че, нежели
Теннисон или Басе. Он берет цветок "с корнями" и пересаживает его "в сад
прохладный", не разрушая его жизни. Позиция Гете является промежуточной
между позициями Теннисона и Басе: в решающий момент сила жизни берет верх
над простой любознательностью. Нет нужды добавлять, что в этом прекрасном
стихотворении Гете выражена суть его концепции исследования природы.
Отношение Теннисона к цветку является выражением принципа обладания, или
владения, но обладания не чем-то материальным, а знанием. Отношение же Басе
и Гете к цветку выражает принцип бытия. Под бытием я понимаю такой способ
существования, при котором человек и не имеет ничего, и не жаждет иметь
что-либо, но счастлив, продуктивно использует свои способности, пребывает в
единении со всем миром. Гете, безмерно влюбленный в жизнь, один из
выдающихся борцов против одностороннего и механистического подхода к
человеку, во многих своих стихотворениях выразил свое предпочтительное
отношение к бытию, а не к обладанию. Его "Фауст" -- это яркое описание
конфликта между бытием и обладанием (олицетворением последнего выступает
Мефистофель). В небольшом стихотворении "Собственность" Гете с величайшей
простотой говорит о ценности бытия:

Я знаю, не дано ничем мне обладать, Моя -- лишь мысль, ее не удержать,
Когда в душе ей суждено родиться, И миг счастливый -- тоже мой, Он
благосклонною судьбой Мне послан, чтоб сполна им насладиться.

Различие между бытием и обладанием не сводится к различию между Востоком и
Западом. Это различие касается типов общества -- одно ориентировано на
человека, другое -- на вещи. Ориентация на обладание -- характерная
особенность западного индустриального общества, в котором главный смысл
жизни состоит в погоне за деньгами, славой, властью. В обществах, в которых
отчуждение выражено в меньшей степени и которые не заражены идеями
современного "прогресса", например в средневековом обществе, у индейцев
зуни и африканских племен, существуют свои Басе. Возможно, что через
несколько поколений в результате индустриализации и у японцев появятся свои
Теннисоны. Дело не в том, что (как полагал Юнг) западный человек не может
до конца постичь философские системы Востока, например дзэн-буддизм, а в
том, что современный человек не может понять дух общества, которое не
ориентировано на собственность и алчность. И действительно, сочинения
Майстера Экхарта (которые столь же трудны для понимания, как и произведения
Басе или дзэн-буддизм) и Будды -- это в сущности лишь два диалекта одного и
того же языка.

ИДИОМАТИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ

Некоторое изменение смыслового значения понятий "бытие" и "обладание" нашло
в последние несколько столетий отражение в западных языках и выразилось во
все большем использовании для их обозначения существительных и все меньшем
--глаголов.

Существительное -- это обозначение вещи. Я могу сказать, что обладаю вещами
(имею вещи), например: у меня есть [я имею] стол, дом, книга, автомобиль.
Для обозначения действия или процесса служит глагол, например: я существую,
я люблю, я желаю, я ненавижу и т. д. Однако все чаще действие выражается с
помощью понятия обладания, иными словами, вместо глагола употребляется
существительное. Однако подобное обозначение действия с помощью глагола
"иметь" в сочетании с существительным является неправильным употреблением
языка, так как процессами или действиями владеть нельзя, их можно только
осуществлять или испытывать.

Давние наблюдения

Пагубные последствия этой ошибки были замечены еще в XVIII веке. Дю Маре
очень точно изложил эту проблему в своей посмертно опубликованной работе
"Истинные принципы грамматики" (1769). Он пишет: "Так, в высказывании "У
меня есть (я имею) часы" выражение "У меня есть (я имею)" следует понимать
буквально; однако в высказывании "У меня есть идея (я имею идею)" выражение
"У меня есть (я имею)" употребляется лишь в переносном смысле. Такая форма
выражения является неестественной. В данном случае выражение "У меня есть
идея (я имею идею)" означает "Я думаю", "Я представляю себе это так-то и
так-то". Выражение "У меня есть желание" означает "Я желаю"; "У меня есть
намерение" -- "Я хочу" и т. д."

