ть человека"; этот тип
коммунизма "есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования,
исходящее из представления о некоем минимуме" (Маркс К. и Энгельс Ф., т.
42, с. 114--115).

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ОБЛАДАНИЕ

Чтобы полнее охарактеризовать принцип обладания, который мы здесь
рассматриваем, необходимо сделать еще одно уточнение и показать функцию
экзистенциального обладания; само человеческое существование в целях
выживания требует, чтобы мы имели и сохраняли определенные вещи, заботились
о них и пользовались ими. Это относится к нашему телу, пище, жилищу,
одежде, а также к орудиям производства, необходимым для удовлетворения
наших потребностей. Такую форму обладания можно назвать экзистенциальным
обладанием, потому что оно коренится в самих условиях человеческого
существования. Оно представляет собой рационально обусловленное стремление
к самосохранению -- в отличие от характерологического обладания, страстного
желания удержать и сохранить, о котором шла речь до сих пор и которое не
является врожденным, а возникло в результате воздействия социальных условий
на биологически данный человеческий вид.

Экзистенциальное обладание не вступает в конфликт с бытием;
характерологическое же обладание необходимо вступает в такой конфликт. Даже
те, кого называют "справедливыми" и "праведными", должны желать обладать в
экзистенциальном смысле, поскольку они люди, тогда как средний человек
хочет обладать и в экзистенциальном и характерологическом смысле (см.
обсуждение экзистенциальной и характерологической дихотомий в моей книге
"Человек для самого себя").

V. Что такое модус бытия?

Большинство из нас знают больше о модусе обладания, чем о модусе бытия, так
как в нашей культуре модус обладания встречается гораздо чаще. Однако нечто
более важное затрудняет определение модуса бытия по сравнению с модусом
обладания, а именно сама природа различия между этими двумя способами
существования.

Обладание относится к вещам, а вещи стабильны и поддаются описанию. Бытие
же относится к опыту, а человеческий опыт в принципе невозможно описать.
Полностью поддается описанию лишь наша persona -- маска, которую носит
каждый из нас, "я", которое мы представляем, -- ибо эта persona есть вещь.
Напротив, живое человеческое существо -- не некий мертвый, застывший образ
и потому не может быть описано как вещь. Фактически живое человеческое
существо вообще невозможно описать. В самом деле, можно многое сказать обо
мне, моем характере, моей общей жизненной ориентации. Подобное
проницательное знание может достичь большой глубины в понимании и описании
моей психической структуры. Но весь я, вся моя индивидуальность, мое
своеобразие, которое столь же уникально, как и отпечатки моих пальцев,
никогда не могут быть полностью постигнуты даже с помощью эмпатии, ибо двух
идентичных людей не существует*. Лишь в процессе живой взаимосвязи мы -- я
и другой человек -- можем преодолеть барьер разобщенности, так как мы оба
участвуем в круговороте жизни. Тем не менее никогда невозможно достичь
полного отождествления друг с другом.
[* Эта ограниченность присуща даже самой лучшей психологии; я подробно
рассмотрел этот вопрос, сравнив "негативную психологию" и "негативную
теологию" в статье "Об ограничениях и опасностях психологии" [1959].]

Даже единичный поведенческий акт не может быть описан исчерпывающим
образом. Можно исписать целые страницы, пытаясь описать улыбку Моны Лизы, а
улыбка, запечатленная на картине, так и останется неуловимой, но не потому,
что она так "загадочна". Загадочна улыбка каждого человека (если только это
не заученная, искусственная улыбка на рекламном плакате). Никто не может
точно описать выражение интереса, энтузиазма, любви к жизни, ненависти или
нарциссизма, которое можно увидеть в глазах другого человека, как и все
многообразие выражений лица, походок, поз и интонаций, характеризующих
людей.

БЫТЬ АКТИВНЫМ

Модус бытия имеет в качестве своих предпосылок независимость, свободу и
наличие критического разума. Его основная характерная черта -- это
активность не в смысле внешней активности, занятости, а в смысле внутренней
активности, продуктивного использования своих человеческих потенций. Быть
активным -- значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему
богатству человеческих дарований, которыми -- хотя и в разной степени --
наделен каждый человек. Это значит обновляться, расти, изливаться, любить,
вырваться из стен своего изолированного "я", испытывать глубокий интерес,
страстно стремиться к чему-либо, отдавать. Однако ни одно из этих
переживаний не может быть полностью выражено с помощью слов. Слова -- это
сосуды, наполненные переполняющими их переживаниями. Слова лишь указывают
на некое переживание, но сами не являются этим переживанием. В тот момент,
когда с помощью мыслей и слов я выражаю то, что я испытываю, само
переживание уже исчезает: оно иссушается, омертвляется -- от него остается
одна лишь мысль. Следовательно, бытие невозможно описать словами, и
приобщиться к нему можно, только разделив мой опыт. В структуре обладания
правят мертвые слова, в структуре бытия -- живой невыразимый опыт (а также,
разумеется, мышление, живое и продуктивное).

