р и чем более неизбежным и катастрофическим кажется нам в
то же самое время конец цивилизации, тем более пагубным становится влияние
этой новой религии. Мы перестаем быть хозяевами техники и, напротив,
становимся ее рабами, а техника -- некогда жизненно важный элемент
созидания -- поворачивается к нам своим другим ликом -- ликом богини
разрушения (вроде индийской богини Кали), которой и мужчины и женщины
жаждут принести в жертву и самих себя, и своих детей. Продолжая сознательно
цепляться за надежду на лучшее будущее, кибернетическое человечество
закрывает глаза на тот факт, что оно уже превратилось в поклонников богини
разрушения.

Можно привести множество различных доказательств этого тезиса, но ни одно
из них не является столь убедительным, как два следующих, а именно, что
великие державы (и даже некоторые менее крупные государства) продолжают
разработку ядерного оружия со все увеличивающейся разрушительной силой и не
приходят к единственному здравому решению -- уничтожению всех ядерных
вооружений и заводов, поставляющих необходимый материал для создания
ядерного оружия, и что, в сущности, ничего не делается для того, чтобы
положить конец угрозе экологической катастрофы. Короче говоря, ничего
серьезного не делается для сохранения человеческого рода.

ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ ПРОТЕСТ

Дегуманизация социального характера и расцвет индустриальной и
кибернетической религий вызвали движение протеста, возникновение нового
гуманизма, корни которого в христианстве и философском гуманизме позднего
средневековья и эпохи Просвещения. Этот протест нашел свое выражение как в
теистических христианских, так и в пантеистических и нетеистических
философских теориях. Он исходил от двух противоположных сторон: от
романтиков, придерживавшихся консервативных политических взглядов, и
марксистов и других социалистов (и некоторых анархистов). И правые, и левые
были единодушны в своей критике индустриальной системы и вреда, наносимого
ею людям. Такие католические мыслители, как Франц фон Баадер, и
консервативные политические лидеры, как Бенджамин Дизраэли, излагая
проблему, нередко пользовались такими же формулировками, что и Маркс.

Каждая из сторон по-разному представляла себе пути спасения людей от
опасности превращения их в вещи. Романтики (правые) считали, что
единственно возможный выход состоит в том, чтобы остановить безудержный
"прогресс" индустриальной системы и вернуться к прежним, хотя и несколько
модифицированным формам социального порядка.

Протест левых можно было бы назвать радикальным гуманизмом, хотя он находил
выражение то в теистической, то в нетеистической форме. Социалисты считали,
что экономическое развитие остановить невозможно, что нельзя вернуться к
прежним формам социального порядка и что единственный путь к спасению --
это движение вперед и создание нового общества, которое освободило бы людей
от отчуждения, подчинения машине, от будущей дегуманизации. Социализм
явился синтезом средневековой религиозной традиции и постренессансного духа
научного мышления и политического действия. Он был, подобно буддизму,
"религиозным" движением масс, ибо, хотя по форме он всегда оставался
светским и атеистическим, целью его было освобождение людей от эгоизма и
алчности.

Необходимо дать хотя бы краткие комментарии, чтобы объяснить мое понимание
марксистского учения о социализме ввиду того, что советскими коммунистами и
западными социал-реформистами социализм превращен в материализм, цель
которого -- достижение всеобщего блага. Как отмечали в свое время Герман
Коген, Эрнст Блох и ряд других ученых, социализм представляет собой
нерелигиозное выражение пророческого мессианства. Вероятно, лучше показать
это на каком-нибудь примере, процитировав, скажем, отрывок из Кодекса
Маймонида, где дается характеристика мессианского времени: "Мудрецы и
пророки страстно ожидали прихода Мессии не для того, чтобы народ Израилев
восцарствовал над всем миром, и не для того, чтобы подчинить себе иноверцев
и возвыситься над другими народами, и не для того, чтобы он мог есть, пить,
проводить время в веселье. Они уповали, что Израиль пребудет свободным и
что народ его сможет посвятить себя изучению Книги и заключенной в ней
мудрости, и не будет ни одного нарушившего Закон, ни гонителя его, и каждый
будет достоин жить в мире грядущем. И не станет тогда ни голода, ни войны,
ни зависти, ни борьбы между людьми. Плоды земные явятся людям в изобилии, и
каждый получит все, в чем он нуждается. И одно только занятие останется
людям в целом мире -- познавать слово Божье. И станет тогда народ Израилев
поистине мудр, и откроется ему все ныне от людей сокрытое, и придет он к
такому пониманию всего, сотворенного Всевышним, на какое только способен
разум человеческий. Как писано: "Ибо земля будет наполнена ведением
Господа, как воды наполняют море" (Исаия, XI, 9)".

