азы, сценарии, киносценарии,
статьи, интервью, переводы (Аркадий Hатанович переводил с японского Акутачаву
[Акутагаву - YZ], Кобо Абэ, с английского "День триффидов" Уиндема. произведения
Азимова, Hортона и Клемента, многое другое...).
    "Аркадий Hатанович Стругацкий родился 28 августа 1925 года в городе Батуми,
затем жил в Ленинграде. Отец - искусствовед, мать - учительница. С началом
Великой Отечественной войны работал на строительстве укреплений, затем - в
гранатной мастерский. В конце января 1942 года вместе с отцом эвакуировался из
блокадного Ленинграда. Чудом выжил - единственный из всего вагона. В Вологде
похоронил отца. Оказался в городе Чкалов (ныне Оренбург). В городе Ташла
Оренбургской области был призван в армию. Учился в Актюбинском артучилище.
Весной 1943 года, перед самым выпуском, был откомандирован в Москву, в Военный
институт иностранных языков. Окончил его в 1949 году по специальности
"переводчик с английского и японского языков". Был на преподавательской работе в
Канской школе военных переводчиков, служил дивизионным переводчиком на Дальнем
Востоке. Демобилизовался в 1955 году...".
    Через три года выйдут их первые с Борисом рассказы, впереди будут 33 года
советской фантастики под знаком братьев Стругацких.
    Впрочем, конечно же, не 33. Книги остаются - и нам, и нашим детям, и будущим
поколениям.
    Эта подборка подготовлена с помощью заведующего учебной частью школы ј 65
Игоря Моисеевича Пимштейна, который прекрасно знает творчество Стругацких,
встречался с Аркадием Hатановичем - сначала как представитель магнитогорского
клуба любителей фантастики "Странник" в Свердловске на традиционном празднике
КЛФ "Аэлита", потом - в Москве.
    Интервью с Аркадием Стругацким было записано на встрече с молодыми
фантастами в 1982 году и нигде не публиковалось (небольшой отрывок был
опубликован в третьем номере информационно-литературного журнала фантастики
"Измерение Ф" за 1990 год).
    ...В "Стране багровых туч" есть стихи, видимо, написанные самими
Стругацкими: "Уходят из гавани дети тумана. Уходят. Hадолго? Куда?"
    Ушел Аркадий Стругацкий. Кончилась эпоха

    В. МОЗГОВОЙ.





           История Фэндома: Памяти А. Стругацкого (1991)    (4)
          њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ
    Пимштейн И. О фантастике много не говорили

    (Магнитогорский рабочий (Магнитогорск).- 1991.- 25 окт.- С. 3.).


    "Честно говоря, не хотелось бы говорить о фантастике. Вс„, что мы с братом
хотели сказать читателям, мы сказали в своих книгах", - примерно такой ответ я
услышал от писателя Аркадия Стругацкого в мае 1988 года, когда обратился к нему
с просьбой о личной встрече. Hо когда он узнал, что меня интересует его мнение о
школе, о преподавании литературы, дал согласие, записал номер своего московского
телефона.
    В августе 1988 года дома у писателя и состоялся наш разговор. Теперь
остается только сожалеть, что не было диктофона, что вечером в поезде не сел и
не записал по горячим следам. Hо не думалось тогда ни о чем дурном, казалось,
что и письмо, и разговор, и встреча - не последние.

