наблюдателей" --
превратится в активную -- "демократию участия", -- в которой дела общества
будут столь же близки и важны для отдельных граждан, как их личные дела,
или, точнее, в которой благо общества становится личным делом каждого
гражданина. Участвуя в жизни общества, люди обнаруживают, что жизнь
становится более интересной и стимулирующей. Действительно, подлинную
политическую демократию можно было бы определить как демократию, при
которой жизнь становится именно интересной. Такая демократия соучастия -- в
отличие от "народной демократии" или "централизованной демократии" -- по
самой своей сути является антибюрократической и создает атмосферу,
практически исключающую возможность появления демагогов.

Определение методов демократии соучастия -- вероятно, гораздо более трудное
дело, чем разработка демократической конституции в XVIII веке. Для
выработки новых принципов и реализации методов построения демократии
соучастия потребуются гигантские усилия многих компетентных специалистов. В
качестве одного из многих возможных предложений, направленных на достижение
этой цели, я хотел бы вновь остановиться на идее, которую я выдвигал более
двадцати лет тому назад в книге "Здоровое общество", а именно: должны быть
созданы сотни тысяч групп (примерно по пятьсот непосредственно
контактирующих между собой человек в каждой) с тем, чтобы они составили
постоянно действующие совещательные органы, призванные принимать решения по
важнейшим вопросам экономики, внешней политики, здравоохранения,
образования и способов достижения общего блага. Эти группы должны были бы
получать всю соответствующую информацию (характер этой информации
описывается ниже), обсуждать ее (без давления со стороны) и принимать
решения путем голосования (а учитывая современные технические средства,
результаты голосования могли бы подводиться в течение одного дня). Вся
совокупность этих групп составила бы так называемую "Нижнюю палату",
решения которой наряду с решениями других политических органов оказали бы
большое влияние на законодательную деятельность.

Однако сразу же возникает следующий вопрос: "Зачем столь тщательно
разрабатывать все эти планы, если такую же функцию может выполнять опрос
общественного мнения, позволяющий определять мнение всего населения
практически в такие же короткие сроки?" Такое возражение затрагивает один
из самых проблематичных аспектов процесса выражения мнения. Что же
представляет собой "мнение", на котором основываются все опросы, как не
взгляды человека, сформированные в отсутствие адекватной информации,
критического размышления и обсуждения? Более того, при опросах
общественного мнения людям заведомо известно, что их "мнения" ничего не
значат и не приводят ни к каким результатам. Такие мнения лишь фиксируют
осознанные представления людей в данный момент, они ничего не говорят о
скрытых тенденциях, которые могут в изменившихся обстоятельствах привести к
совершенно противоположному мнению. Точно так же в ходе политических
выборов избиратели знают, что, проголосовав за какого-то кандидата, они
более не влияют на дальнейший ход событий.

В каких-то отношениях голосование на политических выборах еще хуже, чем
участие в опросе общественного мнения, из-за того, что мышление людей
притупляется в результате какого-то почти гипнотического воздействия на
них. Выборы становятся волнующим мелодраматическим шоу, "мыльной оперой",
когда на карту ставятся надежды и чаяния кандидатов, а не политические
проблемы. Избиратели могут даже стать участниками этих драматических
событий, отдав голоса за своего кандидата. И хотя немалая часть населения
отказывается принимать в этом участие, большинство людей захватывает это
современное зрелище, столь напоминающее игры гладиаторов, которых на арене
заменяют политики.

Формирование подлинного убеждения невозможно без выполнения по крайней мере
двух условий: адекватной информации и сознания, что принятое решение
возымеет какое-то действие. Мнения не имеющего никакой власти наблюдателя
не выражают его убеждений, а напоминают игру, аналогичную предпочтению нами
той или иной марки сигарет. По этим причинам мнения, высказываемые людьми
при опросах и на выборах, отражают самый низкий, а не самый высокий уровень
суждений. Подтверждением тому служат хотя бы следующие два примера наиболее
правильных суждений -- то есть решений, намного превосходящих уровень
принимаемых политических решений: это, во-первых, решения в сфере личных
дел человека (особенно в бизнесе, что было отчетливо показано Джозефом
Шумпетером) и, во-вторых, решения, принимаемые судом присяжных. Присяжные
-- это, как правило, самые обыкновенные граждане, которые должны принимать
решения часто в весьма запутанных и сложных случаях. Но присяжные получают
всю необходимую информацию по рассматриваемому делу, имеют возможность
основательно обсудить все детали и знают, что от их решения зависят жизнь и
счастье подсудимых. В результате их решения, как правило, свидетельствуют о
большой проницательности и объективности. Напротив, плохо информированные,
одурманенные рекламой, бессильные что-либо сделать люди неспособны выразить
никаких убеждений. В отсутствие информации, обсуждения и власти, способной
сделать решение эффективным, демократически выраженное мнение людей значит
не больше, чем аплодисменты на спортивных состязаниях.

