топором, он всплеснул руками от удивления. -- Ах, какой человек! -- вскричал
он по-французски. --  Какой ужасный дикарь!  Заметьте, какой у него страшный
топорище!
     -- Что вы там болтаете, Альфонс? -- спросил мистер Мекензи.
     --  Болтаю?   --   возразил   маленький  француз,  не  отводя  глаз  от
Умслопогаса,  вид  которого,  казалось,  совершенно очаровал его. --  Что  я
болтаю? Я говорю об этом черном господине!
     Все мы засмеялись, а Умслопогас, заметив, что сделался предметом общего
внимания, свирепо нахмурился.
     -- Черт возьми! --  вскричал  Альфонс. -- Он сердится,  делает гримасы.
Мне это не нравится. Я исчезаю!
     Он быстро убежал. Мистер Мекензи присоединился к общему смеху.
     -- Странный характер у Альфонса! --  сказал он. -- Потом я расскажу вам
его историю. А пока пойдем пробовать его стряпню!
     --  Скажите мне, --  сказал сэр Генри, когда  мы уселись за превосходно
приготовленный обед, -- как вам удалось  залучить  французского повара в эту
дикую страну?
     -- Он  приехал сюда по своему собственному желанию и просил принять его
в услужение. Вы можете попросить его рассказать вам свою историю!
     Когда  обед  был  окончен,  мы  закурили  трубки,  и  сэр  Генри описал
гостеприимному хозяину все наши путешествие.
     --  Очевидно,  -- сказал миссионер,  -- что эти ракалии Мазаи выследили
вас, и я очень рад, что вы  благополучно добрались сюда. Не думаю, чтобы они
решились напасть на  вас  здесь.  К несчастью,  почти  все  мои люди  ушли с
караваном,  около  двухсот  человек,  а  здесь  осталось  не  более двадцати
человек,  чтобы  отразить  внезапное нападение.  Во всяком случае,  я  отдам
сейчас же кое-какие приказания!
     Подозвав черного человека, стоявшего у сада, он подошел к окну и что-то
сказал ему на туземном диалекте. Человек выслушал, поклонился и ушел.
     -- Смею надеяться, -- сказал я, когда он вернулся на свое место, -- что
мы не  причиним вам столько  тревоги. Мы уйдем  раньше, чем  эти кровожадные
негодяи осмелятся беспокоить вас!
     --  Вы  не  уйдете. Если Мазаи идут, то  придут, и  я  полагаю,  что мы
устроим им теплую встречу. Я не способен указать человеку на дверь ради всех
дикарей на свете!
     -- Я помню,  -- продолжал  я, --  консул в Ламу говорил мне, что у него
есть  ваше  письмо,  в котором  вы  писали,  будто к вам  приходил  человек,
заявивший, что он видел белых людей внутри страны. Как вы думаете, правда ли
это,  или  вымысел? Я  спрашиваю  потому,  что  до  меня  доходили  слухи  о
существовании этой белой расы!
     Вместо  ответ  миссионер вышел  из  комнаты и вернулся,  держа  в руках
курьезнейший длинный меч.
     Весь клинок его,  толстый и  острый,  был  странно раскрашен,  но  меня
удивило  более  всего,  что  края  меча,  остро  отточенные,   несмотря   на
существование клинка, были великолепно отделаны золотом.*

     * Я видел сотни мечей потом,  но никогда не мог понять, как вделываются
пластинки золота  в  сталь оружия.  Оружейники  Цу-венди, которые выделывают
мечи, дают клятву никому не открывать секрета.

     -- Видели ли вы когда-нибудь такой меч? -- спросил мистер Мекензи.
     Мы осмотрели оружие и покачали головой.
     --  Хорошо,  я  показал вам меч,  потому  что  его  мне принес человек,
который сказал,  что  видел  белых  людей,  и  это  оружие  более или  менее
подтверждает правдивость его слов, хотя я принял все его россказни за басню.
Я скажу вам все, что знаю об этом!
     -- Однажды, после полудня, я  сидел на веранде, как вдруг вошел бедный,
жалкий, усталый человек. Я спросил его, откуда он пришел, и что ему надо. Он
пустился  в  длинное повествование о  том,  что  он принадлежал  к  племени,
жившему  далеко  на  севере,  которое  было  уничтожено  другим,  враждебным
племенем,  что он с немногими, оставшимися  в  живых, бежал далее на север и
прошел озеро, по имени Лага. Затем, кажется, путь его лежал к другому озеру,
находившемуся в горах; "озеро без дна" так назвал  он его. Здесь его жена  и
брат умерли от какой-то заразной болезни, --  вероятно, от  оспы, -- и народ
прогнал его из своих селений. Десять дней  шатался он по  горам  и, наконец,
очутился в  густом  лесу,  где его нашел  белый человек, который охотился  и
привел его к белым людям, жившим в  больших  каменных домах. Тут он прожил с
неделю, пока  однажды,  ночью, к  нему не  пришел  человек с белой  бородой,
"человек, который лечит" -- так сказал он мне, -- исследовал и осмотрел его.