В этом отрывке цель исторического развития определяется как предоставление
каждому человеку возможности всецело посвятить себя изучению мудрости и
познанию бога, а не достижению власти или богатства. Мессианское время --
это время всеобщего мира, материального изобилия и отсутствия зависти между
людьми. Эта картина очень близка к тому пониманию цели жизни, которое
сформулировано Марксом в конце третьего тома "Капитала".

"Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается
работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по
природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального
производства. Как первобытный человек, чтобы удовлетворять свои
потребности, чтобы сохранять и воспроизводить свою жизнь, должен бороться с
природой, так должен бороться и цивилизованный человек, должен во всех
общественных формах и при всех возможных способах производства. С развитием
человека расширяется это царство естественной необходимости, потому что
расширяются его потребности; но в то же время расширяются и
производительные силы, которые служат для их удовлетворения. Свобода в этой
области может заключаться лишь в том, что коллективный человек,
ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен
веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы
он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с наименьшей
затратой сил и при условиях, наиболее достойных их человеческой природы и
адекватных ей. Но тем не менее это все же остается царством необходимости.
По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является
самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь
на этом царстве необходимости, как на своем базисе. Сокращение рабочего дня
-- основное условие" [Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 386 --
387. - Курсив мой. -- Э. Ф.].

Подобно Маймониду -- и в отличие от христианских и иудаистских учений о
спасении -- Маркс не постулирует какое-то окончательное эсхатологическое
решение; противоречие между человеком и природой сохраняется, однако
царство необходимости ставится, насколько возможно, под контроль человека:
"Но тем не менее это все же остается царством необходимости". Цель --
"развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство
свободы" (Курсив мой. -- Э. Ф.). Мысль Маймонида, что "одно только занятие
останется людям в целом мире -- познавать слово Божье", -- это для Маркса
"развитие человеческих сил, которое является самоцелью".

Иметь и быть -- этим двум различным формам человеческого существования
отводится главенствующая роль в идеях Маркса о возникновении нового
человека. Опираясь на эти две формы, Маркс переходит от экономических к
психологическим и антропологическим категориям, которые, как мы могли
убедиться, обсуждая Ветхий и Новый завет и учение Экхарта, являются в то же
время фундаментальными "религиозными" категориями. Маркс писал: "Частная
собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь
предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, то есть когда он
существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем,
едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д.,-- одним словом,
когда мы его потребляем... Поэтому на место всех физических и духовных
чувств стало простое отчуждение всех этих чувств -- чувство обладания. Вот
до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое
существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство. (О
категории обладания см. статью Гесса в сборнике "Двадцать один лист".)"
[Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 42, с. 120].

Марксова концепция бытия и обладания представлена в следующем обобщении:
"Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше
твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь... Всю... ту долю жизни и
человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде
денег и богатства..." [там же, с. 131].

И здесь Маркс, говоря о "чувстве обладания", подразумевает то же самое, что
и Экхарт, когда он говорил о "привязанности к своему "я", то есть жажду
вещей и приверженность к своему "я". Маркс говорит об обладании как о
способе существования, а не о собственности как таковой, не о неотчужденной
частной собственности как таковой. Ни роскошь, ни богатство, ни бедность не
являются целью существования; в сущности, Маркс рассматривает и роскошь и
бедность как порок. Цель -- "породить из себя".

Что же такое порождение из себя? Это активное, неотчужденное выражение
нашей способности, направленной на соответствующие объекты. Маркс
продолжает: "Каждое из его человеческих отношений к миру -- зрение, слух,
обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание,
деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности... являются в
своем предметном отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением
последнего" [там же, с. 120]. Такова в отличие от обладания форма
присвоения при бытии. Маркс выразил эту форму неотчужденной деятельности в
следующем отрывке: "Предположи теперь человека как человека и его отношение
к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь
обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты
хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно
образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей,
то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед
других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть
определенным, соответствующим объекту твоей воли, проявлением твоей
действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности,
то есть если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты
своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя
человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она -- несчастье" [там же,
с. 150--151).