Спустя столетие после того, как Дю Маре обратил внимание на это явление
замены глаголов существительными, Маркс и Энгельс в "Святом семействе"
обсуждали эту же проблему, но только более радикальным образом. Их критика
"критической критики" Бауэра включает небольшое, но очень важное эссе о
любви, где приводится следующее утверждение Бауэра: "Любовь... есть
жестокая богиня, которая, как и всякое божество, стремится завладеть всем
человеком и не удовлетворяется до тех пор, пока человек не отдаст ей не
только свою душу, но и свое физическое "Я". Ее культ, это -- страдание,
вершина этого культа -- самопожертвование, самоубийство".

В ответ Маркс и Энгельс пишут: "Бауэр "превращает любовь в "богиню", и
притом в "жестокую богиню", тем, что из любящего человека, из любви
человека он делает человека любви, -- тем, что он отделяет от человека
"любовь" как особую сущность и, как таковую, наделяет ее самостоятельным
бытием" (Маркс К. и Энгельс Ф., т. 2, с. 22--23). Маркс и Энгельс указывают
здесь на важную особенность -- употребление существительного вместо
глагола. Существительное "любовь" как некое понятие для обозначения
действия "любить" отрывается от человека как субъекта действия. Любовь
превращается в богиню, в идола, на которого человек проецирует свою любовь;
в результате этого процесса отчуждения он перестает испытывать любовь, его
способность любить находит свое выражение в поклонении "богине любви". Он
перестал быть активным, чувствующим человеком; вместо этого он превратился
в отчужденного идолопоклонника.

Современное словоупотребление

За два столетия, прошедших после Дю Маре, тенденция заменять глаголы
существительными приобрела такие масштабы, которые даже он сам едва ли мог
предвидеть. Вот типичный, хотя, возможно, и несколько утрированный, пример
из современного языка. Представим себе, что некто, нуждающийся в помощи
психоаналитика, начинает свою беседу с ним со следующего заявления:
"Доктор, у меня есть проблема, у меня бессонница. Хотя я имею прекрасный
дом, чудесных детей и у меня счастливый брак, я испытываю беспокойство".
Несколько десятилетий назад вместо "у меня есть проблема" этот пациент,
вероятно, сказал бы "я обеспокоен", вместо "у меня бессонница" -- "я не
могу заснуть", а вместо "у меня счастливый брак" -- "я счастлив в браке".

Современный стиль речи свидетельствует о наличии высокой степени
отчуждения. Когда я говорю "у меня есть проблема" вместо "я обеспокоен",
субъективный опыт как бы исключается: "Я" как субъект переживания
заменяется на объект обладания. Я преобразовал свое чувство в некий объект,
которым я владею, а именно в проблему. Но слово "проблема" -- это
абстрактное обозначение всякого рода трудностей, с которыми мы
сталкиваемся. Я не могу иметь проблему, потому что это не вещь, которой
можно обладать, в то время как проблема мною владеть может. Иными словами,
я сам себя превратил в "проблему", и вот теперь мое творение владеет мною.
Такой способ выражения обнаруживает скрытое, бессознательное отчуждение.

Можно, конечно, возразить, что бессонница -- это такой же симптом
физического состояния, как боль в горле или зубная боль, и потому мы вроде
бы вправе сказать "у меня бессонница", как и "у меня болит горло". И все же
некоторое различие здесь есть: боль в горле или зубная боль -- это телесные
ощущения, которые могут быть более или менее сильными, однако психическая
сторона в них выражена слабо. У меня может быть больное горло, поскольку у
меня есть горло, и может быть зубная боль, потому что есть зубы. Бессонница
же, напротив, является не телесным ощущением, а неким состоянием психики,
когда человек не может уснуть. Если я говорю "у меня бессонница" вместо "я
не могу уснуть", то я, таким образом, обнаруживаю свое желание избавиться
от ощущения тревоги, беспокойства и напряжения, которые не дают мне уснуть,
и бороться с явлением психического порядка так, как если бы это был симптом
физического состояния.

