. Уже не впервые в истории меньшинство
указывает путь, по которому пойдет дальнейшее развитие человечества. Тот
факт, что такое меньшинство существует, вселяет надежду на общее изменение
установки на обладание в пользу бытия. Эта надежда становится все более
реальной, поскольку факторами, обусловившими возможность возникновения этих
новых установок, являются те исторические перемены, которые едва ли могут
быть обратимы: крах патриархального господства над женщиной и родительской
власти над детьми.

ПРИРОДА ОБЛАДАНИЯ

Природа обладания вытекает из природы частной собственности. При таком
способе существования самое важное -- это приобретение собственности и мое
неограниченное право сохранять все, что я приобрел. Модус обладания
исключает все другие; он не требует от меня каких-либо дальнейших усилий с
целью сохранять свою собственность или продуктивно пользоваться ею. В
буддизме этот способ поведения описан как "ненасытность", а иудаизм и
христианство называют его "алчностью"; он превращает всех и вся в нечто
безжизненное, подчиняющееся чужой власти.

Утверждение "Я обладаю чем-то" означает связь между субъектом "Я" (или
"он", "мы", "вы", "они") и объектом "О".

Оно подразумевает, что субъект постоянен, так же как и объект. Однако
присуще ли это постоянство субъекту? Или объекту? Ведь я когда-то умру; я
могу утратить свое положение в обществе, которое гарантирует мне обладание
чем-то. Столь же непостоянным является и объект: он может сломаться,
потеряться или утратить свою ценность. Разговоры о неизменном обладании
чем-либо связаны с иллюзией постоянства и неразрушимости материи. И хотя
мне кажется, что я обладаю всем, на самом деле я не обладаю ничем, так как
мое обладание, владение объектом и власть над ним -- всего лишь преходящий
миг в процессе жизни.

В конечном счете утверждения "Я [субъект] обладаю О [объектом]" -- это
определение "Я" через мое обладание "О". Субъект -- это не "я как таковой",
а "я как то, чем я обладаю". Моя собственность создает меня и мою
индивидуальность. У утверждения "Я есть Я" есть подтекст "Я есть Я,
поскольку Я обладаю X", где Х обозначает все естественные объекты и живые
существа, с которыми я соотношу себя через мое право ими управлять и делать
их своей постоянной принадлежностью.

При ориентации на обладание нет живой связи между мной и тем, чем я владею.
И объект моего обладания, и я превратились в вещи, и я обладаю объектом,
поскольку у меня есть сила, чтобы сделать его моим. Но здесь имеет место и
обратная связь: объект обладает мной, потому что мое чувство идентичности,
то есть психическое здоровье основывается на моем обладании объектом (и как
можно большим числом вещей). Такой способ существования устанавливается не
посредством живого, продуктивного процесса между субъектом и объектом; он
превращает в вещи и субъект, и объект. Связь между ними смертоносна, а не
животворна.

Обладание -- Сила -- Бунт

Стремление расти в соответствии со своей собственной природой присуще всем
живым существам. Поэтому мы и сопротивляемся любой попытке помешать нам
развиваться так, как того требует наше внутреннее строение. Для того чтобы
сломить это сопротивление -- осознаем мы его или нет, -- необходимо
физическое или умственное усилие. Неодушевленные предметы способны в разной
степени оказывать сопротивление воздействию на их физическое строение
благодаря связующей энергии атомной и молекулярной структур, но они не
могут воспротивиться тому, чтобы их использовали. Применение гетерономной
силы (то есть силы, воздействующей в направлении, противоположном нашей
структуре, и пагубной для нормального развития) по отношению к живым
существам вызывает у них сопротивление, которое может принимать любые формы
-- от открытого, действенного, прямого, активного до непрямого,
бесполезного и очень часто бессознательного сопротивления.

Свободное, спонтанное выражение желаний младенца, ребенка, подростка и,
наконец, взрослого человека, их жажда знаний и истины, их потребность в
любви -- все это подвергается различным ограничениям.

Взрослеющий человек вынужден отказаться от большинства своих подлинных
сокровенных желаний и интересов, от своей воли и принять волю и желания, и
даже чувства, которые не присущи ему самому, а навязаны принятыми в
обществе стандартами мыслей и чувств. Обществу и семье как его
психосоциальному посреднику приходится решать трудную задачу: как сломить
волю человека, оставив его при этом в неведении? В результате сложного
процесса внушения определенных идей и доктрин, с помощью всякого рода
вознаграждений и наказаний и соответствующей идеологии общество решает эту
задачу в целом столь успешно, что большинство людей верят в то, что они
действуют по своей воле, не сознавая того, что сама эта воля им навязана и
что общество умело ею манипулирует.

