ко всеобщему
удивлению, не пошел брать их: стыдно было, что отдал без боя. Глу-
по, конечно - но решил таким способом наказать себя  за  трусость,
остался в кирзовых, полученных на сменку. И вдруг подлетает ко мне
незнакомый блатарь, кричит:
     - На,  падло, подавись своими колесами! - Кидает мне под ноги
офицерские хромовые сапожки и требует назад свои кирзовые.  Хромо-
вые были не мои,  а кирзовые не его,  но жулье народ сообразитель-
ный: когда надзиратели стали водить по зоне слишком хорошо  одетых
и обутых блатных - в поисках бывших владельцев барахла, - этот во-
ришка решил "опознать" меня,  чтоб выйти из дела с наименьшими по-
терями. На  мне ведь были очень приличные сапоги,  наверняка лучше
тех, что он дал кому-то на сменку.  Я не стал отказываться,  поме-
нялся с ним "колесами" и стал обладателем чужих "хромовячих проха-
рей".
     Не знаю почему,  но в этом случае совесть моя промолчала.  За
что бог покарал меня уже через неделю:  в  офицерских  сапожках  я
сходил на  работу  и  вернулся  в зону в одних голенищах - подошвы
остались в болоте. Пришлось обуваться в лагерные "суррогатки", они
же говнодавики - башмаки, сшитые из расслоенных автомобильных пок-
рышек. А хромовые голенища мне удалось сменять у лагерного  сапож-
ника на полторы буханки хлеба...  Надо сказать, что сапожникам жи-
лось в лагерях хорошо: всегда в тепле, всегда сыты. В детстве отец
не раз грозил мне:  "Отдам в сапожники!" (Я плохо учился). Но ведь
не отдал - а жаль.  Между прочим, заложивший меня ворам Женька Эй-
дус был по профессии сапожником и на лагпункте прекрасно устроился.
     Но до лагпункта,  надо было еще доехать, а пока что вернусь в
краснуху. Я  не помню,  сколько времени мы добирались из Москвы до
станции Кодино - это там,  в Архангельской области,  располагалось
Обозерское отделение Каргопольлага НКВД СССР. Думаю, что не больше
двух суток. Не помню и особых тягот: нас вовремя кормили, питьевой
воды хватало, приспособились мы и пользоваться вместо параши пока-
тым деревянным желобком,  выведенным наружу. Ехать было скучно - и
парнишка, знавший  меня  по  Красной  Пресне,  попросил рассказать
что-нибудь. Воры на верхних нарах заинтересовались,  стали  уважи-
тельно упрашивать: тисни роман, керя!
     Как и в камере,  я  стал  пересказывать  трогательные  голли-
вудские мелодрамы.  Вот  когда пригодилось вгиковское образование!
Трофейные фильмы еще нигде не шли, а нам их показывали.
     Особенным успехом  у сокамерников пользовалось "Седьмое небо"
с Джемсом Стюартом - о любви мусорщика и проститутки. И еще "Дожди
наступили" -  тоже  про  любовь;  там  индийский  раджа страдал по
красавице американке, Мирне Лой.
     В краснухе  я рассказывал эти фильмы на сон грядущий,  вместо
колыбельной - а за окошком все не темнело и не  темнело.  Пошли  в
ход и "Летчик-испытатель",  и "В старом Чикаго", но все равно день
никак не желал кончаться.  Я устал рассказывать, хотелось спать...
Не сразу мы поняли,  что это уже утро следующего дня - мы приехали
в белую ночь.  Поезд замедлил ход, остановился. Забегали вдоль ва-
гонов конвоиры, с грохотом отъехала в сторону дверь нашей теплушки.
     - Вылезай, приехали!
     Весь этап - человек двести - построили возле путей,  пересчи-
тали и повели к лагерю.
     Высокий дощатый забор,  поверху - колючая проволока; вышки по
углам,  и на вышках "попки" - часовые. А над тяжелыми воротами по-
лоса кумача и по красному белые буквы: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!".
     Мы очень удивились. Не "Оставь надежду, всяк сюда входящий" и
не знаменитое беломорстроевское "Кто не был,  тот будет,  кто был,
тот не забудет", а именно приветливое "Добро пожаловать!".