После этого его отвели опять в лес, на границу пустыни, дали ему пищи и этот
меч и оставили одного.
     -- Так, -- произнес сэр Генри, слушавший с большим интересом, -- что же
дальше?
     -- Согласно его словам, он перенес много  страданий и лишений, неделями
питался только  корнями растений, ягодами и тем, что  ухитрялся поймать  или
убить. Наконец, он добрался до нас. Я так и не  узнал  всех подробностей его
путешествия, потому что велел ему придти на другой день и приказал  старшему
из слуг  позаботиться о нем. Слуга увел его. Бедняк страдал чесоткой, и жена
моего слуги не хотела пустить его в  хижину из боязни  заразиться.  Ему дали
одеяло и велели спать на воздухе. К несчастью, поблизости от нас бродил лев,
который заметил несчастного, прыгнул  на него и откусил ему голову. Никто из
людей не подозревал об  этом.  Так кончилась его жизнь и вся история о белых
людях, и  я не  знаю сам,  правда  это или вымысел!  Как  вы думаете, мистер
Кватермэн?
     --  Я тоже не знаю, --  отвечал я,  -- но в этой дикой стране так много
загадочного,  что мне  будет досадно, если вся история окажется вымыслом! Во
всяком  случае,  мы  попытаемся  и  поищем!  Мы  намереваемся  отправиться к
Лекакизаре, а  оттуда, если будем живы, к  озеру Лага. Если там живут  белые
люди, мы найдем их!
     -- Вы  -- отважный  народ, друзья  мои,  -- сказал миссионер  с  легкой
улыбкой.


        АЛЬФОНС И ЕГО АНЕТА

     После обеда мы осмотрели все  здание  и  все строения миссии. Я  должен
сознаться, что это прекраснейший уголок во всей Африке.
     Мы вернулись на веранду, где нашли Умслопогаса за его любимым занятием,
--  он  усердно  чистил винтовки.  Это была единственная работа,  которую он
признавал, потому  что начальник зулусов не  мог  унизить своего достоинства
какой-нибудь  другой работой. Курьезное зрелище представлял из себя огромный
зулус,  сидящий  на  полу,  тогда как  его боевой топор  стоял  около  него,
прислоненный   к  стене.  Его  тонкие  аристократические  руки  деликатно  и
заботливо чистили  механизм винтовок. Он придумал имя каждой винтовке. Одну,
принадлежавшую  сэру  Генри,  он  называл  "Громобой", другую маленькую,  но
дающую  сильный  выстрел  --  прозвал  "малюткой,  которая  говорит,  словно
хлещет". Винчестеры он называл "женщины,  которые говорят так быстро, что не
различишь   одного  слова  от   другого",   винтовки  Мартини   он   называл
"обыкновенным  народом", и  так все до одной. Курьезно было слышать, как он,
во  время  чистки,  разговаривал  с  ними,  как  с  людьми,  шутил  с  самим
добродушным видом. Он беседовал также со своим топором, считая его, кажется,
задушевным  другом,  и  целыми часами рассказывал  ему  свои приключения.  С
присущим  ему  юмором,  он  назвал  свои  топор  "Инкози-каас",  что  значит
"начальница" на языке  зулусов.  Я  удивлялся такому  названию  и,  наконец,
спросил его об этом. Он объяснил мне, что его топор -- женского пола, потому
что у него  женская привычка глубоко  проникать во все. Он  добавил, что его
топор заслуживает названия "начальницы", так как все люди  падают перед ним,
подавленные  его силой и  красотой.  Кроме того,  Умслопогас  советовался со
своим топором во всех затруднениях,  потому  что этот топор,  по его словам,
обладает большой мудростью, так как "заглянул в мозги многих людей".
