но,  как у негра в заднице - рассказывал Лен.  - И
всю ночь, всю ночь на меня мочились моряки всех флотов мира!
     Он говорил об этом с какой-то даже гордостью. А я позавидовал
ему - не этому именно приключению,  в "бананово-лимонном  Сингапу-
ре", а тому, сколько интересных стран он повидал.
     В 44-м году,  незадолго до ареста, Юлик Дунский, Миша Левин и
я зашли в коктейль-холл на улице Горького. Его только что открыли,
и нам было любопытно.  Взяли два коктейля на троих - на третий  не
хватило денег - попросили три соломинки и сидели,  растягивая удо-
вольствие. К  нам  подсел  пьяненький  моряк.  Рассказал,  что  он
чиф-меканик (почему-то он именно так выразился), плавает на торго-
вых судах по всему миру;  вот, только что вернулся из Сингапура...
Повернулся ко мне и неожиданно трезвым голосом сказал:
     - А ты, очкарь, никогда не будешь в Сингапуре.
     Мы ему  завидовали  - как завидовали в Инте Лену Уинкоту.  Не
сомневались, что пророчество чиф-меканика сбудется. Но вот, я пишу
эту страницу хоть и не в Сингапуре,  но в Калифорнии; я в гостях у
сына и делать здесь нечего,  кроме как вспоминать недобрые  старые
времена. И жалеть, что Юлик не дожил до новых...
     Вторым иностранным моряком,  ставшим на якорь в Инте, был ка-
питан Эрнандес - маленький,  тихий,  похожий на загорелого  еврея.
Когда республиканцы  проиграли  гражданскую войну,  капитан привел
свое судно в Одессу.  Там женился и прожил  лет  десять.  Но  быть
иностранцем в  Стране Советов - рискованное занятие;  почти всегда
оно кончалось лагерем.
     Земляк Эрнандеса Педро Санчес-и-Сапеда был как раз из тех ис-
панских детей,  которых  капитан вывозил со своей родины на родину
победившего социализма.
     Этих ребят в Москве было много.  Москвичи им симпатизировали,
старались помочь чем могли. Но шло время, интерес к Испании ослаб,
и "испанские  дети"  - так их и взрослых называли - стали рядовыми
советскими гражданами, без особых привилегий.
     Взрослый Педро Санчес-и-Сапеда пел в хоре театра им.Немирови-
ча-Данченко и все больше тосковал по своей первой родине. Понимая,
что по-хорошему его в Испанию не выпустят,  он вместе  с  надежным
товарищем, тоже испанским дитятей, решился на авантюру. В каком-то
из южно-американских посольств (кажется в бразильском, но не руча-
юсь) нашлись сочувствующие.
     Как известно,  дипломатических багаж таможенной  проверке  не
подлежит. Кто-то  из  посольских  как раз собирался улетать домой.
Ему купили два больших чемодана,  кофра;  в один запихали Педро, в
другой - его компаньона.  В днищах проделали дырочки, чтобы ребята
не задохнулись.
     С двумя  этими  чемоданами дипломат отправился в аэропорт.  И
там выяснилось,  что накануне изменился тариф:  на оплату тяжелого
багажа у дипломата не хватило денег - нескольких рублей. Взять ва-
лютой в кассе побоялись,  одолжить советские иностранцу  никто  не
решился. Ему предложили:  берите с собой один чемодан, а второй мы
отправим завтра, когда ваши привезут деньги.
     Так и сделали.  Друг улетел,  а чемодан с Педро остался.  Его
поволокли в холодную камеру хранения - дело было зимой - и там ос-
тавили.
     Педро забеспокоился:  он замерз,  затекли руки-ноги, хотелось
есть - а главное,  непонятно было,  что происходит.  Стараясь сог-
реться, он заворочался; на шум пришел дежурный, чемодан открыли, и
все выяснилось.
     В те времена самолеты Аэрофлота летали с  промежуточными  по-
садками. Этот не успел долететь даже до Киева,  как на борт посту-
пила радиограмма: проверить багаж.  В Киеве сняли и второго бегле-
ца...  Педро  был  приятным молодым человеком невысокого роста и с
пожизненным испанским акцентом. Петь в хоре это не мешало. Я с ним
мало общался:  вскоре его куда-то увезли.  Хотелось бы узнать, как
сложилась его судьба.
     Из немцев самым интересным был дневальный нашего барака - од-
ноглазый летчик. И не просто летчик, а - говорили - знаменитый ас.
