Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Русскоязычная фантастика
      Песах Амнуэль. Каббалист -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -
В. ФРИН I. МОСКВА - ПОДОЛЬСК - МОСКВА В отличие от большинства моих близких друзей - и особенно подруг - я человек толстокожий, с малочувствительной нервной сис- темой и бедным воображением. Вежливо слушаю, но скучаю, когда рас- суждают про летающие тарелочки, снежного человека, Нострадамуса, бабу Вангу и бывших супругов Глоба. Никаких предчувствий у меня сроду не бывало, а что касается вещих снов, то я и простых, неве- щих, не вижу. Не было у меня предчувствия беды и в день, сильно изменивший мою биографию - 19 апреля 1944 года. Мы - т.е., я и моя невеста Нинка - стояли на перроне Курского вокзала. Стемнело, шел унылый, прямо-таки осенний дождик, и Нинки- но лицо было мокрым - наверно, от дождя, но мне хотелось думать, что от слез: она ведь провожала меня в армию, а до конца войны бы- ло больше года. Вот у нее что-то вроде предчувствия было: - Я чувствую, ты очень плохо поедешь. А я ее разубеждал: почему это плохо? Всю войну в эвакуации я катался без билета, на подножках вагонов, на буферах, а то и на куче каменного угля - голышом, чтобы не запачкать одежду. А сегод- ня я ехал добровольцем в часть, и мне в военкомате дали вместе с направлением билет до Тулы - и представьте, в купейный вагон. За- мечательно поеду, так я и не ездил никогда! Но она талдычила свое: - Нет, я чувствую: плохо поедешь. Для себя я это истолковывал просто: конечно, ей грустно рас- ставаться неизвестно на сколько с парнем, влюбленным до слепоты. Она-то меня совсем не так любила, но относилась хорошо, в этом я не сомневался - почему же не поплакать на прощанье? Очень гордый собой и Нинкиными слезами, я обнял ее, поцеловал и поехал в 38-й учебный запасной полк. Но до Тулы не доехал. Только я расположился на своем месте и по-хозяйски расстелил шинель, чтобы поспать по-человечески, как дверь отворилась и в ку- пе вошли трое: проводник, милиционер и штатский. - Ваши билеты, пожалуйста. На билеты трех других пассажиров они глянули мельком, а моим заинтересовались. - Тут что-то не так, - сказал штатский. - Что за нитки? Я объяснил, что нитками сшили все мои проездные документы в военкомате. - Нет, это надо проверить. Сейчас будет Подольск, сойдем, вы- ясним. Тут я забеспокоился, даже заволновался. Стал втолковывать им, что вот, первый раз за всю войну еду как человек, в хорошем ваго- не... Слезем, а как потом добираться до Тулы? - Да ты не бойся, - утешил меня штатский. - Проверим, и пое- дешь дальше этим же поездом. До Подольска было ехать еще с полчаса. Проводник вышел из ку- пе, а с двумя оставшимися мы коротали время в дружеской беседе. Услышав, что я был студентом ВГИКа, они проявили естественный ин- терес к киноискусству: правда ли, что Любовь Орлова - жена режис- сера Александрова? Да, правда. Поезд остановился. Мы выскочили из вагона. ("Ребята, давайте побыстрее! - торопил я. - Хочется поспеть до отправления. Ведь на буферах ездил, на подножках, а тут..." - "Да поняли мы, поняли. Успеем"). Бегом мы промчались вдоль состава, вбежали в комнату же- лезнодорожной милиции - в торце станционного здания. Там нас встретил низкорослый субъект в хромовых сапогах и пальто неприят- ного серозеленого цвета. Физиономия у него была тоже неприятная. - Расстегнитесь. Я расстегнул шинель; он быстро и умело обыскал меня. Теперь я сказал бы "прошмонал" - но тогда я лагерной фени не знал. И тем не менее - сам не понимаю почему - спросил совсем по-лагерному: - Чего ищешь, начальник? - А что? Ничего нет? К моему удивлению он отстегнул цепочку английских булавок, которые мама прицепила к нагрудному карману, и отложил в сторону. Трудно поверить, но я ведь и после этого ничего не заподоз- рил! Я