     Я  взял топор и долго  рассматривал ужасное  оружие.  Роговая  рукоятка
имела около трех футов длины, с шишкой на конце, величиной с апельсин, чтобы
не  скользила  рука.  Около этого набалдашника было  сделано  много зарубок,
обозначавших число людей,  убитых  топором. Он был сделай  из  прекраснейшей
стали и хорошо отшлифован. Умслопогас не знал, наверное, происхождения этого
топора, так как взял его из рук человека, которого  убил  несколько лет тому
назад.* Топор не был тяжел, весил всего 21/2 фунта, как я думаю,  но в руках
Умслопогаса был смертоносным  орудием.  Обыкновенно он с  силой ударял врага
несколько  раз  набалдашником  топора,  употребляя  острие  только  в особых
случаях. Благодаря  этой  привычке  долбить  врага,  он  и получил  прозвище
"Дятел".  Умслопогас дорожил  своим  замечательным и ужасным оружием  больше
собственной жизни. Он выпускал его из рук только, когда ел, но и тогда топор
лежал у него под ногой.

     *  Позднее  я узнал, что  этот  топор принадлежал  дикарю,  прозванному
"Непобедимым"

     Едва  я успел отдать  Умслопогасу  топор, явилась мисс Флосси и просила
меня посмотреть коллекцию ее цветов, африканских лилий и цветущих кустов.
     Некоторые были удивительно  красивы, хотя совершенно  неизвестны мне. Я
спросил  ее, не слыхала  ли  она о  лилии  "Гойа",  чудная  красота  которой
поражала африканских путешественников. Эта лилия цветет  только однажды в 10
лет и любит сухую почву. Позднее мне удалось увидеть этот редкий цветок, и я
не сумею описать его красоту и  необыкновенно нежное  и сладкое благоухание.
Цветок  выходит  из венчика луковицы  толстым  мясистым стебельком и  иногда
имеет  до  14 дюймов в  диаметре. Сначала  образуются  зеленые  ножны, потом
появляются цветистые усики  и грациозно вьются  по стеблю. В  конце  концов,
выходит  сам  цветок, ослепительно  белая  дуга  которого  заключает в  себе
чашечку бархатистого малинового  цвета; из середины этой чашечки выглядывает
золотистый пестик.  Я никогда не  видел  ничего подобного  этому  роскошному
цветку, который мало кому  известен. Смотря на него, я невольно подумал, что
в каждом цветке отражается величие и слава Создателя!  К моему удовольствию,
мисс Флосси заявила мне, что хорошо знает цветок, и пыталась вырастить его в
своем саду, но безуспешно.
     -- Впрочем, -- добавила она, -- теперь такое время, что  он цветет, и я
постараюсь достать вам одни экземпляр!
     Затем я  спросил ее,  не скучает ли  она  здесь и не чувствует ли  себя
одинокой, среди дикарей, не имея подруг-сверстниц.
     --  Одинока ли  я?  -- возразила мисс  Флооси. -- О, нет! Я счастлива и
занята целый  день, у меня есть друзья. Мне противно  было бы  находиться  в
толпе белых  девочек, таких же, как  я! Здесь, --  продолжала она, -- качнув
головкой, -- я --  это я сама! На несколько миль в окружности туземцы хорошо
знают "Водяную лилию", -- так называют они меня, -- и готовы все сделать для
меня. А в книжках, которые  я читала о маленьких девочках в  Англии,  ничего
нет  подобного.  Всего  они  боятся  и делают  только  то,  что  нравится их
учительнице! О,  если б меня посадили в клетку -- это разбило бы мне сердце!
Я свободна теперь, свободна, как воздух!
     -- Разве вы не любите учиться?
     -- Я учусь. Отец учит меня латыни, французскому языку и арифметике!
     -- Вы не боитесь этих дикарей?
     -- Бояться? О, нет, они не трогают  меня.  Я  думаю, они  верят, что  я
"Нгои"  (божество),  потому  что  у меня  белая  кожа  и  золотистые волосы.
Взгляните! --  она сунула свою  маленькую ручку за корсаж  платья и  достала
маленький  револьвер  в  виде  боченочка.  --  Я  всегда  ношу  его с  собой
заряженным, и если  кто-нибудь  тронет меня,  я  убью  его! Однажды  я убила
леопарда, который  набросился  на  моего  осла.  Он  перепугал  меня,  но  я
выстрелила ему в  ухо, и он упал мертвым. Шкура  этого леопарда лежит вместо
ковра  у  моей  кровати.  --  Посмотрите  теперь  сюда!  --  продолжала  она
изменившимся голосом,  указывая  вдаль.  --  Я сказала вам, что  у меня есть
друзья, вот один из них!