В отличие от алексеевского немца-дневального, летчик по-русски го-
ворил - с акцентом,  конечно;  немцу от акцента  избавиться  также
трудно, как испанцу.
     - Лейвая зекцья,  на завтр-р-рак!  - выкликал он,  возникая в
дверях с черной пиратской повязкой на глазу. - Пр-равая зекцья, на
завтр-р-рак!..
     И с верхних нар прыгал застывший в позе Будды  японский  пол-
ковник. Прыгал,  не меняя позы - просто взлетал в воздух,  призем-
лялся в проходе - и шагал на завтр-р-рак.
     Летчика однажды  вызвал  к  себе другой полковник - начальник
ОЛПа Бородулин. Произошел такой диалог:
     - Говорят, ты Гитлера видел?
     - Видель.
     - Что ж ты его не убил?
     - А ты Шталина видель?
     - Ну, видел.
     - Зачем его не убиль?
     И одноглазый  ас из кабинета начальника прямиком отправился в
бур. Там он,  возможно, встретился с еще одним летчиком - Щировым,
Героем Советского Союза.  Тот из бура практически не вылезал, поэ-
тому я с ним лично знаком не был, о чем до сих пор жалею.
     Лагерный срок  Щиров  получил  за то,  что обиделся на Берию.
Лаврентию Павловичу приглянулась красивая жена летчика,  и ее дос-
тавили к нему на дом. Про то, как это делалось, написано и расска-
зано так много, что нет смысла вдаваться в подробности. Как прави-
ло, мужья  бериевских наложниц шума не поднимали,  а Щиров поднял.
Вот и попал в Минлаг. Он и здесь не унимался: о своем деле расска-
зывал всем  и  каждому,  а как только в лагерь приезжала очередная
комиссия и спрашивала,  обходя бараки: "Вопросы есть?" - Щиров не-
медленно откликался:
     - Есть. Берию еще не повесили?
     Его немедленно отправляли в бур, но ведь и туда время от пре-
мени наведывались комиссии с тем же обязательным вопросом.  И вся-
кий раз Щиров выскакивал со своим:
     - Есть вопрос! Берию не повесили?
     Его били,  сажали в карцер, но Герой не поддавался перевоспи-
танию.
     Берию так и не повесили,  но расстреляли - в 1953 г. И Щирова
немедленно выпустили из лагеря.  Полковник Бородулин захотел побе-
седовать с ним на прощанье. Спросил:
     - Надеюсь,  лично к нам у вас претензий нет? Мы только выпол-
няли свой служебный долг.
     - Претензий у меня нет, - ответил летчик. - Но я еще вернусь,
и ты мне будешь сапоги целовать.
     Этому не суждено было сбыться: Бородулина перевели на Воркуту
и там он умер от инфаркта.  Рассказывали подробности: какой-то зек
не поздоровался с ним,  как предписывали лагерные правила ("не до-
ходя пяти шагов остановиться, снять головной убор и приветствовать
словами: здравствуйте,  гражданин начальник!") Полковник разволно-
вался, стал кричать, топать ногами, и - "Hertz пиздец". Боюсь, что
это легенда.  Красивой легендой оказался и слух, будто Щиров дейс-
твительно вернулся на Инту в составе "микояновской тройки" - разг-
ружать лагерь.*******)
     Буром заведовал Владас Костельницкас.  Такая же сволочь,  как
наш Петров, и тоже в прошлом эмведешник. Но внешне - полная проти-
воположность своему каргопольскому коллеге. Литовец, профессорский
сын, он обладал вполне интеллигентной наружностью - был близорук и
носил очки с очень толстыми стеклами.  Обладал он и тем прекрасным
цветом лица  - белая кожа,  нежный румянец - который,  по нашему с
Юлием наблюдению,  бывает только у ангелов или у людей, не знающих
угрызений совести (за отсутствием таковой).  Костельницкас ангелом
не был:  с садистическим удовольствием заливал пол в камерах  бура
ледяной водой  - чтоб сидели на нарах,  поджав ноги;  по малейшему
поводу надевал на своих подопечных наручники,  избивал.  При  этом
всегда пребывал в превосходнейшем расположении духа: по деревянным
тротуарам ОЛПа ходил приплясывая и аккомпанируя себе на воображае-
мой губной гармошке. Срок у него был небольшой - три года, но и их
Владасу досидеть не удалось:  его зарезали. Подозреваю, что земля-
ки;  литовцы,  как и бандеровцы, к минлаговским временам преврати-
лись в серьезную и хорошо организованную силу,  можно даже сказать
- в тайную армию.
