Уильям Питер Блэтти.
     Изгоняющий дьявола


     Когда же вышел он (Иисус) на берег, встретил  Его  один
человек...  одержимый  бесами с давнего времени... Он (нечистый
дух) долгое время мучил его, так что  его  связывали  цепями  и
узами,  но  он разрывал узы... Иисус спросил его: как тебе имя?
Он сказал: "легион".
                                              Евангелие от Луки

     Джеймс Торелло: Джексона повесили на мясной  крюк.  Под
такой  тяжестью тот даже разогнулся немного. И на этом крюке он
провисел трое суток, пока не издох.
     Фрэнк Буччери (посмеиваясь): Джекки,  ты  бы  видел  этого
парня.   Этакая   туша,  а  когда  Джимми  подсоединил  к  нему
электрическим провод...
     Торелло (возбужденно): Он  так  дергался  на  этом  крюке,
Джекки! Мы побрызгали его водичкой, чтобы он лучше почувствовал
электрические разряды, и он так заорал...
                                                   (запись ФБР)

      * ПРОЛОГ. Северный Ирак *

     Палящее  солнце  крупными каплями выжимало пот из упрямого
старика, которого мучило дурное предчувствие. Оно  было  похоже
на холодные мокрые листья, прилипающие к спине.
     Раскопки   закончены.   Курган   полностью   и   тщательно
исследован, все находки изучены, внесены в список и  отправлены
по   назначению.  Бусы  и  кулоны,  резные  драгоценные  камни,
фигурки, изображающие фаллос, каменные ступки с едва  заметными
остатками    охры,   глиняные   горшки.   Ничего   выдающегося.
Ассирийская шкатулка слоновой кости. И человек.  Точнее,  кости
человека.  Бренные  останки великого мученика, которые когда-то
заставляли старика задумываться  о  сущности  материи,  Бога  и
дьявола. Теперь он узнал все. Он почувствовал запах тамариска и
перевел  взгляд  на холмы, поросшие тростником, и на каменистую
дорогу, которая, извиваясь,  вела  в  места,  повергающие  всех
смертных  в  благоговейный  страх.  Поехав на север, можно было
попасть в Мосул, на восток -- в Эрбил. На  юге  лежали  Багдад,
Керкук и великий Небухаднезар.
     Старик  сидел  за столом в придорожной чайхане и, медленно
потягивая чай, смотрел на  свои  истоптанные  ботинки  и  брюки
цвета  хаки. Мысли одна за другой приходили ему в голову, но он
не мог соединить их в единое целое.
     Рядом  кто-то  засопел.   Хозяин   чайханы,   морщинистый,
сухощавый  старик, подошел к нему, шаркая пыльными ботинками со
смятыми задниками.
     -- Kaman chay, chawaga? / Еще чаю, парень? (арабск.)/
     Человек в хаки  отрицательно  покачал  головой,  продолжая
смотреть  вниз,  на  грязные ботинки, пропыленные суетой жизни.
Частички Вселенной, медленно размышлял он,-- материя, и тем  не
менее в основе этого -- дух. Для него дух и ботинки были только
двумя сторонами вечной и бесконечной материи.
     Курд  все  еще ждал. Человек в хаки посмотрел на его лицо.
Глаза у чайханщика были тусклые, словно на них натянули  мутную
пленку. Глаукома.
     Старик   вынул   бумажник   и   стал  медленно  перебирать
содержимое. Вот  несколько  динаров,  потрепанные  водительские
права,  выданные  в  Ираке,  поблекший  календарь  из  пластика
двенадцатилетней  давности.  На  обратной   стороне   виднелась
надпись:  "Все, что мы отдаем неимущим, возвратится к нам после
нашей  смерти".  Такие   календари   изготовлялись   иезуитской
миссией.  Он  заплатил  за чай, оставив 50 филсов на расколотом
столе, направился к своему джипу, сунул ключ в замок зажигания.