Активное участие в политической жизни требует максимальной децентрализации
промышленности и политики.

В силу имманентной логики современного капитализма предприятия и
государственный аппарат становятся все больше и в конце концов превращаются
в гигантские конгломераты, централизованно управляемые сверху целой
бюрократической машиной. Одно из необходимых условий создания
гуманистического общества состоит в том, чтобы остановить процесс
централизации и начать широкую децентрализацию. И на это есть несколько
причин. Если общество превратится в то, что Мэмфорд назвал "мегамашиной"
(то есть если все общество, включая всех своих членов, уподобится огромной
централизованно управляемой машине), то практически не удастся избежать
наступления фашизма, поскольку а) люди уподобятся стаду баранов, утратят
способность критического мышления, станут совершенно беспомощными,
пассивными и в силу всего этого будут жаждать заполучить лидера, который
"знал бы", что им следует делать, -- вообще знал бы все, чего они не знают,
и б) такой "мегамашиной" сможет управлять каждый, кто получит к ней доступ,
просто нажимая на соответствующие кнопки. Мегамашина, подобно обычному
автомобилю, может, в сущности, функционировать и сама; иными словами,
сидящему за рулем человеку нужно лишь нажимать на те или иные кнопки,
править рулем и тормозом и следить за некоторыми другими, правда, столь же
простыми элементами; работу колес автомобиля или любого другого механизма в
мегамашине выполняют многочисленные уровни бюрократической администрации.
Даже человеку с весьма средним интеллектом и посредственными способностями
под силу управлять государством, окажись он у кормила власти. Функции
управления следует передать не государству, которое тоже становится
огромным конгломератом, а сравнительно небольшим районам, где люди знают
друг друга и могут судить друг о друге, а значит, могут активно участвовать
в управлении делами своего собственного сообщества. При децентрализации
индустрии следует предоставлять большую власть небольшим подразделениям
внутри данного предприятия и раздробить гигантские корпорации на мелкие
единицы.

Активное и ответственное участие в делах общества требует замены
бюрократического способа управления гуманистическим.

Большинство людей все еще считают, что любое управление непременно является
"бюрократическим", то есть отчужденным. Точно так же большинство людей не
осознают, сколь пагубен бюрократический дух и как глубоко проникает он во
все сферы жизни, даже в такие, где он не столь очевиден, например во
взаимоотношения врача и пациента, мужа и жены. Бюрократический метод можно
было бы определить как такой метод, при котором а) с людьми обращаются как
с вещами и б) о вещах судят скорее по их количеству, нежели по их качеству,
ибо это облегчает и удешевляет их учет и контроль. Во всех своих решениях
бюрократа руководствуются строго установленными правилами, в основе которых
лежат статистические данные, и не принимают во внимание тех живых людей, с
которыми они имеют дело. Принимаемые ими решения соответствуют
статистически наиболее вероятному случаю и рискуют ущемить интересы тех 5
или 10 процентов населения, которые не укладываются в эту модель. Бюрократы
боятся личной ответственности и стремятся спрятаться за свои правила; их
безопасность и самоуважение основаны на их верности правилам, а не законам
человеческого сердца.

Примером такого бюрократа был Эйхман. Он послал сотни тысяч евреев на
смерть не потому, что он их ненавидел; он никого не любил и никого не
ненавидел. Эйхман "выполнял свой долг": он исполнял свой долг, когда
посылал евреев на смерть; он исполнял свой долг и тогда, когда ему было
поручено просто ускорить их эмиграцию из Германии. Выполнять установленные
правила -- вот что имело для него первостепенное значение; он испытывал
чувство вины, только когда нарушал эти правила. Сам Эйхман утверждал (чем и
усугубил свою вину), что за всю свою жизнь чувствовал себя виновным лишь
дважды: когда в детстве прогулял уроки и когда не подчинился приказу
находиться в укрытии при воздушном налете. Это, конечно, не исключает того,
что Эйхман и многие другие бюрократы испытывали садистское удовлетворение
от ощущения власти над другими живыми существами. Но эти садистские
наклонности у бюрократов вторичны; им не свойственны чисто человеческие
реакции, они боготворят правила.