     Собрав весь ОЛП в столовой, Бородулин произнес гневную речь:
     - Враги убили советского офицера Костельницкаса.  Не пройдет!
Мы найдем убийц и сурово накажем!
     Стоявший рядом со мной зек негромко сказал:
     - Хуй вы найдете.
     Так и вышло. Меня всегда удивляло: почему в большом многомил-
лионном городе убийц ухитряются найти,  а на лагпункте  не  могут.
Здесь ведь,  в наглухо запертой зоне, всего четыре тысячи человек.
Может, не очень-то и искали - ну,  одним зеком больше, одним мень-
ше... Почти все лагерные убийства в Минлаге остались нераскрытыми.
     Блатные убивали по-старому - работая на публику. Так зарубили
нарядчика, ссученного  вора  по кличке Рябый:  за ним "давно ходил
колун", т.е., он был приговорен воровской сходкой.
     Сашка Переплетчиков рассказывал: он колол дрова возле барака;
к нему подошли двое и попросили на минутку топор. Он дал, хотя по-
нимал что вряд ли топор понадобился им для хозяйственных нужд. Ми-
нут через двадцать обоих провели мимо  Сашки  в  наручниках.  Один
крикнул:
     - Сашок, сходи возьми топор.
     - Где?
     - В черепе у Рябого.
     Рябый отдыхал у себя в кабине, когда вошли эти двое. Один за-
нес над его головой топор,  другой тронул за плечо:  "по  соникам"
убивать не полагалось. Рябый приоткрыл глаза. Этого было достаточ-
но для соблюдения формальностей. И исполнитель приговора, не дожи-
даясь, пока нарядчик сообразит, что к чему, рубанул его по черепу.
После этого они пошли на вахту и, как требовал ритуал, сказали:
     - Уберите труп!
     Обычно такие дела поручались  молодым  ворам  долгосрочникам.
Двадцать три  года сидеть или двадцать пять - большой разницы нет.
Зато - какая заслуга перед преступным миром!  (Смертная казнь в те
годы уголовным  кодексом  не  предусматривалась;  чтобы припугнуть
блатных, пришлось ввести специальным указом высшую меру  наказания
за "лагерный  бандитизм".  Потом-то  узаконили "вышку" и за другие
преступления).
     Бандеровцы и литовцы убивали стукачей по-другому, показуха им
была не нужна.  Втроем или вчетвером подстерегали приговоренного в
темном местечке  и поднимали на ножи.  Так было с Костельницкасом,
так было и с Лукиновым, начальником колонны шахты-9.
     Этот мерзкий  тип  сидел  с  незапамятных времен (в формуляре
стояло: "троцкист") и знал все лагерные подлости.  Однажды зашел в
барак с перевязанным горлом, жалобно просипел:
     - Ребятки,  нет ли у кого стрептоцида, красненького? Ангина у
меня.
     Кто-то кинулся к тумбочке:
     - У меня есть!
     Тогда Лукинов сорвал повязку и торжествующе закричал:
     - Теперь понятно,  кто у меня красным на снег ссыт!  С крыль-
ца... Десять суток ШИЗО!
     В угоду начальству он изобретал ненужные режимные строгости -
как мог,  портил людям жизнь. Убили Лукинова за неделю до освобож-
дения; уже  жена  успела приехать - хотела встретить у ворот после
долгой разлуки...
     Совсем другого склада человек был Костя Рябчевский, начальник
колонны шахты 13/14. На этом посту он сменил хорошего парня Макара
Дарманяна, футболиста  из  Одессы.  Рябчевского представил колонне
сам Бородулин такими словами:
     - Дарманян вас распустил.  Теперь начальником будет серьезный
человек, он наведет порядок!
     Порядок Костя навел быстро: у него был большой опыт руководя-
щей работы.
     В плен к финнам он попал капитан-лейтенантом Балтийского фло-
та. Пошел к ним на службу - не морскую - и за особые  заслуги  был
передан немцам. Он сам похвалялся:
     - Я воевал с коммунизмом на двух континентах,  в Европе  и  в
Африке.
     (В Африку Рябчевский бежал после поражения немцев; вступил во
французский Иностранный Легион  и  стал служить четвертым по счету
хозяевам).
     Из Африки в Коми АССР он переехал по причине романтической: в
России у Кости была любимая женщина. И он вернулся к ней - под чу-
жим именем.  Но и эмгебешники ели хлеб не даром: разнюхали, кто он
такой, дали срок и отправили в Минлаг.  Своей женщине он  и  здесь
оставался верен.  "Обжимал"  зеков  из  своей колонны (т.е.,  брал
взятки продуктами из посылок) и умудрялся через вольных отправлять
посылки ей.