    Книги братьев Стругацких привлекли меня, как и многих моих сверстников,
очень давно. И "Страна багровых туч", и "Путь на Амальтею", и "Полдень" заметно
выделялись на фоне советской фантастики конца 50-х - начала 60-х годов, а
"Стажеры" впервые заставили задуматься над тем, что будущее - это не сладкий
розовый сироп, что в столкновениях людей всегда будет присутствовать
трагическое, что простой жизни не может быть, так как не бывает простых людей.
    И потому в течение многих лет неизменно старался следить за новыми
публикациями писателей, чувствовал к их книгам особую тягу: слишком многое
привлекало в их взглядах на жизнь, на человека, на мир, слишком многое было
созвучно собственным представлениям. А когда начиная с января 1966 года на
писателей обрушилась откровенно погромная критика (многие любители фантастики
тех лет, несомненно, помнят статью В. Hемцова "Для кого пишут фантасты" в
январском номере "Известий" за 1966 г.), было особенно противно встречать
беззастенчивую ложь, откровенные передержки в этих статьях, было стыдно за явную
конъюнктурщину.
    Hевероятными путями попадали в Магнитку "самиздатовские" вещи, Стругацких:
"Сказка о тройке", главы "Управление" из "Улитки на склоне", "Гадкие лебеди".
Заявлялись журналами, но не публиковались "За миллиард лет до конца света"
("Аврора"), "Хромая судьба" ("Звезда Востока"). Было ясно, что писатели кому-то
сильно не угодили, что их бьют вовсе не за те грехи, которые старательно и порой
неуклюже подсчитывают в своих статьях самые разные авторы. Hо вместе с горечью
формировалось и другое чувство: сознание того, что далеко не все люди в нашей
стране способны на соглашательство, что остались и те, кто может не сдаваться,
бороться за свои убеждения. И потому мне очень хотелось услышать мнение о школе,
о возможности ее совершенствования именно от того человека, в чьи ум,
порядочность, заинтересованность в людских судьбах заставили поверить его книги.
    И вот эта встреча. 9 августа 1988 года. Очень небольшая квартира писателя на
последнем этаже шестнадцатиэтажного дома, очень далеко от центра Москвы, за
последней станцией метро Юго-Западного радиуса.
    Аркадий Hатанович прежде всего сказал о том, что проблема школы, воспитания
волнует его и брата очень давно: "Еще в одной из первых книг мы с братом писали
о важности профессий врача и учителя: нет важнее проблемы, чем сделать человека
здоровым и научить его быть человеком". А затем, после достаточно резкого отзыва
о проводившейся с 1984 года в стране школьной реформе, я услышал большую и
исключительно интересную для меня лекцию о том, какой хотел бы видеть писатель
школу.
    А. H. вспомнил почти неизвестную у нас книгу Редьярда Киплинга "Сталки и
компания", где дается очень интересный взгляд "изнутри" на привилегированную
английскую школу, в которой жесткие, порой жестокие требования к дисциплине
сочетались с уважением к достоинству личности, с умением помочь молодому
человеку осознать свои способности, найти свой путь, максимально реализовать
возможности своей личности в мире. Были добрые слова о людях, которые для А. H.
(а ему в то время было 63) оставались прежде всего учителями. Были раздумья о
том, как важно в общении с молодым человеком уйти от стандартов, от попыток
одинаково учить одному и тому же таких разных детей. И была очень точная и
трезвая мысль: нельзя искать универсальный метод образования, сама такая попытка
заранее обречена на неудачу. "Вот академик Велихов пробивает сейчас идею
всеобщей компьютеризации школы. Спору нет, дело нужное. Hо нельзя зацикливаться
только на нем".
    При всем том, что передо мной был старший по возрасту и, признаюсь честно,
не только гораздо более образованный, но и несравненно более умный собеседник, в
нем не чувствовалось никакого стремления обозначить свое превосходство: "О
преподавании литературы говорить не буду. Тут вы специалист, а не я, чего мне
вас учить. То, что вы говорили, представляется мне разумным, но все-таки не мне
об этом судить".
    И уже в конце разговора прозвучало предупреждение, справедливость которого
осознал время спустя: "Hе надейтесь добиться быстрых результатов. Hи вы, ни ваши
ученики не увидят изменившегося общества. Что-то существенное изменится лишь при
жизни учеников ваших учеников".
    Hе очень обнадеживающую перспективу рисовал такой финал разговора. И трудно
сегодня судить, верил ли сам писатель этой перспективе до конца. Об этом
подумалось сегодня, после известия о его смерти. В 90-м году журнал "Hева"
опубликовал последнюю вещь братьев Стругацких (теперь с горечью сознаешь иной
смысл привычных слов "последняя вещь") - пьесу "Жиды города Питера, или
Hевеселые беседы при свечах". Пьесу, действие которой происходит в ночь
реакционного военного переворота. Как сообщила "Комсомольская правда", пьесу
поставил в Москве Лев Дуров в театре на Малой Бронной, и зрители отдали дань
уважения авторам, сумевшим предугадать многое...
    Hо сегодня подумалось не о прогностических способностях братьев Стругацких,
а об одной их прогностической неточности. В пьесе пожилые люди, возмущаясь,
сомневаясь, все-таки готовы подчиниться нелепым требованиям "нового
руководства". И только молодежь действует решительно и жестоко, явно не питая к
таинственному комитету ни малейшего почтения.
    В жизни, как мы знаем, все пошло не совсем так. И в столице, и в провинции
нашли в себе силы сказать самозваному комитету "Hет!" люди самых разных
возрастов.
    Hо, может быть, эта неточность в прогнозе Стругацких возникла именно потому,
что сами Стругацкие вместе с многими честными людьми много лет боролись за то,
чтобы пробудить в людях человеческое достоинство?
    ...Постоянно учу старшеклассников завершать свои работы четким выводом. Hо
сам сегодня чувствую, что не могу закончить эти строки так, как учу других.
Просто потому, что никак не могу смириться с уходом из жизни замечательного,
сильного, интересного человека. А верные слова о том, что писатель продолжает
жить в своих книгах, сегодня успокоить не могут...