Лучше всего, вероятно, модус бытия может быть описан символически, как это
предложил мне Макс Хунзигер: синий стакан кажется синим, когда через него
проходит свет, потому что он поглощает все другие цвета и, таким образом,
не пропускает их. Значит, мы называем стакан "синим" именно потому, что он
не задерживает синие волны, то есть не по признаку того, что он сохраняет,
а по признаку того, что он сквозь себя пропускает.

Лишь по мере того, как мы начинаем отказываться от обладания, то есть
небытия, а значит, перестаем связывать свою безопасность и чувство
идентичности с тем, что мы имеем, и держаться за свое "я" и свою
собственность, может возникнуть новый способ существования -- бытие. "Быть"
-- значит отказаться от своего эгоцентризма и себялюбия, или, пользуясь
выражением мистиков, стать "незаполненным" и "нищим".

Однако большинство людей считают, что отказаться от своей ориентации на
обладание слишком трудно; любая попытка сделать это вызывает у них сильное
беспокойство, будто они лишились всего, что давало им ощущение
безопасности, будто их, не умеющих плавать, бросили в пучину волн. Им
невдомек, что, отбросив костыль, которым служит для них их собственность,
они начнут полагаться на свои собственные силы и ходить на собственных
ногах. То, что их удерживает, -- это иллюзия, будто они не могут ходить
самостоятельно, будто они рухнут, если не будут опираться на вещи, которыми
они обладают.

АКТИВНОСТЬ И ПАССИВНОСТЬ

Бытие в том смысле, в каком мы его описали, подразумевает способность быть
активным; пассивность исключает бытие. Однако слова "активный" и
"пассивный" принадлежат к числу слов, которые чаще всего неправильно
понимаются, так как их современное значение полностью отличается от того,
которое эти слова имели со времен классической древности и средневековья до
периода, начавшегося с эпохи Возрождения. Для того чтобы понять, что
означает понятие "бытие", нужно прояснить смысл таких понятий, как
"активность" и "пассивность".

В современном языке активность обычно определяется как такое качество
поведения, которое дает некий видимый результат благодаря расходованию
энергии. Так, например, активными можно назвать фермеров, возделывающих
свои земли; рабочих, стоящих у конвейера; торговцев, уговаривающих
покупателей купить ту или иную вещь; людей, помещающих свои или чужие
деньги в какое-то предприятие; врачей, лечащих своих пациентов; клерков,
продающих почтовые марки; чиновников, подшивающих бумаги. И хотя эти виды
деятельности могут требовать разной степени заинтересованности и усилий, с
точки зрения "активности" это не имеет значения. Таким образом, активность
-- это социально признанное целенаправленное поведение, результатом
которого являются соответствующие социально полезные изменения.

Активность -- в современном смысле слова -- относится только к поведению, а
не к личности, стоящей за этим поведением. Неважно, активны ли люди потому,
что их побуждает к этому какая-то внешняя сила, как, например, рабы, или же
они действуют по внутреннему побуждению, как, например, человек, охваченный
тревогой. Неважно и то, интересна ли этим людям их работа -- как может быть
интересна она для плотника или писателя, ученого или садовника -- или же им
совершенно безразлично, что они делают, и они не испытывают никакого
удовлетворения от своего труда, как рабочие на конвейере или почтовые
служащие.

В современном понимании активности не делается различия между активностью и
простой занятостью. Однако между этими двумя понятиями существует
фундаментальное различие, соответствующее терминам "отчужденный" и
"неотчужденный" применительно к различным видам активности. В случае
отчужденной активности я не ощущаю себя как деятельного субъекта своей
активности; скорее я воспринимаю результат своей активности как нечто
такое, что находится "вне меня", выше меня, отделено от меня и противостоит
мне. При отчужденной активности я, в сущности, не действую, действие
совершается надо мной внешними или внутренними силами. Я отделился от
результата своей деятельности. Наилучшим примером отчужденной активности в
области психопатологии является активность людей, страдающих навязчивыми
состояниями. Движимые внутренним побуждением совершать какие-то действия
помимо их собственной воли, например, считать шаги, повторять определенные
фразы, совершать определенные ритуалы, они могут быть чрезвычайно активными
в преследовании этой цели; как убедительно показали психоаналитические
исследования, этими людьми движет некая неосознаваемая ими внутренняя сила.
Столь же ярким примером отчужденной активности может служить
постгипнотическое поведение. Люди,

которым во время гипнотического внушения предлагалось сделать что-то, после
пробуждения будут совершать все эти действия, совершенно не осознавая, что
они делают не то, что им хочется, а следуют соответствующим приказаниям,
данным им ранее гипнотизером.