     Чем-то Рябчевский сильно обидел Сашку Переплетчикова,  и  тот
не раз божился: гад человек буду, я Костю работну начисто!
     Как-то раз мы втроем - Сашка, Юлик и я - сидели в сушилке ба-
рака и гадали,  чем бы открыть банку тушонки: Сашка только что по-
лучил "бердыч".  В сушилку заглянул Костя - он делал  обход  своих
владений. Увидел Сашку с банкой в руках, понял суть проблемы и вы-
тащил из-за голенища большой нож, вроде финки. Протянул его Сашке-
как воспитанный человек, наборной ручкой вперед:
     - Нож ищешь? На, Саша. Открывай.
     А презрительно  сощуренные  глаза  говорили  другое:  "Ты же,
тварь, хлестался, что работнешь меня?.. На, делай!" Он стоял, чуть
наклонившись вперед - рослый, плечистый, с квадратным по-офицерски
выбритым черепом - и ждал. Сашка открыл банку, вытер нож о брючину
и отдал владельцу. Даже пробормотал смущенно:
     - Спасибо, Костя.
     Такой был Костя Рябчевский.  Имел душок. И Сашка был не трус,
но конечно  же,  он  не  собирался никого убивать - просто играл в
блатного. Романтик...
     С Лукиновым, при всем несходстве, Костя приятельствовал. Пом-
ню, сидели они в столовой и лениво наблюдали за репетицией местной
самодеятельности. Пел Печковский, отбивал чечетку Лен Уинкот, заг-
римированный под негра. Лукинов сказал:
     - Может, и мы чего-нибудь покажем? А, Костя?
     - Ну, давай. Покажем, как вешают.
     Такие были  у них шутки.  Рябчевского тоже пытались зарубить,
но неудачно - удар оказался слаб. И сразу родилась легенда: хитро-
мудрый Рябчевский  носит  под  казенной шапкой другую,  стальную -
вроде тюбетейки.  (Если бы знали терминологию оружейников, сказали
бы: мисюрку, наплешник...)
     Летом 49 года произошло приятное событие:  на  третий  ОЛП  с
очередным этапом пришли двое, с которыми я подружился на Алексеев-
ке: Женя Высоцкий и Жора Быстров.
     Жорина история стоит того,  чтоб на ней задержаться. До войны
он жил в Пскове,  учился в институте,  был физкультурником и  даже
победителем какой-то всесоюзной военно-спортивной игры. В ее комп-
лекс входило и ГТО - "Готов к труду и обороне",  и  "Ворошиловский
стрелок", и ориентировка - все на свете.
     Когда началась война и фронт оказался совсем близко, в городе
стали формировать из спортсменов истребительный отряд для борьбы с
немецкими диверсантами. Жора, естественно, записался одним из пер-
вых. Но в последний момент его вызвали в военкомат;  там Жору ждал
энкаведешник в штатском. Поздоровался за руку, назвал Георгием Ил-
ларионовичем и объяснил: в истребительный отряд идти не надо. Жора
останется в городе и предложит свои услуги немцам.  Отец Быстрова,
большой железнодорожный начальник, был арестован, как враг народа.
Это,  по словам чекиста, было сейчас большим плюсом: немцы проник-
нутся к Жоре доверием.  Тем более, что внешность очень подходящая,
арийская:  рыжие волосы,  рост под метр девяносто. А дальше - надо
стать для них своим человеком,  пойти на службу в полицию,  в жан-
дармерию,  на худой конец,  в армию.  И работать на нашу разведку.
Ведь вы советский человек?..
     Жора сказал,  что да, и все пошло по чекистскому плану. Через
полгода он  уже  преподавал  рукопашный  бой в школе диверсантов в
эльзасском городе Конфлансе (Жора произносил его название  на  не-
мецкий манер:  Конфлянц).  От него я получил некоторые разъяснения
по поводу власовцев.  Это материя сложная;  скажу только, что наша
пропаганда называла власовцами всех русских, согласившихся воевать
на стороне немцев,  а это не точно.  Кроме  собственно  власовских
частей (до армии они по количеству не дотягивали), были еще вкрап-
ления в воинские части вермахта.  И всюду - в т.ч. и среди настоя-
щих власовцев  - публика была очень неоднородная:  идейные бойцы с
коммунизмом, карьеристы, а чаше всего - бедолаги, попавшие в плен,
наголодавшиеся и голодом загнанные в чужую армию.