Приведу еще один пример: выражение "у меня огромная любовь к вам"
бессмысленно. Любовь -- это не вещь, которой можно обладать, а процесс,
некая внутренняя деятельность, субъектом которой является сам человек. Я
могу любить, могу быть влюблен, но любя, я ничем не обладаю. На самом деле,
чем меньше я имею, тем больше я способен любить.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ТЕРМИНОВ

"Иметь" -- на первый взгляд простое слово. Каждое человеческое существо
что-нибудь имеет: тело*, одежду, кров и так далее, вплоть до того, чем
обладают современные мужчины и женщины: автомобиль, телевизор, стиральная
машина и многое другое. Жить, ничего не имея, практически невозможно.
Почему же в таком случае обладание должно быть проблемой? Тем не менее
история слова "иметь" свидетельствует о том, что оно представляет собой
подлинную проблему. Те, кто считает, что "иметь" является самой
естественной категорией человеческого существования, будут, возможно,
удивлены, узнав, что во многих языках слово "иметь" вообще отсутствует. В
древнееврейском языке, например, выражение "я имею" должно быть передано
косвенной формой jesh li ("это относится ко мне"). Фактически языки, в
которых обладание выражается именно таким образом, превалируют. Интересно
отметить, что в развитии многих языков конструкция "это относится ко мне"
впоследствии заменялась конструкцией "я имею", однако, как указал Эмиль
Бенвенист, обратный процесс не наблюдался**.
[* Здесь следует хотя бы мимоходом отметить, что можно также и к своему
телу относиться по принципу бытия, воспринимая его как живое, что находит
свое выражение, когда говорят: "Я -- это мое тело", а не "У меня есть
тело". Весь опыт чувственного восприятия свидетельствует о таком отношении
к телу.
** Здесь и далее я использую примеры из работ Э. Бенвениста.]

Этот факт наводит на мысль, что развитие слова "иметь" связано с развитием
частной собственности, причем эта связь отсутствует в обществах, где
собственность имеет преимущественно функциональное назначение, то есть ею
владеют в целях использования. В какой степени обоснована эта гипотеза,
покажут дальнейшие социолингвистические исследования.

Если понятие "обладание" является, по-видимому, сравнительно простым, то,
напротив, понятие "бытие", или такая его форма, как "быть", является
гораздо более сложным и трудным для понимания. С точки зрения грамматики
глагол "быть" может употребляться в разном качестве:

(1) в качестве связки, как, например, в английском: "I am tall" ("Я [есть]
высокий"), "I am white" ("Я [есть] белый"), "I am poor" ("Я [есть]
бедный"), то есть грамматического показателя тождества (во многих языках
нет слова "быть", употребляемого в таком смысле: в испанском языке
проводится различие между постоянными свойствами, которые относятся к
сущности предмета (ser), и случайными свойствами, которые сущности предмета
не выражают (estar);

(2) в качестве вспомогательного глагола для образования формы
страдательного залога, как, например, в английском языке: "I am beaten" ("Я
избит"), где "Я" является объектом, а не субъектом действия (ср. с "I beat"
-- "Я бью");

(3) в значении "существовать" -- и в этом случае, как показал Бенвенист,
его следует отличать от глагола "быть", употребляемого в качестве связки
для обозначения тождества: "Эти два слова сосуществовали и всегда могут
сосуществовать, будучи совершенно различными" [Бенвенист, 1974, с. 203].