     Я взглянул по тому направлению, куда она показывала и увидал прекрасную
гору Кениа. Гора  почти всегда скрывалась  в тумане, но теперь ее лучезарная
вершина  сияла  издалека,  хотя  подошва была еще окутана туманом.  Вершина,
поднимающаяся на 20 000 футов к  небу.  казалась каким-то видением,  висящим
между небом и  землей. Трудно описать торжественное  величие и красоту белой
вершины.
     Я  смотрел  на нее  вместе с  девочкой  и чувствовал,  что  сердце  мое
усиленно бьется, и  великие и чудные  мысли озаряют  мозг, как  лучи  солнца
искрятся на снегах горы Кениа. Туземцы называют гору "Божием перстом", и это
название, кажется мне, говорит о вечном мире и торжественной тишине, царящей
там, в  этих  снегах. Невольно  вспомнились мне слова поэта: красота --  это
радость  каждого человека!  И я в первый раз  понял  всю глубину  его мысли.
Разве не чувствует  человек, смотря на величественную, снегом покрытую гору,
эту  белую  гробницу протекших  столетий,  --  свое собственное ничтожество,
разве  не возвеличит Творец в сердце своем? Да,  эта  вечная  красота радует
сердце каждого человека, и я понимаю маленькую Флосси. которая называет гору
Кениа своим другом.  Даже Умслопогас,  старый дикарь, когда я  указал ему на
снежную вершину, сказал: "человек может смотреть на нее тысячу лет и никогда
не  наглядеться!" Он придал своеобразный  колорит своей  поэтической  мысли,
когда добавил протяжно,  словно печально  пел, что когда он умрет,  то желал
бы, чтобы его дух вечно находился на снежно-белой вершине, овеянной дыханием
свежего горного ветра,  озаренный сиянием света, и мог бы убивать,  убивать,
убивать!..
     -- Кого убивать, кровожадный старик? -- спросил я.
     Он задумался.
     -- Тени людей! -- наконец, ответил он.
     -- Ты хочешь продолжать убивать даже после смерти?
     -- Я не убиваю,  -- отвечал  он важно, -- я бью  во время боя.  Человек
рожден, чтобы убивать. Тот, кто не убивает  -- женщина, а не мужчина! Народ,
который не знает убийства, -- племя рабов. Я убиваю людей в битве, а когда я
сижу без дела "в тени", то  надеюсь убивать! Пусть будет проклята навеки моя
тень, пусть промерзнет до костей,  если я  перестану убивать людей,  подобно
бушмену,  когда  у  него  нет  отравленных  стрел!  --  и  он  ушел,  полный
собственного достоинства. Я засмеялся ему вслед.
     В это время вернулись  люди, посланные  нашим хозяином  еще  рано утром
разузнать, нет ли в окрестностях следов Мазаев, и объявили, что обошли на 15
миль всю окружность и не видали ни одного дикаря. Они надеялись,  что дикари
бросили преследование и ушли  к себе.  Мистер  Мекензи, видимо, обрадовался,
узнав это,  впрочем, как и  мы, так как имели достаточно  забот и  тревог от
Мазаев. В общем, мы полагали, что дикари, зная, что мы благополучно достигли
миссии, не  рискнули напасть на  нас здесь  и бросили погоню.  Как обманчивы
были наши догадки, показало нам дальнейшее!
     Когда  мистер Мекензи и Флосси ушли  спать, Альфонс, маленький француз,
пришел к  нам, и сэр Генри просил его рассказать, как он попал в Центральную
Африку.  Он  рассказал  нам  все  таким  странным  языком, что  я не  берусь
воспроизводить его.
     -- Мой дедушка, -- начал он, -- был солдатом и служил в гвардии еще при
Наполеоне. Он был в войске при отступлении из Москвы и питался целые 10 дней
голенищами своих сапог и чужих, которые он украл у товарища. Он любил выпить
и умер пьяный. Помню, я барабанил по его гробу... Мой отец...
     Здесь мы перебили его, попросив рассказать о себе  и оставить предков в
покое.