Однако идеи Маркса вскоре были искажены, и, возможно, это произошло потому,
что он родился на сто лет раньше, чем следовало бы. И он, и Энгельс
полагали, что капитализм уже достиг предела своих возможностей и, таким
образом, революция -- не за горами. Они глубоко заблуждались, как вынужден
был признать это Энгельс уже после смерти Маркса. Они сформулировали свое
новое учение в период наивысшего развития капитализма и не предвидели, что
понадобится еще более ста лет, чтобы начался упадок и окончательный кризис
капитализма. В силу исторической необходимости этот вывод,
антикапиталистический по своей направленности, сделанный в период
наивысшего расцвета капитализма, должен был быть использован в
капиталистическом духе, чтобы иметь успех. Действительно, это и произошло.
Социализм и коммунизм основывались на буржуазной концепции материализма.
Некоторые высказывания из ранних работ Маркса (в целом же эти работы
расценивались как "идеалистические" заблуждения "молодого" Маркса)
повторялись как ритуальные заклинания, так же как на Западе произносятся
цитаты из Библии.

То обстоятельство, что Маркс жил в период наивысшего развития капитализма,
имело и другие последствия. Маркс, как представитель своей эпохи, не мог не
воспринять господствовавшие в его время представления и установки. Так,
например, некоторые авторитарные наклонности его личности, нашедшие
отражение в его трудах, сформировались под влиянием скорее
патриархально-буржуазного духа, нежели социалистического. При создании
"научного" социализма в отличие от социализма "утопического" Маркс следовал
примеру классиков политэкономии. Подобно этим экономистам, утверждавшим,
что экономика развивается по своим собственным законам, совершенно
независимо от человеческой воли, Маркс считал необходимым доказать, что
социализм обязательно будет развиваться в соответствии с экономическими
законами. Поэтому он иногда допускал такие формулировки, которые можно было
ошибочно принять за детерминистские. Это находило свое выражение в том, что
воле человека и его воображению не отводилось должного места в историческом
процессе. Такая невольная уступка духу капитализма облегчала процесс
искажения научной системы Маркса и превращения ее в систему, не
отличающуюся коренным образом от капитализма.

Если бы Маркс высказал свои мысли сегодня, когда начался -- и с каждым днем
все углубляется -- кризис капитализма, действительный смысл его учения мог
бы оказать влияние на людей и даже завоевать их умы при условии, конечно,
что мы вправе сделать такое историческое предположение. Во всяком случае,
каждая социалистическая или коммунистическая партия, заявляющая о своей
принадлежности к марксизму, должна отдавать себе полный отчет в том, что
социализм несовместим с бюрократической, ориентированной на потребление
социальной системой, что он несовместим с тем материализмом и
рационализмом, которые характеризуют как советскую, так и капиталистическую
систему*.
[* Явно ошибочные рассуждения Э. Фромма на этих страницах подвергнуты
критическому анализу во вступительной статье. -- Прим. ред.]

Только искажением социализма можно объяснить тот факт, что нередко подлинно
радикальные гуманистические идеи исходят от групп и индивидов, никогда не
считавших себя марксистами, или даже противников марксизма -- иногда из
числа активных в прошлом деятелей коммунистического движения.

Здесь невозможно назвать всех радикальных гуманистов послемарксовского
периода, однако ниже я все-таки приведу несколько примеров их учений. И
хотя воззрения этих радикальных гуманистов весьма отличаются друг от друга,
а иногда даже противоречат друг другу, все они разделяют следующие идеи:

-- производство должно служить реальным потребностям людей, а не
требованиям экономической системы;

-- между людьми и природой должны быть установлены новые взаимоотношения,
основанные на кооперации, а не на эксплуатации;

-- взаимный антагонизм должен уступить место солидарности;

-- целью всех социальных преобразований должно быть человеческое благо и
предупреждение неблагополучия;

-- следует стремиться не к максимальному, а к разумному потреблению,
способствующему благу людей;

-- индивид должен быть активным, а не пассивным участником жизни общества*.
[* Со взглядами социальных гуманистов можно познакомиться в книге
"Социалистический гуманизм" (под ред. Э. Фромма).]