Исследование Бенвениста проливает новый свет на значение "быть" как
самостоятельного глагола, а не глагола-связки. "Быть" в индоевропейских
языках представлено корнем es-, имеющим значение "иметь существование,
принадлежать действительности". "Существование" и "действительность"
определяются как "нечто достоверное, непротиворечивое, истинное" [там же,
с. 204]. (В санскрите sant -- "существующий, действительный, хороший,
истинный", превосходная степень sattama, "самый лучший".) "Быть", таким
образом, по своему этимологическому корню означает нечто большее, нежели
констатация тождества между субъектом и атрибутом; это нечто большее, чем
описательный термин. "Быть" обозначает реальность существования того, кто
или что есть; оно констатирует его или ее достоверность и истинность.
Утверждение, что кто-то или что-то есть, относится к сущности лица или
вещи, а не к его или ее видимости.

Этот предварительный обзор значений слов "иметь" и "быть" позволяет сделать
следующие выводы.

1. Под обладанием и бытием я понимаю не некие отдельные качества субъекта,
примером которых могут быть такие утверждения, как "у меня есть автомобиль"
или "я белый", или "я счастлив", а два основных способа существования, два
разных вида самоориентации и ориентации в мире, две различные структуры
характера, преобладание одной из которых определяет все, что человек
думает, чувствует и делает.

2. При существовании по принципу обладания мое отношение к миру выражается
в стремлении сделать его объектом владения и обладания, в стремлении
превратить все и всех, в том числе и самого себя, в свою собственность.

3. Что касается бытия как способа существования, то следует различать две
его формы. Одна из них является противоположностью обладания, как это
показано на примере Дю Маре, и означает жизнелюбие и подлинную причастность
к миру. Другая форма бытия -- это противоположность видимости, она
относится к истинной природе, истинной реальности личности или вещи в
отличие от обманчивой видимости, как это показано на примере этимологии
слова "быть" (Бенвенист).

ФИЛОСОФСКИЕ КОНЦЕПЦИИ БЫТИЯ

Анализ понятия "бытие" осложняется еще и тем, что проблема бытия была
предметом многих тысяч философских трудов, и вопрос "Что есть бытие?"
всегда был одним из ключевых вопросов западной философии. Хотя это понятие
будет рассматриваться здесь с антропологической и психологической точек
зрения, представляется не лишним обсуждение его и в философском плане, так
как оно, несомненно, связано с антропологическими проблемами. Поскольку
даже краткое изложение развития представлений о бытии в истории философии
от досократиков до современной философии выходит за пределы данной книги, я
упомяну лишь об одном наиболее важном моменте: понятии процесса,
деятельности и движения как элементе, внутренне присущем бытию. Как
подчеркнул Георг Зиммель, идея о том, что бытие предполагает изменение, то
есть что бытие есть становление, связана с именами двух величайших и самых
бескомпромиссных философов периода зарождения и расцвета западной
философии: Гераклита и Гегеля.

Сформулированное Парменидом, Платоном и схоластическими "реалистами"
положение о том, что бытие есть постоянная, вечная и неизменная субстанция,
противоположная становлению, имеет смысл только в том случае, если исходить
из идеалистического представления, что мысль (идея) есть наивысшая форма
реальности. Если идея любви (в понимании Платона) более реальна, чем
переживание любви, то можно утверждать, что любовь как идея постоянна и
неизменна. Но если исходить из существования реальных людей -- живущих,
любящих, ненавидящих, страдающих, то можно сделать вывод о том, что нет
вообще ни одного существа, которое не находилось бы в процессе становления
и изменения. Все живое может существовать только в процессе становления,
только изменяясь. Изменение и развитие -- неотъемлемые качества жизненного
процесса.

Концепция Гераклита и Гегеля, согласно которой жизнь есть процесс, а не
субстанция, перекликается в восточном мире с философией Будды. В буддийской
философии нет места понятию о какой бы то ни было устойчивой неизменной
субстанции ни в отношении вещей, ни в отношении человеческого "Я". Ничто не
является реальным, кроме процессов*. Современная научная мысль
способствовала возрождению философских представлений о "мышлении как
процессе", обнаружив и применив их в естественных науках.
[* 3. Фишер, один из самых выдающихся, хотя и малоизвестных чешских
философов, связал буддийское понятие процесса с марксистской философией. К
сожалению, эта его работа была опубликована только на чешском языке и
поэтому недоступна для большинства западных читателей. (Мне она известна по
переводу на английский, выполненному в частном порядке.)]