же говорю: бедное воображение. Милиционер куда-то исчез, а я с двумя штатскими опять помчал- ся по платформе - в обратном направлении. Опять попросил: - Быстрее, ладно? И опять мне ответили: - Успеем. Но вместо того, чтобы посадить меня в вагон, мои провожатые свернули направо. Мы пробежали через зал ожидания и оказались на привокзальной площади. Там стоял - прямо как в дешевом романе - "черный автомобиль с потушенными фарами". А попросту - черная эмка. Вот тогда - только тогда! - я понял: это арест. За что, поче- му - этого я не успел подумать. Да в те времена арест был таким привычным, неприятным, но никого не удивлявшим делом, как, скажем, дождь или мороз. Я даже не испугался. А в голове промелькнули две коротенькие мысли. Об одной я вспоминаю с удовольствием, о второй - со стыдом. Собственно, первая была даже и не мысль, а так, ви- денье. Мне представилось какое-то помещение, где на грязном полу спят вповалку плохо одетые люди - то, что я часто видел в эвакуа- ции, хотя бы на вокзалах. "Десять лет. Переваляемся!" - с уверен- ностью сказал мне так называемый внутренний голос. А вторая, стыдная, мысль была такая: в рюкзачке у меня две банки, сгущенка и свиная тушонка. Я их собирался съесть в Туле вдвоем с Юликом Дунским, а теперь имею право съесть все один. Юлик тоже пошел добровольцем и получил направление в ту же часть. Только уехал на четыре дня раньше. Когда через год мы встретились в Бутырках, выяснилась, кстати, тайна моего купейного вагона. Юлику дали билет в общий; там было тесно, и он пошел искать, где попросторней. Поэтому чекистам пришлось в поисках "объекта" пройти чуть ли не полсостава; Подольск проехали и в Москву возвращались с добычей поездом. Неудобство, конечно. Вот почему мне дали билет в купе, с точно обозначенным местом.**) А вообще-то, как подумаешь - к чему такие сложности? Позвони- ли бы по телефону, сказали: "Возьмите сухари, кое-что из белья и явитесь в такую-то комнату на Лубянку". Явились бы как миленькие, без звука!.. Но нет, они играли в свои игры: мы, вроде, настоящие преступники, а они, вроде, настоящие сыщики. Казаки-разбойники!.. Так вот, посадили меня в черную эмку, и мы поехали. Сопровож- дающие поглядывали на меня с пакостными улыбочками. Могу их по- нять: такого доверчивого идиота им, видимо, еще не приходилось арестовывать.***) - На Лубянку везете? - мрачно спросил я. - Куда надо, - весело ответили они. И на этом окончилась моя вольная жизнь. Могу только добавить, что когда доехали "куда надо", а именно на Малую Лубянку, и машина остановилась в ожидании, пока откроются железные ворота, - прямо напротив костела, - я заговорил. (А по дороге молчал, к их разоча- рованию: наверно, хотели бы, чтоб уговаривал отпустить, уверял, что это недоразумение - я ни в чем не виноват). Заговорив, сказал: - Дайте поссать. Они разрешили, и я с удовольствием пописал на свою первую тюрьму. Примечания автора *) У моего любимого Феллини одно название я украл уже давно: воспоминания о Каплере и Смелякове, опубликованные в альманахе "Киносценарии", озаглавлены "Амаркорд-88". С легкими угрызениями совести краду второе. 58 - это "политическая" статья старого УК, в которой было полтора десятка пунктов. Наш, восьмой - "террор" - как раз посередине, на полпути. **) В военкомате, конечно, знали, что по дороге в часть нас арестуют. Вот почему, когда я пришел за документами, в комнату сбежались сотрудники из других отделов. Они смотрели на меня с ин- тересом; а сейчас мне кажется, что и с жалостью - по крайней мере один из них, интеллигентного вида еврей капитан. ***) "Здесь Гете ошибается". Им приводилось арестовывать и не таких: Юлик Дунский вел себя еще глупей. Когда его привезли на Лу- бянку и ввели в кабинет, где сидели два подполковника и майор, один из офицеров сказал: - Ну, товарищ Дунский, догадываетесь, почему вы здесь? И он решил, что его как добровольца, да еще знающего немного немецкий язык, хотят послать в школу, где готовят разведчиков. Он тонко улыбнулся и ответил: - Догадываюсь. - Тогда садитесь и пишите показания о своей антисоветской де- ятельности. - Пардон, - сказал Юлик. - Тогда не догадываюсь. Происходил этот разговор 15-го апреля 1944 г. II. Г И М Н А З И Я На тюремном жаргоне тех лет у каждой из московских тюрем была кличка; Сухановка называлась "монастырь", Большая Лубянка - "гос- тиница". Ее гордостью были паркетные полы: до революции в этом высоком здании, огороженном со всех сторон серыми кагебешными гро- мадами, помещалась гостиница страхового общества "Россия". Остри- ли: раньше страховое, теперь страховое. А Малую Лубянку, двухэтаж- ную внутреннюю тюрьму областного НКВД, нарекли "гимназией". Гово- рят, там когда-то действительно была женская гимназия. Привезли меня туда ночью и сразу же повели на допрос. В боль- шом кабинете было четверо чекистов: полковник, подполковник и два майора. Майоры помалкивали, а старшие вели допрос. Один из них, благообразный блондин, был серьезен и вежлив, другой, видом пога- же, время от времени симулировал вспышку праведного гнева и ни с того ни с сего принимался материть меня. Известная полицейская иг- ра - "добрый" следователь и "злой". Но я-то с ней познакомился впервые. А вообще, ничего особенного в тот раз не произошло. Мне предъявили бумагу, в которой было сказано, что я участник антисо- ветской молодежной группы - а про террор, который в нашем деле стал главным пунктом обвинения, не говорилось ни слова. Фамилии полковника и подполковника я забыл, майоров почему-то запомнил: один, черноволосый, с красивым диковатым лицом, был Букуров, а другой, похожий на артиста Броневого в роли Мюллера, был Волков. С Букуровым я больше не встречался, а с Волковым беседовал несколько раз, и об этом расскажу чуть позже. По окончании допроса меня отвели в бокс - маленькую, примерно два на полтора, камеру без окон и без мебели. Надзиратель отдал мне мамины оладьи из сырой картошки, открыл тушонку и банку сгу- щенного молока. Все это я тут же сожрал, не почувствовав, впрочем, вкуса, расстелил на полу шинель*) и сразу заснул очень крепким сном. Разбудил меня, не знаю через сколько времени, пожилой надзи- ратель - пошевелил сапогом и сказал с неодобрением: - Пахали, что ли, на них... И отвел меня в камеру. О камерах и сокамерниках будет отдельный разговор, а пока что о следователе Волкове. Похоже, что на Малой Лубянке он был главным интеллектуалом - тем, что англосаксы называют "mastermind". Не он ли сочинял сценарии наших дел? На допросах Волков придерживался роли строгого, но справедли- вого учителя. Его огорчала малая сообразительность ученика: предс- тавляете, Фрид не знает даже разницу между филером и провокато- ром?! Я действительно не знал. В первый же день я признался: да, мы с ребятами говорили, что брать плату за обучение - это противоречит конституции. Говорили и про депутатов Верховного Совета, что они ничего не решают. Но ког- да я пытался протестовать: разве это антисоветские разговоры? - Волков, вздохнув, терпеливо разъяснял мне, что к чему. - Сознайтесь, Фрид - вы сказали бы об этом у себя в институ- те, на комсомольском собрании? - На собрании? Нет, не сказал бы. - Так как же назвать такие высказывания? Советские? - Ну... Не совсем... Несоветские. - Фрид, вы же интеллигентный человек. Будьте логичны. Несо- ветские - значит антисоветские. Великий гуманист Максим Горький очень точно сформулировал: кто не с нами - тот против нас. - Но почему антисоветская группа? - Что же вы, сами с собой разговаривали? - В компании друзей. - Давайте я вам покажу толковый словарь Даля или Ушакова... Компания, группа - это же синонимы! Заметьте, никто