Наибольшую трудность в подавлении воли представляет сексуальная сфера,
поскольку здесь мы имеем дело с сильными влечениями естественного порядка,
манипулировать которыми не так легко, как многими другими человеческими
желаниями. По этой причине общество более упорно борется с сексуальными
влечениями, чем с любыми другими человеческими желаниями. Нет нужды
перечислять различные формы осуждения секса, будь то по соображениям морали
(его греховность) или здоровья (мастурбация наносит вред здоровью). Церковь
запрещает регулирование рождаемости, но вовсе не потому, что она считает
жизнь священной (ведь в таком случае эти соображения привели бы к осуждению
смертной казни и войн), а лишь с целью осуждения секса, если он не служит
продолжению рода.

Столь ревностное подавление секса трудно было бы понять, если бы оно
касалось лишь секса как такового. Однако не секс, а подавление воли
человека является причиной подобного осуждения. Во многих так называемых
примитивных обществах не существует вообще никаких табу на секс. Поскольку
в этих обществах нет эксплуатации и отношений господства, им нет нужды
подавлять волю индивида. Они могут позволить себе не осуждать секс и
получать наслаждение от сексуальных отношений, не испытывая при этом
чувства вины. Самое поразительное, что подобная сексуальная свобода не
приводит в этих обществах к сексуальным излишествам, что после периода
относительно кратковременных половых связей люди находят друг друга, и
после этого у них не возникает желания менять партнеров, хотя они могут
расстаться друг с другом, если любовь прошла. Для этих групп, свободных от
собственнической ориентации, сексуальное наслаждение является одной из форм
выражения бытия, а не результатом сексуального обладания. Это не значит,
что следовало бы вернуться к образу жизни этих примитивных обществ, -- да
мы и не могли бы при всем желании этого сделать по той простой причине, что
порожденный цивилизацией процесс индивидуализации и индивидуальной
дифференциации сделал любовь иной, чем она была в примитивном обществе. Мы
не можем вернуться назад; мы можем двигаться лишь вперед. Важно то, что
новые формы свободы от собственности положат конец сексуальным излишествам,
характерным для всех обществ, ориентированных на обладание.

Сексуальное влечение -- это одно из выражений независимости, проявляемое
уже в очень раннем возрасте (мастурбация). Всеобщее осуждение помогает
сломить волю ребенка и заставить его испытывать чувство вины, сделав его,
таким образом, более покорным. В большинстве случаев стремление нарушить
сексуальные запреты по сути своей есть не что иное, как попытка мятежа с
целью вернуть себе прежнюю свободу. Но простое нарушение сексуальных
запретов не делает человека свободным; мятеж, так сказать, растворяется,
гасится в сексуальном удовлетворении... и возникающем затем чувстве вины.
Лишь достижение внутренней независимости помогает обрести свободу и сводит
на нет необходимость бесплодного бунта. Это справедливо и для любых других
видов поведения человека, когда он стремится к чему-либо запретному,
пытаясь вернуть себе таким образом свободу. Фактически всякого рода табу
порождают сексуальную озабоченность и извращения, а сексуальная
озабоченность и извращения не создают свободы.

Бунт ребенка находит множество других форм выражения: ребенок не желает
приучаться к чистоте; отказывается есть или, наоборот, проявляет
неумеренность в еде; он может быть агрессивным и проявлять садистские
наклонности, а кроме того, прибегать к самым различным способам причинить
себе вред. Зачастую этот бунт обретает форму своего рода "итальянской
забастовки" -- ребенок теряет ко всему интерес, становится ленивым и
пассивным -- вплоть до предельно патологических форм медленного
самоуничтожения. Результаты этой ожесточенной борьбы между детьми и
родителями являются темой исследования Дэвида Шектера "Развитие ребенка".
Все данные свидетельствуют о том, что в гетерономном вмешательстве в
процесс развития ребенка, а позднее и взрослого человека скрыты наиболее
глубокие корни психической патологии и особенно деструктивности.

Следует, однако, ясно понять, что свобода -- это отнюдь не вседозволенность
и своеволие. Человеческие существа -- как и особи любого другого вида --
обладают специфической структурой и могут развиваться лишь в соответствии с
этой структурой. Свобода не означает свободу от всех руководящих принципов.
Она означает свободу расти и развиваться в соответствии с законами
человеческого существования (автономными ограничениями). А это означает
подчинение законам оптимального развития человека. Любая власть, которая
способствует осуществлению этой цели, является "рациональной", если это
достигается мобилизацией активности ребенка, его критического мышления и
веры в жизнь. Власть же, которая навязывает ребенку чуждые ему нормы,
служащие самой этой власти, а не соответствующие специфической природе
ребенка, является "иррациональной".

