о следил за Рэйчел, направившейся к центру комнаты. Ее обращенный к Галили возглас означал, что она что-то услышала, но что? До меня доносились только наше дыхание и стук шагов Рэйчел по голому полу. Но ведь что-то привлекло ее внимание? Слегка вскинув голову, будто желая удостовериться, не почудилось ли ей что, она вся обратилась в слух. И тут раздался едва различимый скрип, настолько тихий, что я мог бы принять его за удары собственного сердца, если бы помимо меня его не услышала Рэйчел.
     Она посмотрела вниз, и я последовал за ее взглядом. Скрип усилился, половицы под ней стали смещаться, и Рэйчел, очевидно, ощутила кончиками пальцев ног некое движение, направленное к ней от центра комнаты. Теперь и я понял, что странный звук сопровождает происходившие у нас под ногами изменения: доски пола превращались в песок, который поднимался вверх под действием слабого, но беспрерывного тока воздуха.
     Когда Рэйчел обернулась ко мне, то по выражению ее лица я понял, что происходящее не столько ее беспокоит, сколько забавляет.
     - Смотрите! - воскликнула она и, обращаясь к Галили, добавила: - Все хорошо, милый.
     Она протянула к нему руки, и он, взволнованно взглянув на меня, медленно приблизился к ней. Ветер усилился, и доски вскоре совсем исчезли из виду, уступив место песку, который, перекатываясь, поблескивал под нашими ногами.
     Я посмотрел на Галили, который поспешил схватить Рэйчел за руку, и прочел в его глазах вопрос: что это еще за чертовщина и что Цезария собирается с нами сделать? Стены комнаты растворились, обратившись в серо-голубую дымку, а сводчатый потолок, несмотря на то что был сделан из толстых, покрытых слоем штукатурки досок, как будто испарился, и над нами появилось черное небо со звездами, свет которых становился все ярче и ярче. В какой-то миг мне показалось, что я лечу к ним с головокружительной быстротой, и, не дожидаясь, пока иллюзия полностью завладеет мной, я перевел взгляд на своих спутников, которые крепко держали друг друга за руки.
     Внезапно я ощутил на себе легкий толчок, и Тэнси спрыгнул на песок. Встав на колени, я оглядел дикобраза, чтобы убедиться, что он не ушибся. Комната вокруг нас трансформировалась, и в заботе о животном я, как ни странно, находил для себя некоторое успокоение. Однако Тэнси, как оказалось, в опеке не нуждался и прежде, чем я успел к нему прикоснуться, стремительно заковылял прочь. Проводив дикобраза взглядом, я вновь посмотрел наверх и увиденное окончательно отвлекло меня от всего.
     Нет, представшая моему взору сцена не была концом света - ни пылающего повсюду огня, ни мечущихся в панике зверей. Напротив, передо мной был удивительный и вместе с тем до боли знакомый пейзаж, который я никогда не видел воочию, но издавна рисовал в своем воображении, что, верно, делало, его еще более родным.
     Справа от меня возвышался дремучий лес, слева шумели воды Каспийского моря.
     Две старые как мир души прибыли к морю в ту далекую ночь...
     Это было то самое место, откуда брала начало жизнь святого семейства и куда забрел после драки рыбак Зелим. Та встреча не только переменила всю его дальнейшую человеческую жизнь, но даже жизнь после смерти. С этого места все начиналось.
     Тут мне ничто не угрожает, говорил я себе, ведь это просто ветер, песок и море. Я посмотрел на дверь, вернее, туда, где должна была находиться дверь, но ее уже не было, я не мог вернуться в дом. Цезарии также нигде не было видно. Оглядывая окрестности, я попытался отыскать среди дюн чьи-нибудь следы - например, нового или прежнего Атвы - и вдали обнаружил останки корпуса лодки, которые казались черными при свете звезд, но никаких признаков женщины, ради которой мы сюда пришли, не заметил.
     - Куда, черт побери, нас занесло? - выругался Галили.
     - В этом месте ты принял крещение, - пояснил ему я.
     - Правда? - он окинул взглядом безмятежные воды Каспия. - Значит, именно здесь я пытался сбежать в море?
     - Верно.
     - И как далеко ты заплыл? - спросила его Рэйчел.
