а;  он,  наверное,
испугался бы.
     -- Если мы не посадим его в тюрьму, -- сказал сэр Генри, -- то я думаю,
лучше всего отпустить его! Он не нужен нам!
     Нилепта посмотрела на него странным взглядом.
     -- Ты так думаешь, господин мой? -- спросила она сухо.
     -- Да, -- ответил Куртис, -- я не вижу, зачем он нужен нам?
     Нилепта молчала  и  продолжала смотреть на  него  нежным и  застенчивым
взглядом. Наконец, Куртис понял.
     --  Прости  меня,  Нилепта,  --  сказал  он,  --  ты хочешь  теперь  же
обвенчаться со мной?
     --  Я не знаю, как угодно моему господину? --  был быстрый ответ. -- Но
если господин мой желает, то жрец -- здесь,  и алтарь недалеко! --  добавила
она,  указывая на вход в  молельню.  --  Я  готова исполнить  желание  моего
господина!  Слушай, Инкубу! Через  8 дней, даже  меньше, ты должен  покинуть
меня и  идти  на войну, потому что ты  будешь  командовать моим войском.  На
войне люди умирают, и если это случится,  ты недолго будешь моим, о, Инкубу,
и будешь вечно жить в моем сердце и памяти...
     Слезы  вдруг  хлынули  из ее  прекрасных  глаз  и оросили нежное  лицо,
подобно каплям росы на прекрасном цветке.
     -- Быть может, -- продолжала она, -- я потеряю корону и с ней мою жизнь
и твою. Зорайя сильна и мстительна, от нее  нельзя  ждать пощады. Кто  может
знать будущее? Счастье  -- это белая птица,  которая летает быстро  и  часто
скрывается  в облаках! Мы должны крепко держать  ее, если  она  попала нам в
руки! Мудрость не велит пренебрегать настоящим ради будущего, мои Инкубу!
     Она подняла к Куртису свое лицо и улыбнулась ему.
     Снова  я почувствовал странное  чувство ревности,  повернулся и ушел от
них. Они, конечно,  не обратили внимания на мои уход, считая меня, вероятно,
старым дураком, и, пожалуй, были правы!
     Я прошел в наше помещение  и нашел Умслопогаса  у окна; он точил топор,
подобно коршуну, который оттачивает свои острый клюв близ умирающего быка.
     Через  час  к нам пришел сэр Генри, веселый, сияющий,  возбужденный, и,
застав всех вместе, Гуда,  меня и Умслопогаса,  спросил нас, согласны ли  мы
присутствовать на его свадьбе?
     Конечно,  мы согласились  и отправились  в молельню, где  уже находился
Эгон, смотревший на нас злыми глазами. Очевидно, он и Нилепта составили себе
совершенно  различное  мнение  о  предстоящей  церемонии.   Эгон  решительно
отказался венчать королеву или  дозволить это другому жрецу. Нилепта  сильно
рассердилась и заявила Эгону,  что она, королева, считается главой церкви, и
желает, чтобы ей повиновались, и настаивает, чтобы он венчал ее!*

     * В  Цу-венди  члены  королевского  дома  должны быть обвенчаны великим
жрецом или формально назначенным депутатом-жрецом.

     Эгон отказался пойти  на церемонию, но Нилепта заставила  его следующим
аргументом.
     -- Конечно, я не могу казнить великого жреца, -- сказала она, -- потому
что в народе существует нелепый предрассудок, я не могу даже посадить тебя в
тюрьму,  потому что  подчиненные тебе жрецы  поднимут крик  и  рев  по  всей
стране, но я могу заставить тебя стоять и созерцать алтарь солнца, и не дать
тебе  есть, пока  ты  не  обвенчаешь нас!  О, Эгон! Ты  будешь стоять  перед
алтарем и не получишь ничего, кроме воды, пока не одумаешься!
     Между тем в это утро Эгон не успел позавтракать и был очень голоден. Из
личных интересов он согласился, наконец, повенчать влюбленных,  заявив,  что
умывает руки и снимает с себя всякую ответственность за это.
     В сопровождении  двух любимых прислужниц явилась королева  Нилепта,  со
счастливым,  розовым лицом и опущенными глазами, одетая в белое одеяние, без
всяких  украшений  и  вышивок.  Она  не  одела даже золотых обручей,  и  мне
показалось,  что   без   них   она  выглядит   еще  прекраснее,  как  всякая
действительно прекрасная женщина.
     Она низко присела перед Куртисом, взяла  его за руку и повела к алтарю.