Альберт Швейцер исходит из предпосылки неминуемого кризиса западной
культуры. "Но сейчас уже для всех очевидно, -- утверждает он, -- что
самоуничтожение культуры идет полным ходом. Даже то, что еще уцелело от
нее, ненадежно. Оно еще производит впечатление чего-то прочного, так как не
испытало разрушительного давления извне, жертвой которого уже пало все
другое. Но его основание также непрочно, следующий оползень может увлечь
его с собой в пропасть...

Способность современного человека понимать значение культуры и действовать
в ее интересах подорвана, так как условия, в которые он поставлен, умаляют
его достоинство и травмируют его психически"** [1973, с. 34, 40].
[** Этот и последующие отрывки взяты из книги А. Швейцера "Культура и
этика", которая была впервые опубликована в 1923 г. и над которой он
работал с 1900 по 1917 г.]

Характеризуя человека индустриального общества как "несвободного,
разобщенного, ограниченного", находящегося "под угрозой стать негуманным",
Швейцер продолжает: "Поскольку к тому же общество благодаря достигнутой
организации стало невиданной ранее силой в духовной жизни,
несамостоятельность современного человека по отношению к обществу принимает
такой характер, что он уже почти перестает жить собственной духовной
жизнью...

Так мы вступили в новое средневековье. Всеобщим актом воли свобода мышления
изъята из употребления, потому что миллионы индивидов отказываются от права
на мышление и во всем руководствуются только принадлежностью к
корпорации...

С отказом от независимости своего мышления мы утратили -- да иначе и быть
не могло -- веру в истину. Наша духовная жизнь дезорганизована.
Сверхорганизованность нашей общественной жизни выливается в организацию
бездумья" [с. 48--50. Курсив мой. -- Э. Ф.].

Индустриальное общество, по мнению Швейцера, характеризуется не только
отсутствием свободы, но и "перенапряжением" ([#220]beranstrengung) людей.
"В течение двух или трех поколений довольно многие индивиды живут только
как рабочая сила, а не как люди". Все это ведет к умиранию духовного
начала, и в процессе воспитания детей такими изнуренными родителями
оказывается утраченным нечто важное для их человеческого развития. "Позже,
сам став жертвой перенапряжения, он все больше испытывает потребность во
внешнем отвлечении... Абсолютная праздность, развлечение и желание забыться
становятся для него физической потребностью" [с. 42. Курсив мой. -- Э. Ф.].
И поэтому Швейцер ратует за сокращение производства и выступает против
чрезмерного потребления и роскоши.

Подобно доминиканскому монаху Экхарту, протестантский теолог Швейцер
настаивает на том, что человек не должен погружаться в атмосферу духовного
эгоизма, отстраняться от мирских дел, он должен вести активный образ жизни,
стараясь внести свой вклад в духовное совершенствование общества. "Если
среди наших современников встречается так мало людей с верным человеческим
и нравственным чутьем, то объясняется это не в последнюю очередь тем, что
мы беспрестанно приносим свою личную нравственность на алтарь отечества,
вместо того чтобы оставаться в оппозиции к обществу и быть силой,
побуждающей его стремиться к совершенству" [с. 50. Курсив мой. -- Э. Ф.].

Он приходит к выводу, что современная культура и социальная структура
приближаются к катастрофе, после которой наступит новый Ренессанс, "гораздо
более величественный, чем тот, который уже был"; Швейцер утверждает, что
если мы не хотим погибнуть, то должны стремиться к самообновлению в новой
вере. "В этом Ренессансе важнейшим будет принцип активности, которым
вооружает нас рациональное мышление -- единственный выработанный Человеком
рациональный и прагматический принцип исторического развития... Я убежден в
своей вере, что эта революция произойдет, если мы решимся стать мыслящими
человеческими существами" (Курсив мой. -- Э. Ф.).

Возможно, именно потому, что Швейцер был теологом и наибольшую известность
-- по крайней мере в философских кругах -- завоевал разработанной им
концепцией "благоговения перед жизнью" как основой этики, обычно
игнорируемой людьми, он стал одним из самых радикальных критиков
индустриального общества, развеявшим его мифы о прогрессе и всеобщем
счастье. Он понимал, что человеческое общество и мир в целом приходят в
упадок в результате индустриализации; уже в начале XX века он видел
бессилие и зависимость людей, разрушительное действие всепоглощающей
работы, необходимость меньше работать и меньше потреблять. Он говорил о
необходимости Возрождения коллективной жизни, которая должна быть
организована в духе человеческой солидарности и благоговения перед жизнью.

Завершая это изложение учения Швейцера