     --  Хорошо,  господа!  -- возразил маленький смешной человек с  учтивым
поклоном.  --  Я  хотел  только  указать  вам,  что  военные  наклонности не
наследственны.  Мой  дед  был великолепный  мужчина, 6  футов  роста, крепко
сложенный и  силач. Очень замечательны были его  усы. Ко мне перешли  только
эти усы,  и  больше ничего.  Я, господа,  повар  и родился в Марселе. В этом
милом  городе  я  провел  счастливую юность.  Годами  я мыл  посуду в  отеле
Континенталь.  То  были золотые  дни! --  прибавил он со  вздохом.  -- Я  --
француз,  и  неудивительно,  господа, что  я  поклоняюсь  красоте!  Я обожаю
красоту.  Господа, мы  любуемся розами  в  саду,  но  срываем одну из них. Я
сорвал  одну розу, господа, увы! Она  больно  уколола  мне  палец. Это  была
прелестная служанка, Анета, с восхитительной фигуркой, ангельским личиком, а
ее сердце! Увы! Я хотел бы обладать им, хотя оно черно и жестко, как книга в
кожаном переплете. Я любил ее без ума, обожал ее до отчаяния.  Она восхищала
меня.  Никогда  я не стряпал так чудесно, как  тогда,  когда  Анета, дорогая
Анета, улыбалась мне! Никогда, -- голос его оборвался в рыданиях, -- никогда
не буду я так хорошо стряпать!
     Он залился горькими слезами.
     -- Перестаньте! Успокойтесь!  -- произнес  сэр Генри, дружески  хлопнув
его  по  спине. --  Неизвестно,  что может  еще случиться.  Если  сулить  по
сегодняшнему обеду, то вы на пути к выздоровлению!
     Альфонс перестал плакать и потер себе спину.
     -- Господин думает,  конечно, утешить  меня, но  рука у  него  тяжелая.
Продолжаю: мы любили друг  друга и были счастливы. Птички в  своем гнездышке
не  были счастливее Альфонса и его Анеты. И вдруг разразился  удар!  Господа
простят мне, что я плачу. Мое горе  было очень тяжело. Фортуна отомстила мне
за обладание сердцем Анеты. Наступила тяжелая минута. Я должен был сделаться
солдатом!  Я бежал,  но  был пойман грубыми  солдатами, и  они колотили меня
прикладами  ружей до тех  пор, пока мои усы  от боли не поднялись  кверху. У
меня был двоюродный брат, торговец материями, очень некрасивый собой.
     -- Тебе, кузен, -- сказал я, -- тебе, в жилах  которого течет геройская
кровь наших  предков, я поручаю  Анету. Береги ее,  пока  я буду завоевывать
славу в кровавых боях!
     -- Будь спокоен! -- отвечал он.  -- Я все сделаю!  --  И он сделал, как
оказалось впоследствии.
     -- Я ушел, жил в  бараках и питался жидким варевом. Я  --  образованный
человек, поэт по натуре, я много вытерпел от  грубости окружающих. Был у нас
один сержант и имел тросточку. Ах, эта трость! Никогда я не забуду ее!
     --  Однажды  утром  пришли новобранцы. Моему батальону  приказано  было
отправиться в Тонкин. Злой сержант и другие грубые  чудовища обрадовались. Я
навел  справки о Тонкине. В  Тонкине жили  дикие  китайцы, которые вскрывают
людям животы.  Мои  артистические  наклонности, --  потому что  я артист, --
возмутились  против  мысли,  что  мне  могут  вскрыть  живот.  Великие  люди
принимают великие  решения. Я подумал  и  решил, что  не желаю вскрыть  себе
живот, и дезертировал. Переодетый стариком,  я добрался до Марселя, вошел  в
дом  кузена и нашел  там Анету. Это было как раз во  время сбора  вишен. Они
забрали  себе большой сук вишневого дерева, полный вишен.  Мой кузен положил
одну вишню себе в  рот, Анета съела несколько. Они обрывали сук до тех  пор,
пока  губы их встретились и  о,  ужас!  Они  поцеловались!  Игра  была очень
интересна, но наполняла мое сердце яростью. Геройская кровь предков закипела
во  мне.  Я бросился в кухню,  ударил кузена  моим костылем. Он упал, я убил
его. Анета  закричала. Прибежали  жандармы. Я убежал, добрался до  гавани  и
спрятался на корабле, который шел в море. Капитан нашел и прибил меня, но не
высадил на берег, потому  что  я отлично ему стряпал,  стряпал всю дорогу до
Занзибара. Когда я попросил заплатить  мне, он толкнул меня ногой. Геройская
кровь деда снова закипела во мне. Я  показал ему кулак и поклялся отомстить.
Он снова толкнул меня. В Занзибаре нас ждала телеграмма. Я проклял человека,
который   изобрел  телеграф,   и  проклинаю   теперь.   Меня  арестовали  за
дезертирство и  за убийство. Я бежал из тюрьмы, долго скрывался  и, наконец,
наткнулся на людей доброго  господина  кюре.  Они привели меня сюда. Я  весь
переполнен моим горем, но не возвращусь во Францию. Лучше рисковать жизнью в
этом ужас