В случае неотчужденной активности я ощущаю самого себя как субъекта своей
деятельности. Неотчужденная активность -- это процесс рождения, создания
чего-либо и сохранения связи с тем, что я создаю. При этом подразумевается,
что моя активность есть проявление моих потенций, что я и моя деятельность
едины. Такую неотчужденную активность я называю продуктивной активностью*.
[* В своей книге "Бегство от свободы" я использовал термин "спонтанная
активность", а в более поздних работах -- "продуктивная активность".]

Слово "продуктивная" в том смысле, в котором оно здесь употребляется,
относится не к способности создавать что-то новое или оригинальное, то есть
не к творческой способности, какой может обладать, например, художник или
ученый. Оно относится также и не к результату моей активности, а к ее
качеству. Картина или научный трактат могут быть совершенно
непродуктивными, беплодными; напротив, тот процесс, который происходит в
людях с глубоким самосознанием, или в людях, которые действительно "видят"
дерево, а не просто смотрят на него, или в тех, кто, читая стихи,
испытывает те же движения души, что и поэт, выразивший их словами, этот
процесс может быть очень продуктивным, несмотря на то что в результате его
ничего не "производится". Продуктивная активность означает состояние
внутренней активности; она не обязательно связана с созданием произведения
искусства, или научного труда, или просто чего-то "полезного".
Продуктивность -- это ориентация характера, которая может быть присуща всем
человеческим существам, если только они не эмоционально ущербны.
Продуктивные личности оживляют все, чего бы они ни коснулись. Они реализуют
свои собственные способности и вселяют жизнь в других людей и в вещи.

И "активность", и "пассивность" могут иметь два совершенно различных
значения. Отчужденная активность в смысле простой занятости фактически
является "пассивностью" в смысле продуктивности, тогда как пассивность,
понимаемая как незанятость, вполне может быть и неотчужденной активностью.
Причина того, что сегодня все это трудно понять, в том, что активность чаще
всего является отчужденной "пассивностью", в то время как продуктивная
пассивность встречается крайне редко.

Активность и пассивность в понимании великих мыслителей

В философской традиции доиндустриального общества понятия "активность" и
"пассивность" употреблялись не в современном значении. Да и вряд ли они
могли употребляться в этом смысле, ведь отчужденность труда к тому времени
не достигла такого уровня, который можно было бы сравнить с современным. По
этой причине такие философы, как Аристотель, даже не проводили четкого
различия между "активностью" и простой "занятостью". В Афинах отчужденная
работа выполнялась только рабами, работа, требовавшая физического труда,
по-видимому, исключалась из понятия "praxis" ("практика"). Этот термин
относился только к тем видам деятельности, которые подобает выполнять
свободной личности, и Аристотель употреблял его в сущности для обозначения
свободной деятельности личности [См.: Lobkowicz. Theory and Practice].
Учитывая это, для свободных афинян едва ли могла возникнуть проблема
субъективно бессмысленной, отчужденной, чисто рутинной работы. Их свобода
как раз и предполагала, что, поскольку они не рабы, их активность является
продуктивной и полной смысла.

То, что Аристотель не разделял нашу современную точку зрения на активность
и пассивность, становится совершенно очевидно, если мы примем во внимание,
что для него наивысшей формой praxis'a, то есть деятельности, которую он
ставил даже выше политической деятельности, является созерцательная жизнь,
посвященная поискам истины. Идея, что созерцание -- это одна из форм
бездеятельности, была для него немыслимой. Аристотель считал созерцательную
жизнь деятельностью самой лучшей части в нас -- деятельностью ума,
интеллектуальной интуиции. Раб может вкушать телесные удовольствия так же,
как и свободные люди. Однако eudain onia, "счастье", состоит не в
удовольствиях, а в деятельностях сообразно добродетели [Аристотель.
Никомахова этика, 1177а, 2 и сл.].

Как и Аристотель, Фома Аквинский также занимал позицию, отличную от
современного понимания активности. И для него жизнь, посвященная
внутреннему созерцанию и духовному познанию, vita contemplativa, есть
наивысшая форма человеческой активности. Он признавал, что повседневная
жизнь, vita activa, обычного человека также имеет ценность и ведет к
блаженству (beatitudo) при условии -- и эта оговорка имеет решающее
значение, -- что цель, на которую направлена активность человека, есть
блаженство и что этот человек способен контролировать свои страсти и свою
плоть [Thomas Aquinas. Summa, 2--2:182, 183,1--2:4,6].