Принцип обладания, то есть установка на собственность и прибыль, неизбежно
порождает стремление к власти -- фактически потребность в ней. Чтобы
управлять людьми, мы нуждаемся во власти для преодоления их сопротивления.
Чтобы установить контроль над частной собственностью, нам необходима
власть, ведь нужно защищать эту собственность от тех, кто стремится отнять
ее у нас, ибо они, как и мы сами, никогда не могут довольствоваться тем,
что имеют; стремление обладать частной собственностью порождает стремление
применять насилие для того, чтобы тайно или явно грабить других. При
установке на обладание счастье заключается в превосходстве над другими, во
власти над ними и в конечном счете в способности захватывать, грабить,
убивать. При установке на бытие счастье состоит в любви, заботе о других,
самопожертвовании.

ДРУГИЕ ФАКТОРЫ, НА КОТОРЫЕ ОПИРАЕТСЯ ОРИЕНТАЦИЯ НА ОБЛАДАНИЕ

Важным фактором усиления ориентации на обладание является язык. Имя
человека -- а у каждого из нас есть имя (причем когда-нибудь его может
заменить номер, если и в дальнейшем сохранится присущая нашему времени
тенденция к деперсонализации) -- создает иллюзию, будто он или она --
бессмертное существо. Человек и его имя становятся равноценны; имя
показывает, что человек -- это устойчивая неразрушимая субстанция, а не
процесс. Такую же функцию выполняют и некоторые существительные: например,
любовь, гордость, ненависть, радость, -- они создают видимость постоянных,
неизменных субстанций, однако за ними не стоит никакая реальность; они
только мешают понять то, что мы имеем дело с процессами, происходящими в
человеческом существе. Но даже те существительные, которые являются
наименованиями вещей, такие, как "стол" или "лампа", тоже вводят нас в
заблуждение. Слова означают, что мы ведем речь о постоянных субстанциях,
хотя предметы -- это не что иное, как некий энергетический процесс,
вызывающий определенные ощущения в нашем организме. Однако эти ощущения не
представляют собой восприятия конкретных вещей, таких например, как стол
или лампа; эти восприятия есть результат культурного процесса обучения --
процесса, под влиянием которого определенные ощущения принимают форму
специфических перцептов. Мы наивно считаем, что столы или лампы существуют
как таковые, и не можем понять, что это общество учит нас превращать наши
ощущения в восприятия, которые позволяют нам управлять окружающим нас
миром, чтобы мы могли выжить в условиях данной культуры. Как только такие
перцепты получают название, создается впечатление, будто это название
гарантирует их окончательную и неизменную реальность.

Потребность в обладании имеет еще одно основание, а именно биологически
заложенное в нас желание жить. Независимо от того, счастливы мы или
несчастны, наше тело побуждает нас стремиться к бессмертию. Но поскольку
нам известно из опыта, что мы не можем жить вечно, мы пытаемся найти такие
доводы, которые заставили бы нас поверить, что, несмотря на противоречащие
этому эмпирические данные, мы все-таки бессмертны. Жажда бессмертия
принимала самые различные формы: вера фараонов в то, что их захороненные в
пирамидах тела ожидает бессмертие; многочисленные религиозные фантазии
охотничьих племен о загробной жизни в изобилующем дичью крае; христианский
и исламский рай. В современном обществе начиная с XVIII века такие понятия,
как "история" и "будущее", заменили традиционно бытовавшее христианское
представление о царстве небесном: сейчас известность, слава, -- пусть даже
и дурная -- все то, что гарантирует хотя бы коротенькую запись в анналах
истории, -- в какой-то мере является частицей бессмертия. Страстное
стремление к славе -- это не просто выражение мирской суеты; оно имеет
религиозное значение для тех, кто больше уже не верит в традиционный
потусторонний мир. (Это особенно заметно в среде политических лидеров.)
Паблисити прокладывает путь к бессмертию, а представители средств массовой
информации превращаются как бы в священников нового типа.

Однако владение собственностью, возможно, больше, чем что-либо иное,
представляет собой реализацию страстного стремления к бессмертию, и именно
по этой причине столь сильна ориентация на обладание. Если мое "я" -- это
то, что я имею, то в таком случае я бессмертен, так как вещи, которыми я
обладаю, неразрушимы. Со времен Древнего Египта и до сегодняшнего дня -- от
физического бессмертия через мумификацию тела и до юридического бессмертия
через изъявление последней воли -- люди продолжали жить за пределами своего
психофизического существования. Посредством законной силы завещания
определяется передача нашей собственности грядущим поколениям; благодаря
закону о праве наследования я -- в силу того что являюсь владельцем
капитала -- становлюсь бессмертным.