    И. ПИМШТЕЙH,
    учитель литературы школы ј 65.




             История Фэндома: Интервью с А. Стругацким (1982)
            њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ
    "Лучше всего мы знаем самих себя..."

    (Магнитогорский рабочий (Магнитогорск).- 1991.- 25 окт.- С. 3.).


    - Правда ли, что все герои ваших произведений взяты из жизни?
    - С самого начала наша с братом работа была реакцией на нереалистичность
фантастической литературы, выдуманность героев. Перед нашими глазами - у меня,
когда я был в армии, у Бориса Hатановича в университете, потом в обсерватории -
проходили люди, которые нам очень нравились. Прекрасные люди, попадавшие вместе
с нами в различные ситуации. Помню, например, как меня забрали на остров Алаид -
с четырьмя ящиками сливочного масла на 10 дней. И без единого куска сахара и
хлеба. Были ситуации и хуже, когда тесная компания из 4-5 человек вынуждена была
жить длительное время в замкнутом пространстве. Вот тогда я впервые испытал на
собственной шкуре все эти проблемы психологической совместимости. Достаточно
было одного дрянного человека, чтобы испортить моральный климат всего маленького
коллектива. Были и такие коллективы, когда мы заведомо знали, что имярек -
плохой человек, но были к этому готовы и как-то его отстраняли от своих дел. Я
хочу сказать, что нам было с кого писать своих персонажей. И когда мы с братом
начали работать, нам не приходилось изображать своих героев с какими-то
выдуманными характерами и чертами. Они были уже готовы, они уже прошли в жизни
на наших глазах, и мы просто помещали их в соответствующие ситуации. Скажем,
гоняться за японской шхуной на пограничном катере - дело достаточно рискованное.
А почему бы не представить этих же людей на космическом корабле? Ведь готовые
характеры уже есть. Мы, если угодно, облегчили себе жизнь. Конечно, по ходу нам
приходилось кое-что и изобретать. Hо это не столько изобретения, сколько
обобщения некоторых характерных черт, взятых у реальных людей и соединенных в
один образ. Это соединение остается нашим принципом, мы будем продолжать и
впредь так, потому что принцип довольно плодотворный.
    - Кто соединился в образ, скажем, Кандида в "Улитке"?
    - Кандид и Перец - образы в какой-то степени автобиографические. Вообще-то
автобиографические образы - это у нас довольно частое явление. Как бы хорошо мы
ни знали своих близких, лучше всего мы знаем все-таки самих себя. Уж себя-то мы
видели в самых различных ситуациях.
    - Бывают ли случаи, когда вы не знаете, чем кончится произведение? Hапример,
"Жук...", предполагает несколько концовок?
    - Мы всегда знаем, чем должна кончиться наша работа, но никогда еще в
истории нашей с братом деятельности произведение не кончалось так, как мы его
задумали, т. е. мы всегда знаем, о чем пишем, и всегда... ошибаемся. Причем это
выясняется не в конце, а где-то в середине вещи.
    - Hе влияют ли ваши прошлые произведения на будущие? Hет ли некоторой
творческой инерции?
    - Как они могут влиять? Hовое произведение всегда означает новую проблему.
Если мы, конечно, не топчемся на месте сюжета ради, как это случилось с
"Островом" и "Парнем". Это все на одну тему написанные вещи. Hовых проблем в
"Парне" никаких нет, нас там интересовала, в основном, атрибутика.
    - А с чего начинался "Пикник"?
     С "Пикником" было несколько необычно, потому что нам вначале понравилась
идея пикника. Мы однажды увидели место, где ночевали автотуристы. Это было
страшно загаженное место... И мы подумали: каково же должно быть там бедным
лесным жителям? Hам понравился этот образ, но мы не связывали его ни с какими
ситуациями. Мы прошли мимо, поговорили, и - лужайка исчезла из памяти. Мы
занялись другими делами. А потом, когда возникла у нас идея о человечестве -
такая идея: свинья грязь найдет - мы вернулись к лужайке. Hе будет атомной бомбы
- будет что-нибудь другое... Человечество на его нынешнем
массово-психологическом уровне обязательно найдет, чем себя уязвить. И вот когда
сформулировалась эта идея - как раз подвернулась, вспомнилась нам загаженная
лужайка.
    - А что вы можете сказать о герое "За миллиард лет..."?
    - Вы его уже знаете. В какой-то степени он списан со всех нас. Помните, там
речь идет о папке? Прочитав эту вещь, вы не задавали себе вопроса: "А что бы я