     Ответа я не расслышал, ибо вновь увидел Тэнси, который к тому времени, очевидно взяв чей-то след, удалился на довольно большое расстояние и направлялся к лодке. Посреди пути дикобраз издал гортанный звук и, вздернув голову, уверенно устремился к лодке, где, как я заподозрил, учуял ту самую особу, что поджидала нас.
     - Галили? - тихо обратился я к брату.
     Он оглянулся в мою сторону, и я указал ему в сторону берега. Укутав голову темным шелковым шарфом, в лодке сидела та самая женщина, что умела вызвать бури и сама была подобна им.
     - Видишь ее? - спросил я.
     - Вижу, - еле слышно ответил он и еще тише добавил: - Иди первым.
     Я не стал спорить, ибо умиротворенность пейзажа не сулила ничего страшного и я окончательно успокоился. Хотя, с другой стороны, подобная безмятежность ставила крест на моих надеждах расстаться с моим полукровным состоянием, и мне ничего не оставалось, как утешать себя тем, что окружающая обстановка не чревата для меня опасностями.
     Идя по следам Тэнси на песке, я направился к лодке. Свет звезд немного померк, но его было вполне достаточно, чтобы видеть, что Цезария, сидевшая на обломках лодки, словно посреди темного цветка, смотрит на меня.
     - Дети мои, - обратилась она к нам, - настал ваш час.
     Тем временем Тэнси доковылял до своей хозяйки, и Цезария, наклонившись, позволила ему взобраться на руки, где он сразу заурчал от удовольствия.
     - Мы искали тебя внизу, - начал объяснять я.
     - Туда я больше не вернусь, - сообщила она нам. - Там я выплакала слишком много слез. Теперь с этим покончено навсегда.
     Все это время она не сводила с меня глаз, вероятно потому, что не могла осмелиться посмотреть на сына, опасаясь обнаружить те самые слезы, с которыми, как она только что нас заверила, было покончено навсегда. Но я видел, что Цезарию буквально обуревают чувства, казалось, еще немного - и слезы вырвутся наружу.
     - От меня требуется что-нибудь еще? - спросил я у Цезарии.
     - Нет, Мэддокс, - произнесла она торжественно. - Спасибо. Ты и так сделал больше чем достаточно, дитя мое.
     Дитя. Помнится, в былые времена, обращаясь ко мне с этим словом, она вкладывала в него весь свой гнев. Но теперь оно прозвучало так восхитительно, что я снова ощутил себя ребенком, у которого впереди целая жизнь.
     - Тебе пора идти, - сказала она.
     - Куда?
     - Той самой дорогой, которой шел Зелим.
     Несмотря на то, что я явственно расслышал ее указания, с места я сдвинуться не мог. После всех предварявших эту встречу треволнений мне хотелось ее продлить на миг, два, три, дабы сполна насладиться ласковым взглядом Цезарии и изливающим бальзам на душу голосом. Наконец, не без усилий заставив ноги повиноваться себе, я направился в сторону леса.
     - Счастливого пути, - пожелала она мне вслед.
     Господи, с каким трудом мне давался каждый шаг! Несмотря на то что в некотором смысле я был слегка опьянен ощущением свободы, доставшейся мне ценой этой книги, в которой всякая изложенная мною мысль служила залогом будущего освобождения, уходить мне было очень и очень грустно.
     Снедаемый любопытством, сделав десятка два шагов, я решился оглянуться. Держась за руки, Галили и Рэйчел приблизились к Цезарии.
     - Теперь, чадо мое, твой черед, - слова Цезарии предназначались ее сыну.
     - Я заблудился, мама, - начал он. - Заблудился в этом мире. Но теперь я вернулся домой.
     - Тебе ничего другого не оставалось, кроме как вернуться домой, - сказала Цезария. - Все остальное ты разрушил.
     - Тогда позволь мне построить все заново, - взмолился Галили.
     - Тебе не достанет ума, дитя мое.
     - Но я буду не один, - не унимался Галили, - а вместе с моей Рэйчел.
     - С твоей Рэйчел... - голос Цезарии смягчился, и, поднявшись со своего места, она подала знак возлюбленной своего сына, чтобы та подошла ближе.