ОБЛАДАНИЕ И ПОТРЕБЛЕНИЕ

Прежде чем приступить к обсуждению некоторых простых иллюстраций двух
способов существования -- обладания и бытия, -- следует упомянуть еще об
одном проявлении обладания, а именно инкорпорировании. Инкорпорирование
какой-либо вещи, которое человек осуществляет, например, съев или выпив ее,
представляет собой архаичную форму владения этой вещью. На определенной
ступени своего развития ребенок стремится засунуть в рот любую вещь,
которую ему хочется иметь. Это чисто детская форма обладания, характерная
для периода, когда физическое развитие ребенка еще не позволяет ему
осуществлять другие формы контроля над собственностью. Такую же связь между
инкорпорированием и владением можно обнаружить во многих разновидностях
каннибализма. Например, съедая человеческое существо, каннибал верил в то,
что он обретает таким образом его силы (поэтому каннибализм можно
рассматривать как своеобразный магический эквивалент приобретения рабов);
он верил, что, съев сердце храбреца, обретает его мужество, а съев тотемное
животное, обретет божественную сущность, символом которой является это
животное.

Конечно, большинство объектов не может быть инкорпорировано в физическом
смысле (а те, в отношении которых это возможно, исчезают в процессе
усвоения). Однако существует также символическое и магическое
инкорпорирование. Если я верю, что инкорпорировал образ какого-либо
божества, или образ своего отца, или животного, то этот образ не может
исчезнуть или быть отобран у меня. Я как бы символически поглощаю предмет и
верю, что он символически присутствует во мне. Так, например, Фрейд
объяснял суть понятия "Сверх-Я" как интроецированную сумму отцовских
запретов и приказаний. Точно так же могут быть интроецированы власть,
общество, идея, образ: что бы ни случилось, я ими обладаю, они как бы "в
моих кишках" и навсегда защищены от всякого внешнего посягательства. (Слова
"интроекция" и "идентификация" часто употребляются как синонимы, однако
трудно сказать, действительно ли они обозначают один и тот же процесс. Во
всяком случае, термин "идентификация" следует употреблять с большой
осторожностью, ибо в ряде случаев правильнее было бы говорить о подражании
или подчинении.) Существует много других форм инкорпорирования, не
связанных с физиологическими потребностями, а значит, ни с какими
ограничениями. Суть установки, присущей потребительству, состоит в
стремлении поглотить весь мир. Потребитель -- это вечный младенец,
требующий соски. Это с очевидностью подтверждают такие патологические
явления, как алкоголизм и наркомания. Мы особо выделяем эти два пагубных
пристрастия потому, что их влияние отрицательно сказывается на исполнении
человеком его общественных обязанностей. Хотя курение является не менее
пагубной привычкой, заядлый курильщик не подвергается столь суровому
осуждению, потому что курение не мешает ему выполнять его общественные
функции, а, возможно, "всего лишь" сокращает его жизнь.

Далее мы еще уделим внимание многочисленным формам потребительства в
повседневной жизни. Но сейчас мне хотелось бы лишь заметить, что
автомобиль, телевизор, путешествия и секс являются основными объектами
современного потребительства в сфере досуга, и, хотя мы привыкли считать
такое времяпрепровождение активной формой досуга, правильнее было бы
называть его пассивным.

В заключение можно сказать, что потребление -- это одна из форм обладания,
и возможно, в современных развитых индустриальных обществах наиболее
важная. Потреблению присущи противоречивые свойства: с одной стороны, оно
ослабляет ощущение тревоги и беспокойства, поскольку то, чем человек
о