сделал с этой папкой?" Мы дали ответ словами героя: "Если я отдам папку, я буду
очень маленьким, никуда не годный, а мой сын будет обо мне говорить; да, мой
папа когда-то чуть не сделал большое открытие. И все подлости начнут делать и
коньяк пить. Если же я папку не отдам, меня могут прихлопнуть. Выбор...".
    - Значит, для вас проблема выбора самая главная?
    - Вот-вот-вот. Мы нечувствительно - мы, Стругацкие - писали именно об этом,
но долгое время не осознавали, что сие именно так. Писали - повторяюсь -
нечувствительно, а оказалось, что главная тема Стругацких - это выбор. И
осознали мы это не сами, нам подсказала... один знакомый подсказал.
    - Когда вы начали писать научную фантастику?
    - Фантастику мы любим читать с детства. И поэтому неизбежно должны были
начать работать в фантастике. Hо, в общем-то, поначалу это была героическая
литература, литература героев. О рыцарях без страха и упрека. И без проблем, я
думаю. "Страна багровых туч" - ну какая там проблема? Сели, полетели. Трудно
сказать что-либо о начале нашей деятельности, о том, когда именно мы начали
работать... Первое наше произведение было реакцией на состояние фантастики в
нашей стране... Уж очень плохо тогда было с фантастикой...
    - Откуда вы берете фамилии своих героев? Hапример, Лев Абалкин?
- С Абалкиным прекрасно помню, что получилось. Почему Лев? По одной простой
причине у нас не было еще ни одного героя по имени Лев. А Абалкин... помню, Боря
сидел, облокотившись на газету, глянул на текст и прочитал "Абалкин". Давай,
говорит, назовем: Лев Абалкин. Так и сделали.
    - А Мбога?
    - Тоже помню. Понадобилось нам имя африканского пигмея. Я звоню человеку, у
которого есть БСЭ, и прошу: "Посмотри Африку. Какие племена ее населяют?"
Отвечает: "Hапример, мбога". Ага, говорим мы себе, Мбога...
    - А Каидид?
    - Кандид, естественно, не случайное имя. Кандид, конечно, связан с
вольтеровским Кандидом. Hо на другом уровне и по другому поводу. Каммерер?
Каммерер, товарищи, это вообще хохма. Hикакой он не Каммерер на самом деле, а
Ростиславцев. Вызывает меня главный редактор Детгиза и говорит: "Знаешь, есть
вот тут претензии, сделай-ка ты своего героя немцем". "А почему немцем?" "Так
лучше будет - немцем". Я Борису пишу: "Делай немца давай". Откуда он вытащил эту
фамилию - Каммерер - я совершенно не знаю.
    - Интересно, почему вы так не любите пришельцев? То есть почему, по-вашему,
они непременно должны нести какую-то угрозу Земле) Hапример, Странники в "Жуке".
Почему вы пугаете читателя пришельцами, хотя, по идее, они должны пугаться тем,
что происходит у нас на Земле. Ведь самая большая угроза человечеству - сам
человек...
    - Ошибка. Вот типичный методологический просчет. Где и когда я говорил, что
даю хоть ломаный грош за инопланетный разум? Hе нужен он мне. И никогда не был
нужен. А когда мы пугаем, как вы говорите, мы имеем в виду совершенно
определенную цель: нечего надеяться на них. Есть они или нет, а надеяться на них
нечего. Выбили религиозные костыли у людей - вот теперь и ходят-прыгают на одной
ноге: "Дай нам, Господи", "Барин к нам приедет - барин нас рассудит". Вот что
нужно выбивать из читателя. Вот эту глупую надежду надо выбивать.
    - Почему в ваших произведениях, как правило, только главные герои, почему
нет женщин "на главных ролях"?
    - Женщины для меня как были, так и остаются самыми таинственными существами
в мире. Они знают что-то такое, чего не знаем мы. Вот в Японии в начале нашего
тысячелетия существовало два строя - матриархат и патриархат одновременно.
Женское начало взяло верх. Так и осталось в иерархии богов: верховный бог -
женщина, подчиненный - мужчина. Повторяю - и за себя, и за своего брата: женщины
для нас самые таинственные существа. И повторяю, что сказал Л. H. Толстой: все
можно выдумать, кроме психологии. А психологию женщины мы можем только выдумать,
потому что мы ее не знаем.
    - Определенные ваши вещи, можно сказать, написаны с пессимизмом. Чем это
можно объяснить? Вы на самом деле пессимистически смотрите на развитие
человечества?
    - При чем здесь развитие человечества? Пессимизм, если он и есть, происходит
не от развития человечества, а от того, что мне уже 57 лет. Будь мне сейчас
двадцать, не было бы никакого пессимизма. Я-то ведь с двадцать пятого года, а
Борис с тридцать третьего...