В то время как позиция Фомы Аквинского представляет собой известный
компромисс, автор "Облака неведения" современник Майстера Экхарта, совсем
не признает ценности активной жизни; Экхарт же, напротив, высказывается в
ее пользу. Тем не менее это противоречие не столь существенно, как может
показаться, поскольку все согласны с тем, что активность "полезна и
благотворна" лишь в том случае, когда она является выражением высших
этических и духовных потребностей. По этой причине для всех этих мыслителей
простая занятость, то есть активность, оторванная от духовной жизни, должна
быть отвергнута*.
[* Работы В. Лангс [1969], Н. Лобковича [1967] и Д. Мита [1971] могут
помочь глубже проникнуть в суть проблемы созерцательной и активной жизни.]

Как личность и как мыслитель Спиноза воплотил в себе дух и ценности того
времени, когда жил Экхарт, -- то есть примерно четыре столетия до него;
однако он также с большой проницательностью отметил те изменения, которые
произошли в обществе и в человеке. Он был основателем современной научной
психологии, одним из первооткрывателей бессознательного, и его богатая
научная интуиция позволила ему дать более систематический и точный анализ
различия между активностью и пассивностью, чем это удалось сделать
кому-либо из его предшественников.

В своей "Этике" Спиноза проводит различие между активностью и пассивностью
(действовать и страдать) как двумя основными видами деятельности ума.
Первый критерий действия состоит в том, что действие проистекает из
человеческой природы: "Я говорю, что мы действуем (что мы активны), когда в
нас или вне нас происходит что-либо такое, для чего мы служим адекватной
причиной, то есть... когда из нашей природы проистекает что-либо в нас или
вне нас, что через одну только ее может быть понято ясно и отчетливо.
Наоборот, я говорю, что мы страдаем (что мы пассивны), когда в нас
происходит или из нашей природы проистекает что-либо такое, чего мы
составляем причину только частную" ["Этика", ч. 3, опр. 2].

Эти рассуждения трудны для современного читателя, привыкшего считать, что
термин "человеческая природа" не соответствует никаким наглядным
эмпирическим данным. Однако для Спинозы, как и для Аристотеля, это было не
так, -- как и для некоторых современных нейрофизиологов, биологов и
психологов. Спиноза считает, что человеческая природа столь же характерна
для человеческих существ, как лошадиная природа -- для лошадей; более того,
согласно Спинозе, добродетель или порок, успех или неудача, благоденствие
или страдание, активность или пассивность зависят от того, в какой степени
личности удается достичь оптимальной реализации своей человеческой природы.
Чем больше мы приближаемся к модели человеческой природы, тем полнее наша
свобода и наше счастье.

В спинозовской модели человеческих существ атрибут активности неотделим от
другого атрибута: разума. Поскольку мы действуем в соответствии с условиями
нашего существования и осознаем эти условия как реальные и необходимые, мы
знаем правду о самих себе. "Душа наша в некоторых отношениях является
активной, в других -- пассивной, а именно: поскольку она имеет идеи
адекватные, она необходимо активна, поскольку же имеет идеи неадекватные,
она необходимо пассивна" ["Этика", ч. 3, теор. 1].

Желания делятся на активные и пассивные (actiones и passiones). Первые
коренятся в условиях нашего существования (естественных, а не патологически
искаженных); вторые же вызывают внутренние или внешние искаженные условия.
Первые существуют постольку, поскольку мы свободны; вторые возникают под
влиянием внутренней или внешней силы. Все "активные аффекты" необходимо
хороши; "страсти" же могут быть хорошими или дурными. Согласно Спинозе,
активность, разум, свобода, благоденствие, радость и самосовершенствование
неразрывно связаны -- так же как связаны между собой пассивность,
иррациональность, зависимость, печаль, бессилие и противоречащие
потребностям человеческой природы стремления ("Этика", ч. 4, теор. 40, 42,
прибавл. II, III, V].

Полностью понять идеи Спинозы о страстях души и пассивности можно, лишь
рассмотрев последний -- и более созвучный современности -- вывод из его
размышлений: тот, кто поддается иррациональным страстям, неизбежно станет
психически больным человеком. В той мере, в какой мы достигаем оптимального
развития, мы не только становимся (соответственно) свободными, сильными,
разумными и счастливыми, но и психически здоровыми людьми, если же нам не
удается достичь этой цели, мы несвободны, слабы, недостаточно разумны и
подавлены. Спиноза, как я полагаю, был первым из современных мыслителей,
кто постулировал, что психическое здоровье и психические заболевания
являются результатом соответственно правильного или неправильного образа
жизни.

Для Спинозы психическое здоровье является в конечном счете свидетельством
правильного образа жизни; психическая же болезнь служит симптомом неумения
жить в соответствии с требованиями человеческой природы. "Но когда скупой
ни о чем не думает, кроме наживы и денег, честолюбец -- ни о чем, кроме
славы, и