     Позднее выяснилось,  что  приглашение адресовано было не нам.
Просто здесь, на "комендантском", неделю назад проходил слет удар-
ников лесорубов - заключенных,  разумеется.  Их под конвоем свезли
сюда с разных лагпунктов; их-то и приветствовало местное начальст-
во. Слет кончился, а транспарант, как водится, поленились снять.


                       VII. КОМЕНДАНТСКИЙ

     Открылись ворота и наш этап впустили в зону.  По узкому доща-
тому тротуару неторопливо шел к вахте угрюмый красномордый мужик в
"москвичке" (так на Севере называли короткое полупальто; Москва об
этом и не подозревала).  Рядом со мной кто-то из блатных пробормо-
тал:
     - У-у, волчара!.. Вот за кем колун ходит.
     Я был уже достаточно образован,  чтобы  понять:  воры  чутьем
угадали в красномордом врага, от которого им хотелось бы избавить-
ся. Убивали, как правило, не колуном, а топором, но "колун" звучит
как-то страшнее.
     Мой блатной сосед оказался почти пророком:  на этого  "волча-
ру", коменданта Надараю, решительного и жестокого грузина, уже че-
рез месяц кинулся Иван Серегин - правда, не с колуном и не с топо-
ром, а с ножом.  Зарезать не зарезал, но довесок до червонца полу-
чил (т.е., добавили срок до десяти лет)*).
     Пока нас пересчитывали и переписывали, Петька Якир - он, ока-
зывается ехал в другом вагоне - незаметно вышел из строя, минут за
десять обежал всю зону и вернулся с утешительной информацией:
     - Доходить доходят, но помирать не дают. У них тут три стаци-
онара, ОК и ОП.
     Это означало: работа тяжелая, кормежка плохая, но на лагпунк-
те три лазарета,  Отдыхающая Команда и Оздоровительный Пункт,  так
что жить, в общем, можно. Хочу сразу сказать, что помирать все-та-
ки давали.  Как  правило,  два-три человека в день списывались "по
литеру МР", умершие. Но ведь сюда, на комендантский (почему он так
назывался, понятия не имею;  ясно, что не в честь заключенного ко-
менданта Надараи) - сюда свозили со  всех  лагпунктов  Обозерского
отделения дистрофиков,  пеллагрозников,  туберкулезников  и всяких
других. Лечили,  как могли - а врачи были хорошие,  свои же зеки -
но всех не вылечишь. В ОК, Отдыхающую Команду, зачисляли недели на
две сильно истощенных, но не больных.  Работягу, измученного непо-
сильными нормами, могли месяц, а то и два продержать в ОП, Оздоро-
вительном Пункте; там кормили, а работать не заставляли. Если уж и
это не помогало,  списывали в инвалиды. Вот оттуда возврата не бы-
ло: доходяги рыскали по помойкам в поисках чего-нибудь съедобного,
часами варили  траву в ржавых консервных банках и вконец расстраи-
вали здоровье. Не все,конечно. Кто-то нес свой крест молча, с дос-
тоинством, не  унижался  до попрошайничества и до помоек - у таких
было больше шансов выжить. Но до чего же трудно голодному человеку
не переступить черту! Впадали и в полный маразм. Так, Юлию Дунско-
му признался один фитиль, что подкармливается корочками сухого ка-
ла; собирать их он рекомендовал в уборной возле барака ИТР - инже-
нерно-технических работников:  те питаются лучше и  экскременты  у
них более калорийные.
     Но это было не у нас,  а в другом  лагере.  Там,  рассказывал
Юлик, смертность составляла 160 %.  Это значит,  что при списочном
составе лагпункта 1000 человек,  умирало за  год  1600.  Кончилось
тем, что тамошнее начальство пошло под суд: воруй, но знай меру...
     А наш этап в первый  же  день  прогнали  через  санобработку,
т.е., помыли в бане и прожарили одежду.  Парикмахер, блатнячка Су-
санна Столбова, брила мне лобок, командуя:
     - Тяни хуишко направо!.. Так. Теперь налево его!
     (Она была забавная девка. Разго