     Рассказывали и такое:  военнопленных  заводили  в  баню,  всю
одежду отправляли на прожарку - а обратно не возвращали. Помывшим-
ся предлагали надеть серо-зеленую немецкую форму (а иногда -  чер-
ную, не то голландскую,  не то из какой-то прибалтийской республи-
ки). Надевай чужую форму или гуляй голышом... Не знаю, так ли было
- но чувствую, что очень похоже на правду.
     Жора Быстров предателем себя, понятно, не считал: он выполнял
задание, совершал, можно сказать, подвиг разведчика. После капиту-
ляции немцев явился к советскому командованию и рассказал свою ис-
торию. Жору обласкали; долго выдаивали сведения о всех частях, где
он успел послужить, а когда он выложил все, что знал, арестовали и
осудили на десять лет по ст. 58.1б - измена Родине.
     В лагере ему пришлось очень тяжело:  куда эвакуировались  его
мать и брат,  он не знал, посылок ждать было не от кого. Несколько
раз он совсем доходил - но кое-как выкарабкался: на Алексеевке ему
очень помог  Женя  Высоцкий.  Жорка  относился к нему с молчаливым
обожанием. Он и вообще был не болтлив,  сдержан -  но  с  чувством
юмора у Георгия Илларионовича обстояло хорошо. Так же, как у Евге-
ния Ивановича.  Про  то,  что Женя был отличный рассказчик,  я уже
упоминал. Рассказы у него были на любой вкус - и жутковатые, и ве-
селые (хотя, как правило и они кончались не очень весело для глав-
ного героя).
     Он рассказывал, например, про сослуживца своего отца, большо-
го подхалима.  На дне рождения Высоцкого-старшего, директора воен-
ного завода, этот сослуживец произнес тост:
     - Кто у нас был Ленин? Теоретик. А кто у нас Сталин? Практик.
А вы, товарищ Высоцкий - вы у нас и теоретик, и практик!
     Год был неподходящий - тридцать седьмой.  Подхалима посадили.
Немного погодя посадили и старшего Высоцкого, а потом и младшего.
     На следствии Женя держался молодцом,  ни в чем не признавался
-  да и не в чем было.  Следователь орал на него,  материл,  но не
слишком жал. Может, жалел? Жене было тогда семнадцать лет.
     Однажды его вызвали на допрос. В кабинете, кроме его следова-
теля, было еще четверо. У троих в руках резиновые дубинки, у одно-
го - отломанная от стула ножка.
     - Вот он,  Высоцкий, - объявил его следователь. - Не сознает-
ся, гаденыш.
     - Сознается, - сказал чужой следователь и поиграл дубинкой.
     - Спорим, не сознается! - азартно крикнул "свой". - А, Высоц-
кий?.. Говори, писал троцкистские листовки?!
     - Не писал.
     - Ну вот. Что я сказал?
     - Сознается, - заорали чужие, и двинулись на Женю, размахивая
дубинками. - Говори - писал?
     - Не сознавайся, - приказал свой.
     - Не писал. - Женя стал пятиться в угол.
     - Сознавайся!
     - Не сознавайся!
     Концы дубинок прижали парнишку к стене; тот, что был с ножкой
от стула, замахнулся. Женя зажмурил глаза и отчаянно крикнул:
     - Не писал!
     Раздался хохот. Дубинки полетели на пол.
     - Молодец,  Высоцкий,  - удовлетворенно сказал Женин следова-
тель. - Ладно, иди пока.
     Женя говорил,  с него семь потов сошло.  Вернулся  в  камеру,
зная: свое он так и так получит...
     Юлику и Женя и Жорка сразу понравились. После работы мы соби-
рались у  него  в  каморке (он там не ночевал,  только обрабатывал
шахтстроевские наряды).  Его помощником  был  эстонец  по  фамилии
Нымм; при  нем мы болтали,  не стесняясь - эстонцы народ надежный.
Еще одним членом  компании  стал  электрослесарь  Борька  Печенев,
горьковчанин. Этот тоже был начинен всевозможными историями.  Он и
предложил: а давайте устроим конкурс - пускай каждый напишет расс-
каз на лагерную тему.  Жора Быстров отказался писать,  а остальные
решили: почему не попробовать? Бумага была под рукой, сели писать.
     Рассказики получились  короткие.  К нашему удивлению,  Женины
истории, которые он рассказывал  просто  артистически,  на  бумаге
превратились в вялое школьное сочинение. Борькино произведение то-
же не