Я не хочу сказать, что все бюрократы -- эйхманы. Во-первых, немало людей
занимают бюрократические должности, но не являются бюрократами по своему
характеру. И во-вторых, во многих случаях бюрократизм не поглощает человека
полностью и не убивает в нем человеческое. И все же среди бюрократов много
эйхманов, с той лишь разницей, что им не приходится уничтожать тысячи
людей. Однако когда бюрократ в больнице отказывается принять находящегося в
критическом состоянии больного на том основании, что, по правилам, пациент
должен быть направлен в больницу врачом, то он действует совсем как Эйхман.
Таковы и работники сферы социального обеспечения, которые скорее обрекут
человека на голод, чем нарушат определенные правила своего бюрократического
кодекса. Такое бюрократическое отношение к человеку присуще не только
администраторам, но и некоторым врачам, медицинским сестрам, учителям,
профессорам, а также многим мужьям и родителям.

Как только человек сводится к простому номеру в каком-то списке, настоящие
бюрократы могут совершать по отношению к нему самые жестокие поступки, и не
потому, что ими движет жестокость, соответствующая важности их деяний, а
потому, что они не испытывают никаких человеческих чувств к своим
подопечным. И хотя бюрократы отличаются от отъявленных садистов, они более
опасны, ведь они не испытывают даже конфликта между совестью и долгом: их
совестью и является выполнение долга, люди как объекты сочувствия и
сострадания не существуют для них.

Старомодного, неприветливого бюрократа все еще можно встретить на старых
предприятиях или в таких крупных организациях, как отделы социального
обеспечения, больницы и тюрьмы, в которых даже единственный бюрократ
обладает значительной властью над бедняками или другими столь же
беззащитными людьми. На современном производстве бюрократов не обвинишь в
неприветливости, у них, вероятно, меньше садистских наклонностей, хотя они
и могут получать некоторое удовольствие от власти над людьми. Но и здесь мы
снова обнаруживаем бюрократическую приверженность к вещи -- в данном случае
к системе: они верят в нее. Корпорация -- это их дом, ее правила священны,
ибо они "рациональны".

Но никакие бюрократы -- ни старого, ни нового толка -- не могут
сосуществовать с системой демократии участия, поскольку бюрократический дух
несовместим с духом активного участия индивида в общественной жизни. Ученым
-- представителям новой социальной науки -- следует разработать планы
развития новых форм небюрократического широкомасштабного управления,
основанного не на механическом исполнении каких-то правил, а на
реагировании (в меру своей "ответственности") на запросы людей и на
конкретные ситуации. Небюрократическое управление вполне возможно, если мы
примем во внимание способность к спонтанным реакциям у администратора и не
станем делать фетиша из экономии.

Успех при создании общества, основанного на принципе бытия, зависит и от
множества других факторов. И внося следующие предложения, я отнюдь не
претендую на оригинальность; напротив, меня очень воодушевляет то, что
почти все эти предложения в той или иной форме уже были сделаны другими
авторами-гуманистами*.
[* Чтобы не перегружать книгу, я старался избегать цитирования большого
количества авторов, в чьих работах содержатся аналогичные предложения. Ряд
источников можно найти в Библиографии.]

Следует запретить все методы "промывания мозгов", используемые в
промышленной рекламе и политической пропаганде.

Эти методы "промывания мозгов" опасны не только потому, что они побуждают
нас покупать вещи, которые нам совсем не нужны и которые мы не хотим
приобретать, но еще и потому, что они вынуждают нас избирать тех
политических деятелей, которых мы никогда не избрали бы, если бы мы
полностью контролировали себя. Но мы далеко не полностью себя контролируем,
ибо в пропаганде используются методы гипнотического воздействия на людей. И
в целях борьбы с этой всевозрастающей опасностью мы должны запретить
использование всех форм гипнотического воздействия, применяемых пропагандой
как в области потребления, так и в области политики. Эти гипнотические
методы, используемые в рекламе и политической пропаганде, представляют
серьезную угрозу психическому здоровью, особенно ясному и критическому
мышлению и эмоциональной независимости. Я нисколько не сомневаюсь в том,
что тщательные исследования покажут, что употребление наркотиков наносит
здоровью человека гораздо меньший вред, чем различные методы "промывания
мозгов" -- от подпороговых внушений до таких полугипнотических приемов, как
постоянное повторение или отвлечение от рационального мышления под
воздействием призывов к сексуальному наслаждению ("Я Линда, люби меня!").
Обрушивающаяся на население реклама с ее чисто суггестивными методами,
характерными прежде всего для телевизионных коммерческих фильмов, является
одурманивающей. Такое наступление на разум и чувство реальности преследует
человека повсюду, не давая ему передышки ни на миг: и во время
многочасового сидения у телевизора, и за рулем автомобиля, и в ходе
предвыборной кампании с присущей ей пропагандистской шумихой вокруг
кандидатов и т. д. Специфический результат воздействия этих суггестивных
методов состоит в том, что они создают атмосферу полузабытья, когда человек
одновременно верит и не верит происходящему, теряя ощущение реальности.