После  минутного молчания, она произнесла  ясным,  громким голосом  формулу,
обычную в стране Цу-венди при совершении браков.
     -- Клянись солнцем, что ты не возьмешь другую женщину в жены себе, если
я сама не пожелаю этого и не прикажу ей придти к тебе!
     -- Клянусь! -- отвечал сэр Генри,  и добавил по-английски. -- С меня за
глаза довольно и одной!
     Тогда Эгон,  стоявший у алтаря, вышел  вперед и забормотал что-то  себе
под нос, так быстро, что я не мог разобрать. Очевидно,  это было воззвание к
солнцу, чтобы оно благословило союз и  наградило его потомством.  Я заметил,
что Нилепта внимательно слушала  каждое слово. Потом она призналась мне, что
боялась Эгона,  который мог  сыграть  с ней  шутку и  проделать все  обряды,
необходимые при разводе супругов. В конце концов, Эгон спросил  брачующихся,
добровольно  ли  избирают  они  друг  друга,  затем  они поцеловались  перед
алтарем, и свадьба была кончена, все обряды  соблюдены. Но мне казалось, что
чего-то не хватало,  я достал молитвенник,  который  часто  читал  во  время
бессонницы, и возил его с собой всюду. Несколько лет тому  назад я отдал его
моему бедному сыну Гарри, а после его смерти взял обратно.
     -- Куртис, -- сказал я, -- я, конечно, не духовное лицо, и не знаю, как
вам покажется мое  предложение,  но  если  королева  согласна, я  прочту вам
английскую службу  при бракосочетании. Ведь  это  торжественный шаг в  вашей
жизни,  и  я думаю, что его  необходимо  санкционировать  вашей  собственной
религией!
     -- Я думал уже об этом, -- возразил  он, --  и  очень  желаю этого! Мне
кажется, что я только наполовину обвенчан!
     Нилепта не возразила ни слова, понимая, что ее муж хочет совершить свое
бракосочетание согласно обычаям своей родины. Я принялся за дело  и прочитал
всю  службу,  как  умел.  Когда я  дошел  до  слов:  "я, Генрих, беру  тебя,
Нилепту!>  и "я,  Нилепта,  беру  тебя,  Генриха!" -- я перевел эти слова, и
Нилепта очень ясно повторила их за мной.
     Сэр Генри  снял гладкое  золотое кольцо  с мизинца и надел на ее палец.
Это кольцо  принадлежало еще покойной матери Куртиса,  и я невольно подумал,
как удивилась бы почтенная старая леди из  Йоркшира, если бы предвидела, что
ее обручальное кольцо будет надето на руку Нилепты, королевы Цу-венди.
     Что касается Эгона, он с трудом  сдерживался во время второй церемонии,
и, несомненно, с ужасом помышлял о девяносто пяти  религиях, которые зловеще
мелькали перед его глазами. В самом деле,  он считал меня своим соперником и
ненавидел меня! В конце  концов,  он с негодованием ушел, и  я  знал, что мы
можем ожидать от него всего худшего.
     Потом  мы с  Гудом также  ушли, с нами Умслопогас, и счастливая парочка
осталась наедине.  Мы чувствовали  себя  очень скверно.  Предполагается, что
свадьба --  веселая и приятная вещь, но мой опыт показал мне,  что часто она
отзывается тяжело на всех, кроме  двух заинтересованных людей! Свадьба часто
ломает старые устои, порывает  старые  узы; тяжело  нарушать старые порядки!
Взять пример: сэр Генри, милейший и лучший  товарищ во всем мире, совершенно
изменился со времени своей свадьбы. Вечно -- Нилепта, тут -- Нилепта, там --
Нилепта,  с  утра  до  ночи все  одна Нилепта, только  она одна в голове и в
сердце!  Что касается старых друзей,  конечно, они остались друзьями,  -- но
молодая жена предусмотрительно заботится оттеснить их на второй план! Как ни
печально,  но  это  факт!  Сэр  Генри  изменился,  Нилепта  --   прекрасное,
очаровательное создание,  но  я думаю, ей хочется дать  нам  понять, что она
вышла замуж за Куртиса, а не Кватермэна, Гуда и К . Но что пользы жаловаться
и ворчать? Это вполне естественно,  и всякая замужняя женщина не затруднится
объяснить это, а я, самолюбивый, завистливый старик, хотя, надеюсь,  никогда
не показал им этого.
     Мы с  Гудом  пошли и  молча  пообедали, стараясь подкрепить себя добрым
старым вином. Как вдруг явился  один человек из нашей партии и рассказал нам
историю, которая заставила нас призадуматься.