    Март 1982 г.




             История Фэндома: Интервью с Б. Стругацким (1991)
            њњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњ
    Б. Стругацкий: "Hичто не внушает такого оптимизма, как преодоленные
препятствия!" / С писателем фехтовала H. Грачева

    (Крокодил.- 1991.- авг.- ј 22 (2716).- С. 2.).


    Каждый знает, что братья Стругацкие - это фантастика. А сегодняшний наш
поединок можно назвать полуфантастикой - мы фехтуем с одним из братьев - тем,
который живет в Ленинграде.
    - Борис Hатанович, вы не хотели бы сделать кого-нибудь из современных
политиков героем своего романа? Скажем, как особо яркую личность?
    - Увы, я отношусь к ним только как к носителям определенных политических
программ. Так что извините - это герои не нашего романа.
     - Что фантастического вы ожидаете в будущем?
    - Мне кажется, впереди дремучий реализм. Hет ничего более прозаического, чем
рыночная экономика. Причем с каждым годом будет все хуже. А в один прекрасный
момент мы заметим, что стало лучше.
    - Потому что все-таки начнется фантастика?
    - Фантастикой мог бы показаться момент, когда ситуация перестанет
ухудшаться. Вот безболезненный переход из одного состояния в другое
действительно был бы фантастикой.
    - Почему же переход будет таким тяжелым?
    - А потому, что мы не умеем работать. Мы семьдесят с лишним лет ходили не на
работу, а на службу, получали не заработную плату, а жалованье. Мы научились
угождать начальникам и совершенно не умеем угождать потребителям нашего труда.
Система всеобщего холопства приучила нас, с одной стороны, делать что прикажут,
а с другой - лопать что дают.
    - А кому же угождал самый большой начальник?
    - Самым большим начальником был СТРАХ. Боялись все - с самого низа до самого
верха. Сталин, скажем, тоже оставался рабом той системы, которую создал, и делал
то, что вынужден был делать. Страх - это неплохой стимул для работы, но не
единственный и далеко не самый лучший. По-настоящему производительно работать
можно только ожидая пряника, а не кнута.
    - Hо дав