     Отпустив руку Галили, Рэйчел приблизилась к лодке. Переступив через борт бывшего судна, Цезария шагнула ей навстречу и оглядела с ног до головы. Я был слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение лица мачехи, но ясно представил, какое действие оказал на Рэйчел ее пронзительный взгляд, ибо не раз испытывал его на себе. Должно быть, Цезария хотела проникнуть в самую душу Рэйчел, чтобы в последний раз удостовериться в том, что она не ошиблась в этой особе.
     - Ты уверена, что желаешь получить именно это? - наконец спросила Цезария.
     - Это? - переспросила Рэйчел.
     - Этот дом? Эту семью? Моего сына?
     Рэйчел посмотрела через плечо на Галили, и воцарилась такая тишина, что мне почудилось, будто я слышу спокойное, уверенное движение звезд над головой.
     - Да, - сказала Рэйчел. - Именно этого я и хочу.
     - Тогда оно твое, - решительно заявила Цезария, распахнув свои объятия.
     - Значит ли это, что я прощен? - спросил Галили.
     - Если не сейчас, то когда еще? - рассмеялась она. - Иди же ко мне скорей, пока ты не успел в очередной раз разбить мне сердце.
     - О, мама!
     Подойдя к ней, он припал лицом к ее плечу, и она крепко прижала его к себе.

Глава VII

1

     Отправляясь по стопам Зелима, я уже не рассчитывал, что мне когда-нибудь придется писать эти строки, но случилось вот что. После того как долгожданное примирение свершилось и счастливое семейство осталось позади изливать свои чувства, я вошел в такой густой и мрачный лес, что отчаялся следовать изначально избранному курсу и предоставил случаю вершить мою судьбу. То, что я помнил о путешествии Зелима, не слишком меня утешало, ибо тот, если вы не забыли, стал жертвой изнасиловавших его бандитов, но я все же надеялся, что мне посчастливится больше. Хотя Цезария давно скрылась из виду, я верил, что она наблюдает за каждым моим шагом, направляя его в нужную сторону.
     Однако свое пристальное внимание ко мне она никак не обнаруживала. Я давно брел в беспросветной мгле леса, и с каждым шагом казалось, что она сгущается все больше и больше. Я шел, выставив руки вперед, чтобы не наткнуться на дерево, но это не спасало меня от терновых ветвей, нещадно царапавших мои лицо, руки и грудь, и от выступавших из земли корней. Спотыкаясь, я не раз падал лицом вниз, так что у меня перехватывало дыхание. Так вот, значит, какое благословение получил я от Цезарии, говорил про себя я, верно, не зря она пожелала мне счастливого пути. Если я не обманулся в своих предположениях и в самом деле пребывал в ее мире, тогда почему бы ей не устроить так, чтобы путь мне освещала какая-нибудь луна?
     Но это было бы слишком просто. А Цезария отнюдь не имела обыкновения без особой надобности проявлять доброту даже к самой себе. Вернее сказать, особенно к самой себе, и само возвращение сына не могло заставить ее поступиться некогда заведенным порядком.
     Я проделал длинный путь, и берег моря давно скрылся от моего взора, поэтому не могло идти и речи о том, чтобы повернуть назад. Не имея другого выхода, я продолжал следовать дорогой Зелима, утешая себя только тем, что рано или поздно мои мучения должны кончиться.
     Спустя много-много времени мой путь наконец подошел к концу. Завидев вдали янтарный свет и стараясь не выпускать его из виду, я направился навстречу брезжившему рассвету. С каким восторгом я взирал на бледные слоистые облака, чуть тронутые первыми лучами восходящего солнца! С какой радостью приветствовал этот свет, приветствовал дружную толпу птиц, заполонивших кроны деревьев у меня над головой! И хотя к этому времени я уже едва волочил ноги и дрожал от усталости, открывшийся моему взору пейзаж вкупе с хором птичьих голосов оказали на меня исцеляющее действие. Не прошло и пяти минут, как я выбрался из леса.
     Мое ночное путешествие оказалось гораздо более примитивным, чем мне представлялось. Как выяснилось, под действием чар Цезарии я вслепую вышел из дома и, прошествовав по лужайке, добрался через чащу до самой границы "L'Enfant". Очнулся как раз на том месте, где заканчивались священные земли Барбароссов и начинался остальной мир. Позади меня стеной стояли деревья, просветы меж которыми были заполнены столь густым подлеском, что ничего не было видно через три-четыре ярда. Впереди расстилался первозданный пейзаж: выступающие из болотистых топей холмы, островки деревьев и невозделанные поля. И никаких признаков жизни.