     После своей  ссоры  с  Умслопогасом  Альфонс ушел  очень  раздраженный.
Очевидно, он отправился прямо  к Храму солнца и прошел в парк или, вернее, в
сад,  окружавший наружную стену храма.  Побродив там, он хотел вернуться, но
встретил поезд Зорайи,  отчаянно летевший  по  северной  дороге.  Когда  она
заметила Альфонса, то остановила поезд и позвала его.
     Он подошел, его схватили, бросили в один из экипажей и  увезли; хотя он
отчаянно кричал, как объяснил нам человек, который пришел уведомить  нас обо
всем.
     Сначала я затруднялся понять, на что нужен Зорайе маленький француз.  С
ее  характером она  была в состоянии дойти  до того,  чтобы  выместить  свою
ярость на нашем слуге. В  конце концов,  мне пришла в  голову другая  мысль.
Народ Цу-венди очень уважал и любил нас троих, вопервых, потому, что мы были
первые иностранцы, которых они видели,  а  во-вторых,  потому что  мы, но их
мнению,  обладали  сверхъестественной мудростью.  Хотя  гнев  Зорайи  против
"чужеземных  волков"  вполне  разделялся  сановниками  и  жрецами, то  народ
относился  к  нам по-прежнему  очень  почтительно. Подобно древний афинянам,
народ  Цу-венди  жаждал  новизны,  потом   красивая  наружность  сэра  Генри
произвела  глубокое  впечатление на расу, которая  горячо поклонялась всякой
красоте. Красота ценится во  всем мире, но в  стране Цу-венди ее боготворят.
На рыночных площадях шла молва, что во всей стране не было человека красивее
Куртиса, и  ни одной женщины,  кроме  Зорайи, которая могла бы  сравниться с
Нилептой,  что Солнце послало  Куртиса  быть  супругом  королевы!  Очевидно,
возмущение против нас было искусственно, и  Зорайя лучше всех знала это. Мне
пришло  в  голову,  что  она  решила  выставить другую  причину  размолвки с
сестрой, чем брак  Нилепты с иностранцем, и  нашла довольно серьезный повод.
Для этого ей необходимо было иметь при себе  одного чужестранца, который был
бы так убежден в правоте ее дела, что оставил бы своих товарищей и перешел в
ее партию. Так  как  Гуд  отвернулся от нее, она  воспользовалась случаем  и
схватила Альфонса, который был так же,  как  Гуд, небольшого роста, показать
его народу и стране, как великого Бугвана.
     Я  высказал  Гуду мою  мысль, и надо было  видеть его  лицо!  Он просто
испугался.
     -- Как! -- вскричал  он. --  Этот бездельник будет изображать  меня!  Я
уйду из страны! Моя репутация погибнет навсегда!
     Я утешал его, как умел, потому что вполне разделял его опасения.
     Эту ночь мы провели в уединении и чувствовали тоску, словно вернулись с
похорон  старого друга. На следующее утро  мы  принялись  за  работу. Послы,
разосланные Нилептой  повсюду  с  ее приказаниями, уже сделали свое  дело, и
масса вооруженных людей стекалась в город.
     Мы с Гудом мельком видели  Нилепту  и Куртиса в продолжение последующих
двух  дней,  но вместе заседали  на совете  начальников войск и  сановников,
намечали план действия, назначение командиров  и сделали массу дел. Люди шли
к нам  охотно,  и целый  день дорога,  ведущая  к Милозису,  чернела толпами
людей, стекавшимися по всем направлениям к королеве Нилепте.
     Скоро нам стало ясно, что мы имеем в распоряжении 40 000 пехоты и 30000
кавалерии,  весьма  значительную силу,  если  принять  во  внимание короткое
время, в которое мы успели собрать ее, и  то  обстоятельство,  что  половина
регулярной армии последовала за Зорайей.
     Войско  Зорайи, по  донесениям  наших  разведчиков,  было  сильнее. Она
поместилась  в городе М'Арступа, и вся окрестность  стеклась под ее знамена.
Наста явился с севера, приведя с собой 25 тысяч горцев. Другой вельможа,  по
имени Белюша, обитатель степного округа, привел 12 тысяч кавалерии. Очевидно
было, что в распоряжении Зорайи имелось не менее сотни тысяч войска.