Нежное  позвякивание  ключей  в  этой  тишине  показалось   ему
оглушительным
     На  мгновение  старик  замер,  прислушиваясь  к окружающей
тишине. Впереди, на вершине далекого  холма  возвышались  крыши
домов.  Весь  Эрбил,  казалось,  висел  в  воздухе,  сливаясь с
черными тучами. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок.
Что ждало его?
     -- Allah ma'ak, chawaga. /Аллах с вами, парень (арабск.)/
     Какие гнилые зубы. Курд, улыбаясь, махал ему  на  прощание
рукой.  Человек  в  хаки  собрал все то доброе, что у него было
внутри, и улыбнулся.  Но,  как  только  он  отвернулся,  улыбка
исчезла.  Он  включил мотор, резко повернул руль и направился в
Мосул. Курд, в то время как джип набирал скорость, наблюдал  за
ним  с  непонятным чувством потери. Что уходило от него? Что он
чувствовал, пока этот незнакомец был рядом?  Курду  показалось,
что  рядом  с  посетителем он был в полной безопасности. Теперь
это чувство таяло вместе с исчезающим из вида джипом. Ему стало
неуютно и одиноко.
     Доскональная перепись находок была закончена в шесть часов
десять  минут.  Хранителем  древних  экспонатов  в  Мосуле  был
пожилой  араб  с  отвислыми  щеками.  Записывая в большую книгу
последнюю находку, он вдруг остановился на секунду и,  обмакнув
перо  в чернильницу, посмотрел на своего визави. Человек в хаки
о чем-то сосредоточенно думал. Он стоял у окна, засунув руки  в
карманы, и смотрел вниз, будто прислушиваясь к шепоту прошлого.
Хранитель музея с любопытством наблюдал за ним некоторое время,
а  затем  вновь  вернулся  к книге и мелким аккуратным почерком
дописал последнее слово. Затем, с облегчением вздохнув, положил
ручку и посмотрел на часы. Поезд в Багдад отправлялся в  восемь
часов. Он промакнул страницу и предложил выпить чаю.
     Человек  в  хаки  отрицательно покачал головой, пристально
разглядывая что-то на  столе.  Араб  наблюдал  за  ним  с  чуть
заметным  чувством  беспокойства.  Какая-то  тревога  витала  в
воздухе.  Он  встал,  подошел  поближе  и  почувствовал  легкое
покалывание  в  затылке. Его друг наконец шевельнулся и взял со
стола амулет. Он  задумчиво  повертел  его  в  руке.  Это  была
зеленая   каменная   головка   демона  Пазузу,  олицетворяющего
юго-западный ветер.  Демон  повелевал  хворями  и  недугами.  В
голове  виднелось  отверстие. Его владелец когда-то использовал
амулет как защиту от болезней.
     -- Зло  против  зла,--  сказал  хранитель  музея,   лениво
обмахиваясь  французским  научным журналом, на обложке которого
расплылось жирное пятно.
     Старик не двигался и не отвечал.
     -- Что-нибудь случилось, святой отец?
     Человек в хаки, казалось, не слышал его, весь  поглощенный
мыслями  об амулете. Это была самая последняя находка. Потом он
положил фигурку назад и вопросительно посмотрел на араба.
     Хранитель музея взял старика за руки и крепко сжал их.
     -- Святой отец, я чувствую, что вам не надо уходить.
     Его друг спокойно ответил, что уже пора, уже поздно.
     -- Нет-нет-нет, я имел в виду, чтобы вы не уезжали домой.
     Человек в хаки уставился на  крошечное  зернышко.  которое
прилипло  к  губе  старого  араба.  "Домой",--  повторил  он. В
звучании этого слова ему слышался какой-то безысходный конец.
     -- В Америку,-- добавил хранитель музея  и  сам  удивился,
зачем он это сказал.