     Покинув кроны деревьев, птицы вспорхнули ввысь, отправившись в свой высокий полет, и теперь кружили у меня над головой, избирая свой путь. Глядя, как они парят в ярком бездонном небе, я почувствовал себя ничтожным и уязвимым. Я не мог противостоять искушению вернуться в дом и в свое оправдание находил уйму веских причин - нужно было попрощаться с Мариеттой, Забриной и Люменом, дописать несколько заключительных страниц к этой книге, убрать в моем кабинете и, наконец, запереть на замок личные бумаги. Словом, требовалось сделать и то и это, что не позволяло мне уйти в другой мир и сменить привычный образ жизни, да и вообще принимать столь ответственное решение надлежало лишь после обстоятельных раздумий и подготовки.
     Разумеется, все мои доводы были обыкновенными отговорками, и я попросту пытался найти повод, чтобы до лучших времен оттянуть тот страшный миг, когда мне придется вступить в большой мир. Я знал, Цезария неспроста так внезапно отправила меня в эту ссылку и, не дав мне возможности медлить, намеренно выставила под открытое небо.
     Взирая на представший моим очам унылый пейзаж и оценивая безрадостную перспективу, открывавшуюся предо мной, я вдруг услышал шорох в кустах за своей спиной и, обернувшись, увидел Люмена, который, сыпля отборными ругательствами, прокладывал себе путь через подлесок. Когда наконец ему удалось выбраться из зарослей, он был похож на полоумного лешего, из бороды и волос которого торчали ветки и колючки.
     - Мог бы быть и поблагодарней! - прорычал он, выплевывая изо рта листья и сопровождая свои слова гневным взглядом.
     - За что? - удивился я.
     Вместо ответа он поднял руки и показал мне два кожаных рюкзака, которые видали лучшие времена. Они были набиты так, что, казалось, вот-вот лопнут по швам.
     - Я принес тебе кой-какие вещицы. В дороге могут пригодиться, - сказал он.
     - Очень тебе благодарен.
     Он швырнул мне меньший рюкзак. Тот оказался тяжелым, и от него исходил запах затхлости.
     - Раскопал у себя очередной антиквариат? - полюбопытствовал я, увидев эмблему Конфедерации на клапане.
     - Ну да, - признался он, - Я хранил их вместе с саблей. Я положил туда твой пистолет, немного денег, свежую сорочку и флягу бренди.
     - А здесь что? - поинтересовался я, указывая на больший по размерам рюкзак.
     - Еще кое-какая одежда. Пара ботинок, ну и сам знаешь что.
     - Ты принес мою книгу, - улыбнулся я.
     - Ну, конечно. Ведь знаю, сколько любви ты вложил в этот проклятый труд. Я завернул ее в старый выпуск "Звезд и решеток".
     - Спасибо тебе, - поблагодарил его я, забирая второй рюкзак, который тоже был довольно увесистым, и вскоре мои плечи заставили меня пожалеть о своем многословии. Однако, заполучив рукопись, я обрадовался, как ребенок, которому вернули любимую игрушку.
     - Ради моей книги тебе пришлось зайти в дом, - констатировал я. - Зная, как ты терпеть не можешь этого...
     - Так было раньше, - оборвал меня он, отведя взгляд в сторону. - Но теперь там все по-другому. Звери гадят прямо на пол. Повсюду какие-то дамочки, - его лицо озарила шутливая улыбка. - Я уж думаю, может, мне тоже вернуться пожить в доме? Кое-кто из них, прямо скажем, что надо!
     - Они лесбиянки, - предупредил я.
     - Мне на это наплевать, - ответил он. - Они мне просто нравятся.
     - Откуда ты узнал, где меня искать?
     - Я слышал, как ты проходил мимо коптильни, разговаривая сам с собой.
     - И о чем я говорил?
     - Мне не удалось ничего разобрать. Когда я вышел из дома, ты просто шел вперед, как сомнамбула, и нес какой-то бред. Я сделал вывод, что тут не обошлось без ее участия. Без этой старой Повелительницы Любви.
     - Ты имеешь в виду Цезарию?
     Он кивнул.
     - Помнится, так любил ее величать наш отец. Старая Повелительница Любви, вся изо льда и жимолости. Неужто ты никогда не слышал, чтобы он ее так называл?