     Мы  получили  известие, что  Зорайя  предполагает выступить и  идти  на
Милозис, опустошив  страну. У нас  возник вопрос: встретить  ли  ее в стенах
города, или  выйти  из города  и  дать ей сражение? Гуд  и  я высказались за
движение вперед и за битву. Если мы будем сидеть в городе и ждать нападения,
это может показаться страхом, трусостью.
     В подобных  случаях малейший  пустяк  может  изменить  мнение  людей  и
направить  его в  другую сторону. Сэр Генри согласился  с нашим мнением, так
же, как и Нилепта. Сейчас же была  принесена большая карта и разложена перед
нами. В  30  милях  от М'Арступа, где  расположилась  Зорайя, дорога шла  по
крутому холму и,  окаймленная  с  одной  стороны  лесом, была  неудобна  для
перехода  войска. Нилепта серьезно посмотрела  на карту и положила  палец на
обозначенный холм.
     --  Здесь  ты  должен встретить  армию  Зорайи!  -- сказала  она  мужу,
улыбаясь и доверчиво смотря на него, -- Я знаю местность. Ты встретишь здесь
ее войско и рассеешь его по ветру, как буря разгоняет пыль!
     Но Куртис был серьезен и молчал.


        НА ПОЛЕ БИТВЫ

     Через три дня мы с Куртисом отправились в путь.
     Все войско, за  исключением  маленького отряда телохранителей королевы,
выступило еще накануне ночью.
     Нахмуренный  город  опустел  и  затих.  Кроме  личной стражи  королевы,
осталось  еще  около тысячи  человек, которые,  в  силу  болезни или  других
причин, были неспособны следовать за армией. Но это было неважно, потому что
стены Милозиса были неприступны, и неприятель находился не в тылу у нас.
     Гуд  и Умслопогас  ушли  с  войском. Нилепта проводила  сэра  Генри  до
городских ворот, верхом на великолепной белой лошади  по имени "Денной луч",
которая слыла  самой  быстрой  и  выносливой лошадью  во всей  стране.  Лицо
королевы носило следы недавних слез, но теперь  она не  плакала, мужественно
вынося горькое испытание, посланное ей судьбой.
     У  ворот  она простилась с  нами. Накануне этого дня она  обратилась  с
красноречивыми словами к начальникам войска, выразив полную уверенность в их
военной доблести и в победе над врагами.
     Она сумела тронуть  их, и  они ответили громкими криками и изъявлениями
готовности умереть за нее.
     -- Прощай,  Макумацан! --  сказала  она. -- Помни, я верю  тебе, верю в
твою мудрость, которая нам так же необходима, как острые копья для защиты от
Зорайи. Я знаю, что ты исполнишь свой долг!
     Я поклонился и  объяснил,  что боюсь сражения и могу потерять голову от
страха. Нилепта улыбнулась и повернулась к Куртису.
     -- Прощай,  мой господин! -- сказала она. -- Вернись ко мне королем, на
лаврах победы или на копьях солдат!*

     * В стране Цу-венди есть обычай носить умерших офицеров на  сложенных в
виде носилок копьях солдат. А.К

     Сэр Генри  молчал  и повернул лошадь, чтобы  ехать. Он не  в силах  был
говорить.  Тяжело человеку идти на войну, но, если женат только одну неделю,
то это становится уже тягостным испытанием!
     -- Здесь, -- прибавила Нилепта,  -- я буду приветствовать вас, когда вы
вернетесь победителями! А теперь еще раз прощайте!
     Мы  пустились  в путь,  но, отъехав  около сотни  ярдов,  обернулись  и
увидели Нилепту, которая, сидя  на лошади, смотрела нам вслед. Проехав еще с
милю, мы услыхали  позади себя галоп лошади и увидали  подъехавшего всадника
-- солдата, который привел нам лошадь королевы -- "Денной луч".
     -- Королева посылает белого коня, как  прощальный дар, лорду Инкубу,  и
приказала мне сказать ему, что этот конь самый быстрый и выносливый во  всей
стране! -- произнес солдат, низко склоняясь перед нами.
     Сначала сэр  Генри не хотел брать лошадь, говоря,  что животное слишком
красиво  для такого  грубого  дела,  но  я  убедил его взять, опасаясь,  что
Нилепта жестоко обидится. Мне и в голову не приходило тогда, какую серьезную
услугу  окажет  нам  благородное  животное!  Куртис  взял лошадь,  послал  с
солдатом свою благодарность и приветствие Нилепте, и мы поехали дальше.
     Около полудня мы нагнали арьергард войска, и сэр Генри формально принял
командование всей армией. Это была тяжелая ответственность, которая угнетала
его, но он должен был уступить настояниям королевы.
     Мы подвигались вперед, не встретив никого, потому что население городов
и  деревень  разбежалось в  разные  стороны,  боясь  попасться  между  двумя
враждебными армиями.
     Вечером, на четвертый день, -- войско наше подвигалось  медленно, -- мы
расположились лагерем на вершине холма, и  наши разведчики донесли нам,  что
Зорайя со всем своим  войском  уже  выступила против нас  и расположилась на
ночь в десяти милях.
     Перед  рассветом  мы выслали  небольшой отряд кавалерии занять позицию.
Едва  они успели  занять ее, как  были  атакованы отрядом Зорайи  и потеряли
тридцать человек. Когда с  нашей стороны явилось подкрепление, войско Зорайи
отступило, унося своих раненых и умирающих.
     Около  полудня  мы  достигли  указанного  нам  Нилептой места.  Она  не
ошиблась. Место было удобно  для битвы,  особенно  против превосходящей  нас
силы. На узком перешейке холма Куртис  расположился лагерем и, после долгого
совещания  с  генералами и  с  нами, решил вступить здесь  в  бой с  войском
Зорайи. В центре расположилась пехота, вооруженная кольями, мечами и щитами,
в резерве у нее находились пешие и конные солдаты. С боков стояли эскадроны,
а перед ними два корпуса войск в 7.500 человек, образуя правое и левое крыло
армии  под  защитой кавалерии. Куртис командовал  всей армией. Гуд -- правым
крылом ее, я принял под свое начальство семь тысяч всадников, стоявших между
пехотой  и  правым крылом,  остальные  батальоны  и эскадроны  были  вверены
генералам Цу-венди.
     Едва мы успели занять позицию, огромная армия Зорайи начала надвигаться
на нас,  и вся площадь покрылась  множеством блестящих копий; земля тряслась
под  топотом  ее  батальонов.  Разведчики  не  преувеличили.  Войско  Зорайи
превосходило нас количеством.
     Мы ждали нападения, но день прошел спокойно.
     Как раз  напротив  нашего  правого  крыла,  образуя  левое  крыло армии
Зорайи, находился батальон  мрачных,  дикого  вида, людей.  Это были,  как я
узнал, горцы, приведенные Наста.
     -- Честное слово. Гуд, -- сказал я, -- их надо всех перебить завтра!
     Гуд как-то странно взглянул на меня, но ничего не ответил. Весь день мы
ждали, и ничего не случилось. Наконец, настала ночь, и тысячи огней зажглись
на  склонах холмов, мерцая и потухая, как  звезды. Время шло, мертвая тишина
царила  в войске  Зорайи.  Это  была долгая, томительная  ночь.  Предстоящая
битва, все  ужасы кровопролития тяжелым  гнетом лежали  на  сердце.  Когда я
размышлял  обо  все  этом,  то  чувствовал себя  больным,  мне  было  тяжело
подумать, что все  это  сильное войско собрано здесь  для истребления, чтобы
утолить дикую ревность женщины!
     Долго, до глубокой ночи, сидели мы,  с тяжелым сердцем  совещаясь между
собой. Мерно шагали  часовые взад  и вперед, мрачно, с нахмуренными  лицами,
приходили и уходили вооруженные начальники разных батальонов.
     Наконец, я  лег, но  не мог спать при  мысли о завтрашнем  дне. Кто мог
сказать, что принесет нам утро?
     Сознаюсь, я боялся.  Вопрошать  будущее  -- этого вечного  сфинкса,  --
бесполезно! Наконец,  я несколько успокоился и предоставил Провидению решать
загадку завтрашнего дня.
     Взошло солнце. Лагеря проснулись с шумом и грохотом и начали готовиться
к сражению.
     Это было прекрасное  зрелище, и  старый  Умслопогас,  опираясь  на свой
топор, созерцал его в восхищении.
     -- Никогда не видал  я  ничего подобного, Макумацан!  -- сказал  он. --
Битвы  моего народа  -- это детская игра  перед  этим! Как ты думаешь, скоро
начнется бой?
     -- Да, -- ответил я  печально, -- это будет бой  на  жизнь и на смерть.
Утешься, Дятел, еще раз ты можешь проливать кровь!
     Время шло, но  атаки не было. Люди позавтракали и ждали. Около полудня,
едва они  успели  пообедать,  --  потому  что,  по нашему  мнению, с  полным
желудком веселее сражаться, --  со  стороны неприятельского лагеря  раздался