не говорит, что у вас была антисоветская организация. Группа. Группа была... Вы согласны? Я соглашался. Сначала с тем, что несоветское и антисоветское - это одно и то же, потом, что группа это не организация, потом еще с чем-то, и еще, и еще. Соглашался, хотя уже понимал: коготок увяз - всей птичке пропасть. Но ведь мы не считали себя врагами; комсомольцы, нормальные советские ребята, мы чувствовали за собой вину - как ученики, нарушившие школьные правила. И изо всех сил старались доказать учителям, что мы не такие уж безнадежные: види- те, говорим правду; то, что было, честно признаем. Если бы мы и вправду были участниками вражеской группы или там организации - это для них разницы не составляло, - то и держа- лись бы, думаю, по-другому. Хитрили бы, упирались изо всех сил. Конечно, под конец они все равно сломали бы нас - но не с такой легкостью. Меня ведь и не били даже. Сажали два раза в карцер**) на хлеб (300 г) и на воду; держали без сна пять суток - но не лу- пили же резиновой дубинкой, не ломали пальцы дверью. На основании личного опыта я мог бы написать краткую инструк- цию для начинающих следователей-чекистов: "Как добиться от подс- ледственного нужных показаний, избегая по возможности мер физичес- кого воздействия". Пункт I. Для начала посадить в одиночку. (Я сидел дважды, две недели на Малой Лубянке и месяц на Большой). Пункт II. Унижать, издеваться над ним и его близкими. ("Фрид, трам-тарарам, мы тебя будем судить за половые извращения. "Поче- му?" - "Ты, вместо того чтобы е... свою Нинку, занимался с ней ан- тисоветской агитацией"). Пункт III. Грозить карцером, лишением передач, избиением, де- монстрируя для наглядности резиновую дубинку. Пункт IV. Подсадить к нему в камеру хотя бы одного, кто на своей шкуре испытал, что резиновая дубинка - это не пустая угроза. (С Юликом Дунским сидел Александровский, наш посол в довоенной Праге. Его били так, что треснуло небо. А я чуть погодя расскажу о "териористе" по кличке Радек). Пункт V. Через камерную "наседку" внушать сознание полной бесполезности сопротивления ... и т.д. Думаю, что подобная инструкция существовала. Во всяком слу- чае, все мои однодельцы подвергались такой обработке. Различались только частности; так, Шурику Гуревичу его следователь Генкин, грузный медлительный еврей, говорил: - Гуревич, лично я не бью подследственных. Я позову трех над- зирателей, вас положат на пол, один будет держать голову, другой ноги, а третий будет бить вас по пьяткам вот этой дубинкой. Это очень больно, Гуревич, - дубинкой по пьяткам! Гуревич верил на слово и подписывал сочиненные Генкиным "при- знания". Излюбленную следователями формулу "готов дать правдивые показания" мы несколько изменили (в разговорах между собой, конеч- но): "готов дать любые правдивые показания". Должен сказать, что после первых недель растерянности и острого ощущения безнадежности к нам возвратилась способность шутить, относиться к своему положе- нию с веселым цинизмом. Ведь были мы довольно молоды - 21-22 года; а кроме того, инстинкт самосохранения подсказывал, что чувство юмора поможет все это вынести. Ну разве можно было без смеха выслушивать такое: - Вы с Дунским пошли в армию добровольцами, чтобы к немцам перебежать. - Расстегнуть ширинку, показать? - Ты эти хохмочки брось! Знаешь, сколько на этом стуле сидело евреев - немецких шпионов?! - Это говорилось с самым серьезным ви- дом. Впрочем, у них достало здравого смысла эту версию не разви- вать: хватало других обвинений. А в том, что мы все подпишем, они не сомневались. Меня следователь пугал: - Мы из тебя сделаем мешок с говном! - А из говна конфетку? - слабо окусывался я. Близко познакомился с резиновой дубинкой Юлик Дунский. Было это так. В середине следствия (а мы провели на Лубянке почти год) Юлика повели на допрос не к его