     Человек  в  хаки  посмотрел на араба. Им всегда было легко
вдвоем.
     -- Прощай,--  прошептал  он.  Потом  быстро  повернулся  и
шагнул в сумерки навстречу длинной дороге к дому.
     -- Увидимся  через  год!  --  крикнул  ему  вслед араб. Но
человек в хаки не оглянулся. Араб наблюдал, как  старик  уходил
все  дальше и дальше. Скоро он вышел на окраину города, перешел
через Тигр. По дороге к развалинам он замедлил шаг, потому  что
с  каждым  шагом  зародившееся дурное предчувствие угнетало его
все сильней и сильней. Ему нужно было быть готовым, и  он  знал
это.
     Маленький   деревянный  мостик  через  мутный  ручей  Хоср
заскрипел под его тяжестью. Через минуту старик  стоял  на  том
холме,  где когда-то сверкала под солнцем Ниневия, открывая все
свои  пятнадцать  ворот  ассирийским  племенам.  Теперь   город
простирался  внизу,  покрытый кровавой пылью судьбы. Он стоял и
ощущал тревогу, чувствовал, что кто-то разрушает его мечты.
     Сторож-курд вышел из-за угла,  снял  с  плеча  винтовку  и
побежал  к нему. Затем, узнав его, резко остановился, улыбнулся
и пошел дальше.
     Человек в хаки осмотрел развалины. Храм Набу. Храм Иштара.
Он медленно шел вперед. Во дворце Ашурбанипала он остановился и
посмотрел  на  массивную  статую  из  извести:  острые  крылья,
когтистые  лапы, выпуклый, похожий на обрубок пенис. Рот застыл
в дикой усмешке. Демон Пазузу.
     И вдруг он поник. Он все понял. Неминуемое приближалось.
     Он смотрел на пропыленные  камни.  Сумерки  сгущались.  Он
услышал  лай  бездомных  псов,  рыскающих  стаями  по  окраинам
города. Солнечный диск медленно опускался к краю земли.  Старик
опустил  закатанные рукава рубашки, застегнул пуговицы. Подул с
юго-запада ветерок.
     Человек в хаки заспешил в Мосул. Сердце  его  сжималось  в
предчувствии скорой встречи со старым врагом...

      * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Начало *

     Глава первая

     Дом  сдавался  внаем.  Очень  ухоженный дом. Аккуратный. В
колониальном стиле. Обвитый плющом. Находился он в  Вашингтоне,
в  районе  Джорджтауна.  Через  дорогу располагалась территория
университета. Сзади -- крутой спуск на шумную М-стрит, а  внизу
-- мутный Потомак.
     Ранним утром первого апреля в доме было тихо. Крис Макнейл
лежала  в кровати и просматривала текст сценария для завтрашней
съемки. Регана, ее дочь, спала  внизу.  В  комнате  у  кладовой
спали  немолодые  экономка и мажордом, Уилли и Карл. Примерно в
половине  первого  Крис  оторвалась  от  текста.  Она  услышала
какое-то  постукивание.  Очень странные звуки. То приглушенные,
то громкие и  четкие.  Очень  ритмичные.  Похожие  на  какую-то
недобрую морзянку.
     Забавно.
     Минуту    она   прислушивалась,   затем   отвлеклась,   но
постукивание не прекращалось, и она не  могла  сосредоточиться.
Крис в сердцах швырнула сценарий на кровать.
     Боже, я сойду с ума!
     Она встала с твердым намерением разобраться, в чем дело.
     Крис  вышла  в  коридор  и  огляделась. Ей показалось, что
звуки идут из комнаты Реганы.
     Что это она там делает?
     Она спустилась в холл, постукивание стало  слышно  громче.
Когда  же  она  распахнула дверь и вошла в комнату, звуки резко
затихли.
     Что за чертовщина?
     Ее симпатичная одиннадцатилетняя дочка спала, прижавшись к
большому плюшевому круглоглазому медведю.