     - Нет, никогда.
     - Хм. Ну, словом, я сделал вывод, что она решила от тебя избавиться. И подумал, что неплохо было бы что-нибудь прихватить тебе в дорогу.
     - Спасибо. Ценю твое внимание, - моя откровенная благодарность несколько смутила Люмена.
     - Ну да ладно... - сказал он, отплевываясь от прилипшего к уголку рта обрывка листка. - Ты всегда был ко мне добр, брат.
     Наблюдая, как он выуживает листья из своей бороды, я задавал себе вопрос: не упустил ли я какой-нибудь важный штрих в исследовании этой семьи? И если он не был Паном и одновременно моим братом Дионисом, то...
     Поймав себя на этом размышлении, я едва не завыл.
     - В чем дело?
     - Я до сих пор сочиняю эту проклятую книгу, - ответил я.
     - Ты забудешь о ней, как только выберешься отсюда, - Люмен устремил задумчивый взгляд на раскинувшийся за моей спиной пейзаж.
     Я вспомнил, как однажды он говорил, что ему нельзя возвращаться в большой мир, ибо это окончательно лишит его рассудка, но сейчас я видел, насколько сильно искушала его перспектива пуститься в данное путешествие, и потому решил взять на себя роль Мефистофеля.
     - Хочешь составить мне компанию? - предложил я.
     - Да, - пробасил он, не отводя взгляда от залитых солнцем холмов. - Хочу пойти с тобой. Но не пойду. По крайней мере, сейчас. У меня чертовски много дел, брат. Нужно вооружить всех этих дамочек.
     - Вооружить?
     - Да... если они тут останутся...
     - Они не останутся.
     - Мариетта сказала, что останутся.
     - Правда?
     - Она так сказала.
     О господи, подумал я. Выходит, нашествие в конце концов состоялось, и "L'Enfant" пал, но не от рук Гири, а от стада лесбиянок.
     - Помнишь, что ты обещал? - продолжал Люмен.
     - Имеешь в виду твоих детей?
     - Значит, помнишь.
     - Конечно, помню.
     Глаза у него просветлели, и он широко улыбнулся.
     - Ты постараешься их разыскать.
     - Я постараюсь их разыскать.
     Неожиданно он приблизился ко мне и крепко обнял.
     - Я знал, ты меня не подведешь, - он звучно чмокнул меня в щеку. - Я люблю тебя, Мэддокс. И хочу, чтобы моя любовь всегда была с тобой. Чтобы она хранила тебя в пути, - он еще сильней стиснул меня в объятиях. - Слышишь меня?
     Я также попытался его обнять, хотя с двумя рюкзаками за спиной это не очень мне удалось.
     - Уже знаешь, с чего начинать поиски? - спросил он, высвобождая меня из своих объятий.
     - Не имею понятия, - признался я. - Буду следовать своим инстинктам.
     - И вернешь мне моих детей?
     - Раз ты этого хочешь.
     - Да, я этого хочу... - признался он.
     И посмотрел на меня долгим взглядом, в котором было столько любви, сколько я не испытывал на себе уже очень давно. Без долгих прощаний он повернулся и нырнул в густые заросли, которые через пять-шесть шагов поглотили его, а отделявшая меня от "L'Enfant" зеленая стена осталась стоять, не шелохнувшись.

2

     Люмен позаботился обо мне гораздо больше, чем мне показалось вначале, и не только упаковал мою книгу, но также положил лист чистой бумаги, несколько ручек и даже чернила. Он знал, что мне захочется описать свой отъезд из "L'Enfant", что мое прощание с домом будет концом этой книги.
     Отойдя от места нашего прощания не более чем на три мили, я устроился у дороги, чтобы изложить на бумаге наш последний с ним разговор, а также мои заключительные мысли. День ко мне благоволил. С утра дул легкий ветерок, и солнце согревало землю приятным теплом. Спустя несколько часов я вышел на дорогу, хотя не имел представления, куда она меня приведет. В некотором смысле я все еще иду по следам Зелима - несмотря на то что Каспийское море находится очень далеко, - иду вслепую, хотя в глубине души еще надеюсь. На что? Возможно, надеюсь найти крупицу истины, ключ к вопросу, который я хотел бы задать Никодиму: зачем он