Прекращение отравления населения средствами массового внушения окажет на
потребителей почти такое же воздействие, какое оказывает на наркоманов
воздержание от приема наркотиков.

Пропасть между богатыми и бедными странами должна быть уничтожена.

Нет сомнений в том, что существование и дальнейшее углубление пропасти
между богатыми и бедными странами приведет к катастрофе. Бедные страны уже
не воспринимают экономическую эксплуатацию их индустриальным миром как дар
божий. Повышение цен на нефть было началом -- и символом -- требований
колониальных народов положить конец существующей системе, которая обрекает
их продавать сырье по низким ценам, а покупать промышленные товары по
высоким. Точно так же война во Вьетнаме была символическим началом конца
политического и военного господства Запада над колониальными народами.

Что же произойдет, если не будут предприняты решительные шаги, чтобы
уничтожить эту пропасть? Либо какие-нибудь эпидемии распространятся столь
широко, что проникнут в оплот общества белых, либо голод доведет население
нищих стран до такого отчаяния, что они -- возможно, не без помощи
некоторых сочувствующих им людей в индустриальном мире -- прибегнут к
насилию и даже применению ядерного или биологического оружия, что вызовет
хаос в лагере белых.

Эту катастрофу можно предотвратить только в том случае, если будут
устранены условия, порождающие голод и болезни, а для этого жизненно
необходима помощь высокоразвитых стран. Оказание такой помощи не должно
основываться на заинтересованности богатых стран в получении прибыли и
каких-либо политических преимуществ; не следует также переносить
экономические и политические принципы капитализма в страны Азии и Африки.
Очевидно, что определять наиболее эффективные пути оказания такой
экономической помощи -- дело специалистов в области экономики.

Однако выполнить эту задачу могут только те, кого можно назвать настоящими
специалистами, у кого, помимо блестящего интеллекта, есть еще и горячее
человеческое сердце, побуждающее их заниматься поисками оптимального
решения проблемы. А для того чтобы собрать этих специалистов и следовать их
рекомендациям, нужно, чтобы заметно ослабла ориентация на обладание и
возникло чувство солидарности и заботы (а не жалости). Настоящая забота
означает, что она распространяется не только на всех наших современников,
но также и на наших потомков. Действительно, ничто так не свидетельствует о
нашем эгоизме, как то, что мы продолжаем расхищать природные ресурсы,
отравлять нашу Землю и заниматься подготовкой к ядерной войне. Нас ничуть
не смущает тот факт, что мы оставим своим потомкам в наследство эту
разграбленную Землю.

Но произойдут ли в нас такие внутренние изменения? Это никому не известно.
Следовало бы, однако, знать, что если этого не произойдет, то едва ли
удастся предотвратить серьезный конфликт между бедными и богатыми странами.

С введением гарантированного годового дохода исчезли бы многие пороки,
присущие современному капиталистическому и коммунистическому обществам*.
[* В 1955 г. я выдвигал эту идею в книге "Здоровое общество"; эта же идея
была высказана на симпозиуме в середине 60-х годов [См.: theobald, 1966].]

Суть этой идеи заключается в том, чтобы предоставить всем людям независимо
от того, работают они или нет, неоспоримое право на пищу и кров. Они будут
получать не более, но и не менее того, что совершенно необходимо для
существования человека. Такое право представляется сейчас чем-то новым,
хота уже с давних пор проповедовалось христианской церковью и претворялось
в жизнь во множестве "примитивных" племен безусловное право людей на жизнь
независимо от того, выполняют они свой "долг перед обществом" или нет.
Именно это право мы гарантируем домашним животным, но не распространяем на
наших ближних.

Будь такой закон претворен в жизнь, это чрезвычайно расширило бы царство
личной свободы; никого, кто был бы экономически зависим от другого человека
(например, от отца, мужа, хозяина), уже нельзя было бы заставить
подчиняться под угрозой голода; талантливые люди, желающие изменить свою
жизнь, могли бы сделать это, если бы готовы были пойти на некоторые жертвы
и в течение какого-то времени пожить в относительной бедности. Современные
государства всеобщего благоденствия почти что восприняли этот принцип --
"почти что" означает "не на самом деле", не по-настоящему. Бюрократия все
еще "управляет" людьми, все еще подвергает их контролю и унижениям. Однако
при гарантированном доходе сам факт, что любому человеку требуется скромное
жилье и минимум пищи, не нуждался бы в "доказательстве". Таким образом,
отпала бы необходимость в бюрократическом аппарате, осуществляющем
руководство программой социального обеспечения с присущими ему убытками и
оскорблением человеческого достоинства.

Гара