ПРИНЦИП ОБЛАДАНИЯ И АНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Понять суть принципа обладания нам поможет обращение к одному из наиболее
важных открытий Фрейда, считавшего, что все дети в своем развитии после
этапа чисто пассивной рецептивности и этапа агрессивной эксплуатирующей
рецептивности, прежде чем достичь зрелости, проходят этап, названный
Фрейдом анально-эротическим. Фрейд обнаружил, что этот этап часто
продолжает доминировать в процессе развития личности и в таких случаях
ведет к развитию анального характера, то есть такого характера, при котором
жизненная энергия человека направлена в основном на то, чтобы иметь, беречь
и копить деньги и вещи, а также чувства, жесты, слова, энергию. Это
характер скупца, и скаредность обычно сочетается в нем с такими чертами,
как любовь к порядку, пунктуальность, упорство и упрямство, -- причем
каждая из них выражена сильнее обычного. Важным аспектом концепции Фрейда
является указание на существование символической связи между деньгами и
фекалиями -- золотом и грязью, связи, примеры которой он приводит. Его
концепция анального характера как характера, застывшего в своем развитии и
не достигшего полной зрелости, фактически представляет собой острую критику
буржуазного общества XIX века, в котором качества, присущие анальному
характеру, были возведены в норму морального поведения и рассматривались
как выражение "человеческой природы". Фрейдовское уравнивание денег с
фекалиями выражает скрытую, хотя и неумышленную, критику буржуазного
общества и его собственнической природы, критику, которую можно сравнить с
анализом роли и функции денег в "Экономическо-философских рукописях"
Маркса.

В данном контексте не имеет столь большого значения то, что Фрейд считал
первичной особую стадию развития либидо, а вторичной -- формирование
характера (хотя, по моему мнению, характер -- это продукт межличностного
общения в раннем детстве, и прежде всего продукт социальных условий,
способствующих его формированию). Важно то, что Фрейд считал, что
превалирующая ориентация на собственность возникает в период,
предшествующий достижению полной зрелости, и является патологической в том
случае, если она остается постоянной. Иными словами, для Фрейда личность,
ориентированная в своих интересах исключительно на обладание и владение, --
это невротическая, больная личность; следовательно, из этого можно сделать
вывод, что общество, в котором большинство его членов обладают анальным
характером, является больным обществом.

АСКЕТИЗМ И РАВЕНСТВО

В центре многих дискуссий на моральные и политические темы стоит вопрос:
"Иметь или не иметь?" На морально-религиозном уровне этот вопрос означает
альтернативу "аскетический или неаскетический образ жизни", причем
последний включает и продуктивное наслаждение, и неограниченное
удовольствие. Эта альтернатива почти теряет свой смысл, если акцент
делается не на единичном акте поведения, а на лежащей в его основе
установке. Аскетическое поведение, при котором человек постоянно поглощен
заботой о том, чтобы не наслаждаться, может быть всего лишь отрицанием
сильных желаний обладания и потребления. У аскета эти желания могут быть
подавлены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и
потреблению личность может быть в равной степени озабочена желанием
обладать и потреблять. Такой отказ посредством сверхкомпенсации, как
свидетельствуют данные психоанализа, встречается очень часто. Он
наблюдается и тогда, когда фанатичные вегетарианцы подавляют свои
деструктивные влечения, и когда фанатичные противники аборта подавляют свои
агрессивные импульсы или фанатичные поборники "добродетели" подавляют свои
"греховные" побуждения. Во всех этих случаях имеет значение не определенное
убеждение как таковое, а фанатизм, который его поддерживает. И как всегда,
когда мы сталкиваемся с фанатизмом, возникает подозрение, что он служит
лишь ширмой, за которой скрываются другие, как травило, противоположные
влечения.

В экономической и политической сфере столь же ложной является альтернатива
"неограниченное неравенство или абсолютное равенство доходов". Если
собственность каждого является функциональной и личной, то вопрос о том,
что один имеет больше, чем другой, не представляет собой социальной
проблемы: поскольку собственность не имеет существенного значения, между
людьми не возникает зависти. Вместе с тем те, кто печется о равенстве, о
том, чтобы доля каждого была в точности равна доле любого другого человека,
тем самым показывают, что их собственная ориентация на обладание остается
столь же сильной, хотя они и пытаются отрицать ее посредством своей
приверженности идее полного равенства. За этой приверженностью
просматривается истинная мотивация их поведения: зависть. Те, кто требует,
чтобы никто не имел больше, чем другие, защищают таким образом самих себя
от зависти, которую они стали бы испытывать, если бы кто-нибудь другой имел
что-нибудь хоть на унцию больше, чем они сами. Важно то, чтобы были
искоренены и роскошь, и нищета, равенство не должно сводиться к
количественному уравниванию в распределении всех материальных благ;
равенство означает, что разница доходов не должна превышать такого уровня,
который обусловливает различный образ жизни для разных социальных групп. В
"Экономическо-философских рукописях" Маркс подчеркивал это, говоря о
"грубом коммунизме", "отрицающем повсюду личнос