     Крис подошла к кровати, нагнулась и шепнула:
     -- Рэгс, ты не спишь?
     Дыхание ровное. И глубокое.
     Крис оглядела комнату. Бледные лучи света из зала легли на
картины, нарисованные Реганой, на ее игрушки.
     Ну, ладно,  Рэгс.  Твоя  глупая  мамочка  попалась.  На
удочку. Скажи теперь: "Первый апрель, никому не верь!"
     И  все  же  Крис знала, что на нее это не похоже. Ее дочка
была скромной и очень робкой девочкой.  Тогда  где  же  шутник?
Какой-нибудь дурак спросонок решил проверить отопительные трубы
или  канализацию?  Однажды  в  горах Бутана она несколько часов
подряд  смотрела  на  буддийского  монаха,  который  сидел   на
корточках   и   занимался   созерцанием.   В  конце  концов  ей
показалось,  что  он   воспарил.   Скорее   всего   показалось.
Рассказывая  об  этом  случае,  она  всегда  добавляла  "скорее
всего". Возможно, и теперь  ее  воображение  (довольно  богатое
само по себе) и выдумало этот стук.
     Ерунда -- я же слышала!
     Неожиданно   она   посмотрела   на  потолок.  Ага!  Слабое
царапанье!
     Крысы на чердаке! Господи! Крысы!
     Она вздохнула. Ну вот. Огромные толстые  хвосты.  Шлеп,
шлеп.  Как  ни  странно,  ей  полегчало.  И тут она впервые
обратила внимание на холод. Комната была совершенно выстужена.
     Мать подошла к окну.  Проверила  его.  Закрыто.  Потрогала
батареи. Горячие.
     В чем дело?
     Удивленная,  она  вернулась  к  кровати  и  потрогала щеку
девочки. Она была гладкая, немного влажная.
     Я, наверное, заболела.
     Крис посмотрела на дочь, на ее курносый нос и  веснушчатое
лицо, потом быстро наклонилась и поцеловала теплую щеку. "Я так
люблю  тебя",--  прошептала  она.  Затем  Крис вернулась в свою
спальню и вновь принялась за чтение сценария.
     Ей хотелось спать. Она перевернула страницу.  Бумага  была
измята,  края оборваны. Это работа режиссера-англичанина. Когда
он нервничает, то дрожащими руками отрывает полоску  бумаги  от
первой  попавшейся  страницы  и  жует ее, пока во рту у него не
вырастает большой бумажный ком.
     Милый Бэрк!
     Крис  зевнула  и  вновь  взглянула  на  сценарий.   Многие
страницы  были  объедены.  Она  вспомнила  про  крыс. У этих
маленьких сволочей, безусловно,  есть  чувство  ритма.  Она
решила утром отправить Карла за крысоловками.
     Пальцы Крис разжались. Сценарий выпал из рук.
     Крис  уснула.  Ей  снилась  ее  смерть.  Она  задыхалась и
растворялась, терялась в пустоте и все время думала: меня не
будет, я умру, меня не  будет  никогда,  о,  папа  не  допустит
этого,  я не хочу превратиться в ничто, навсегда,-- и опять
таяла, растворялась, и этот звон, звон, звон...
     Телефон!
     С тяжело бьющимся сердцем Крис вскочила и сняла трубку.
     Звонил помощник режиссера.
     -- В гримерной в шесть часов, дорогая.
     -- Ладно.
     -- Как дела?
     -- Если сейчас пойду под душ и приду в себя, значит, все в
порядке.
     Он засмеялся.
     -- Увидимся.
     -- Хорошо.
     Она повесила  трубку.  Немного  посидела,  раздумывая  над
своим  сном.  Сон?  Это  скорее  напоминало раздумья в полусне.
Такая    удивительная     ясность!     Конец     существования.
Невозвратимость.  Она  раньше  не  могла себе представить. О
Боже, этого не может быть!
     Но это, к сожалению, правда.
     Крис надела халат и быстро спустилась вниз, к реальному  и
шкворчащему жареному бекону.
     -- Доброе утро, миссис Макнейл!
     Седая  Уилли  склонилась  над  столом. Она выжимала сок из
апельсинов. Под глазами синие мешки. Чуть заметный акцент. Она,
как и Карл, была родом  из  Швейцарии.  Экономка  вытерла  руки
салфеткой и направилась к плите.
     -- Я  сама достану, Уилли. -- Крис, всегда наблюдательная,
заметила ее усталый взгляд.  Уилли  вернулась  к  столу,  ворча
что-то  себе  под нос. Крис налила кофе и принялась за завтрак.
Посмотрев на свою тарелку, она  тепло  улыбнулась.  Алая  роза.
Регана.  Мой  ангел.  Каждое утро, когда Крис снималась,
Регана тихонько вставала с кровати, шла на  кухню  и  клала  ей
цветок  на  тарелку,  а  потом,  сонная,  опять шла спать. Крис
покачала головой, вспомнив, что она когда-то хотела назвать  ее
Гонерильей.  Да. Все верно. Надо быть готовой к худшему.
Ее большие зеленые глаза стали вдруг похожи на глаза бездомного
или осиротевшего человека. Она вспомнила  о  другом  цветке.  О
сыне. Джэми. Он умер давно, когда ему было всего три года. Крис
в  то  время  была  молоденькой неизвестной девочкой из хора на
Бродвее. Она поклялась, что никого не будет любить так  сильно,
как Джэми и его отца, Говарда Макнейла. Уилли подала сок, и тут
Крис вспомнила о крысах.
     -- Где Карл? -- спросила она экономку.
     -- Я здесь, мадам.
     Мажордом   выглянул   из-за   двери   кладовой.  Властный.
Почтительный. Энергичный.  Вежливый.  Живые,  блестящие  глаза.
Орлиный нос. Абсолютно лысый.
     -- Послушай,  Карл.  На чердаке завелись крысы. Неплохо бы
купить капканы.
     -- Крысы?
     -- Я же сказала.
     -- На чердаке чисто.
     -- Ну, значит, у нас чистоплотные крысы.
     -- Никаких крыс.
     -- Карл, я их слышала ночью. -- Крис едва сдерживалась.
     -- Может, канализация,-- попробовал возразить Карл,--  или
отопительные трубы?
     -- Крысы!  Ты купишь в конце концов эти проклятые ловушки?
И перестань спорить!
     -- Да, мадам. Я пойду прямо сейчас!
     -- Не сейчас, Карл! Все магазины закрыты!
     -- Они и правда закрыты,-- проворчала Уилли.
     -- Посмотрим.
     Он ушел.
     Крис и Уилли обменялись взглядами,  потом  Уилли  покачала
головой  и  вернулась  к  бекону. Крис вспомнила про свой кофе.
Странный.  Странный  человек.  Так  же,  как  и   Уилли,
трудолюбивый,  очень  преданный.  И  все  же  было в нем что-то
такое, от чего Крис становилось не по себе. Что именно?  Может,
его  чуть  заметная заносчивость? Или его вызывающее поведение?
Нет. Что-то другое. Супруги жили у нее уже почти шесть лет,  но
Карла она никак не могла понять до конца.
     Крис  поднялась  в  свою  комнату  и надела свитер и юбку.
Посмотрела в зеркало и с удовольствием начала расчесывать  свои
короткие  рыжие  волосы,  вечно казавшиеся растрепанными. Потом
состроила рожицу и глупо усмехнулась. Эй,  милая  соседушка!
Можно  поговорить  с  твоим  мужем?  С  твоим  любимым? С твоим
негодяем?А, твой негодяй в богадельне? Это он  звонит!  Она
показала  язык  своему  отражению.  Поникла.  О Боже, что за
жизнь! Взяла коробку с гримом и париками, спустилась вниз и
вышла на тенистую чистую улицу.
     На мгновение Крис  остановилась,  вдохнула  полной  грудью
свежий  утренний  воздух  и посмотрела направо. Пошла дальше. К
своей работе, к этой веселой путанице, к бутафорской, шутовской
старине.
     Как только Крис вошла через главные ворота, ее  настроение
немного  улучшилось,  а  потом,  увидев  знакомые ряды фургонов
вдоль южной стены, где размещались костюмерные и гримерные, она
и вовсе повеселела. В восемь утра первого дня  съемок  она  уже
почти  пришла  в  себя,  потому  что  начала  спорить по поводу
сценария.
     -- Эй! Бэрк! Будь так добр, посмотри,  что  это  здесь  за
ерунда, а?
     -- Ага,  у  тебя  все-таки  есть  сценарий!  Прекрасно! --
Режиссер Бэрк Дэннингс, подтянутый и  стройный,  как  принц  из
волшебной  сказки,  озорно  и  лукаво  подмигнул ей и аккуратно
оторвал дрожащими пальцами полоску бумаги от сценария.
     -- Сейчас я начну чавкать,-- засмеялся он.
     Они стояли  на  площадке  перед  административным  зданием
университета среди актеров, статистов, технического персонала и
рабочих  ателье. Кое-где на лужайке уже разместились любопытные
зрители.  Собралось  множество  детей.  Оператор,  уставший  от
шумихи, поднял газету, которую жевал Дэннингс. От режиссера уже
с утра слегка отдавало джином.
     -- Да, я жутко доволен, что тебе дали сценарий.
     Это  был  изящный,  хрупкий,  уже  немолодой  человек.  Он
говорил с таким изысканным британским акцентом, что в его устах
даже самые страшные ругательства звучали красиво. Когда он пил,
то постоянно хохотал, казалось, что ему трудно сдерживать  себя
и оставаться хладнокровным.

     Пока  шли  съемки, солнце то ярко светило, то пряталось за
тучи, и к четырем часам небо окончательно нахмурилось. Помощник
режиссера распустил труппу до следующего дня.
     Что-нибудь стоящее следующей неделе
     Крис пошла домой. Она чувствовала усталость.  На  углу  ее
выследил   из   дверей   своего  бакалейного  магазина  пожилой
итальянец  и  попросил  дать  автограф.  Крис  расписалась   на
бумажном пакете и добавила "с наилучшими пожеланиями". Пока она
стояла  у  светофора,  взгляд  ее упал на католическую церковь.
Кто-то ей говорил, что здесь женился Джон Ф. Кеннеди. Здесь  он
и  молился.  Крис  попыталась  представить  его  среди набожных
морщинистых старушек и жертвенных свечей.
     Мимо  промчался   развозящий   пиво   грузовик,   громыхая
запотевшими банками.
     Крис перешла на другую сторону. Пошла вдоль улицы, и когда
проходила   мимо   школы,   ее  обогнал  какой-то  священник  в
нейлоновой куртке. Подтянутый. Небритый. Он  свернул  налево  и
направился в сторону церкви.
     Крис,   остановившись,   с  интересом  наблюдала  за  ним.
Священник торопился к небольшому  коттеджу.  Заскрипела  старая
дверь, и появился еще один священник. Этот был очень мрачный и,
по  всей вероятности, нервничал. Он кивнул молодому человеку и,
опустив голову,  заспешил  в  церковь.  Опять  скрипнула  дверь
коттеджа, и Крис увидела еще одного священника. Он поздоровался
со  своим  гостем  и  обнял  его за плечи. В этом движении было
что-то покровительственное. Он вовлек молодого человека внутрь,
и дверь захлопнулась с противным скрипом.
     Крис в недоумении уставилась