следователю, а куда-то в другое место. Ввели в комнату, где сидел за маленьким столом и что-то пи- сал незнакомый офицер; подвели к шкафу - обыкновенному платяному шкафу с зеркальной дверцей - и сказали: - Проходите. Он не понял, даже немного испугался: в шкаф? Может, это каме- ра пыток? Но шкаф оказался всего лишь замаскированным тамбуром пе- ред дверью генерала Влодзимирского - начальника следственной части по особо важным делам. Генерал был импозантен: не то поляк, не то еврей с черными бровями и седыми висками. - Садитесь, Дунский, - сказал он. - И расскажите мне откро- венно, что у вас там было. И Юлик решил, что вот наконец появился шанс сказать большому начальнику всю правду, раскрыть глаза на беззакония его подчинен- ных: ведь не было же никакой "антисоветской группы", никаких "тер- рористических высказываний" - все это выдумка следователей; все наши "признания" - липа!.. Он стал рассказывать, как мы вернулись из эвакуации, встретились в Москве со школьными друзьями, с Во- лодькой Сулимовым, побывавшим на фронте и тяжело раненым, с его женой Леночкой Бубновой, с Лешкой Суховым, Шуриком Гуревичем... Да, разговаривали, да, высказывали некоторые сомнения, но чтоб го- товить покушение на Сталина - это же бред, честное слово, такого не было и быть не могло!.. Генерал слушал, слушал, потом изрек: - Я надеялся, что вы чистосердечно раскаялись - а вы мне рассказываете арабские сказки?! Достал из ящика резиновую дубинку - такую каплевидную, с гоф- рированной рукояткой - вышел из-за стола, замахнулся и изо всей силы ударил по подлокотнику кресла, в котором сидел Юлий. Тот дер- жал руки на коленях. Отнял ладони - и увидел на брючинах влажные отпечатки: так моментально вспотели руки в ожидании удара. Юлик рассказывал, что на него навалилось такое отчаянье, та- кая злость - в том числе на себя, за глупую доверчивость - что он крикнул: - Я думал, вы действительно хотите узнать правду. Но вам не это нужно... Не буду ничего говорить! Влодзимирский постоял немного, помахивая дубинкой, потом бро- сил ее на стол. Приказал: - Уведите этого волчонка. И волчонка повели обратно в камеру. Меня к Влодзимирскому не водили; вот у Шварцмана, его замес- тителя, я побывал - в конце следствия. Это был тучный человек с лицом бледным от бессонницы. На воле я бы его принял за перегру- женного работой главного инженера какого-нибудь большого завода. - Фрид, - сказал он внушительно. - Мы вас, может быть, не расстреляем. - Я знаю. Он поглядел на моего следователя майора Райцеса, потом на ме- ня и спросил: - А как вы думаете, сколько вам дадут? На их лицах я увидел выражение обыкновенного человеческого любопытства. - Десять лет. - Ну и как? - Хватит с одного еврейского мальчика. Оба хихикнули и на этом разговор окончился. Меня действитель- но не расстреляли. Расстреляли самого Шварцмана - в 53-м вместе с Влодзимирским и другим заместителем следственной части по ОВД пол- ковником Родосом. Этот заслуживает отдельного рассказа. Он зашел поглядеть на меня перед нашим переводом с Малой на Большую Лубянку. Маленький, рыжий, с неприятной розовой физиономи- ей, он в тот раз был в штатском - в светлосером хорошем костюме. Снял пиджак, повесил на спинку стула и стал расхаживать по кабине- ту, заложив за спину короткие ручки, поросшие рыжим пухом. На брючном ремне - прямо на копчике - была у него желтая кобура кро- хотного пистолета. По-моему, он нарочно повернулся ко мне задни- цей, демонстрируя эту кобуру - видимо, представлялся себе зловещей и романтической фигурой. К этому времени я уже признался во всех несуществующих грехах и твердо стоял только на том, что о наших "контрреволюционных настроениях" ничего не знали Нина Ермакова, моя невеста, и два друга детства - Миша Левин и Марк Кога

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору