почти как Умслопогас, и красив, но
красотой дьявола.  В  правой руке он держал копье  в пять с  половиной футов
длины,  причем только клинок  имел  два  с половиной фута.  В его левой руке
находился большой эллиптической формы щит из кожи буйвола, на  котором  были
нарисованы странные геральдические надписи. На  плечах его лежал капюшон  из
соколиных перьев, а вокруг шеи была надета полоса бумажной  пестрой материи.
Обычная его одежда из козлиной кожи была завязана узлом, в  виде пояса, а на
боку  торчал  меч,  который представляет из себя  кусок  стали, вложенный  в
деревянные ножны. Самой замечательной принадлежностью из всего  его  одеяния
была шапка из страусовых перьев, которая сходилась у подбородка и шла кругом
всего лица, удивительно оттеняя сатанинское  выражение физиономии  дикаря  в
рамке пестрых перьев. Вокруг лодыжек  болталась  черная  бахрома, а на ногах
были  надеты  шпоры,  из-под   которых  торчали  пучки  прекрасного  черного
обезьяньего волоса.
     В таком  наряде  стоял Мазаи  Эльморен, поджидая наши пироги. Я не  мог
различить  всех  подробностей  его  костюма,  совершенно  подавленный  общим
впечатлением и мыслью о том, что мы должны предпринять.
     Пока мы размышляли о том, что нам делать, воин двинулся с места, махнул
на нас копьем и исчез.
     -- Гола! -- закричал сэр  Генри  с другой лодки. -- Наш друг, начальник
каравана, сдержал  свое  слово  и выдал  нас Мазаи. Не опасно  ли пристать к
берегу?
     Я думал, что это небезопасна; но, с  другой стороны, мы не могли ничего
состряпать в пироге, чтобы поесть, а есть хотелось всем. Наконец, Умспопогас
ускорил наше решение, заявив, что пойдет на разведку, и пополз в  кустарник,
как  змея, а мы остались  ждать  его на  воде. Через  полчаса он вернулся  и
сказал  нам,  что мы  видели не  Мазаи, а просто  воина-дикаря, что  он  сам
выследил  место,  где  они,  действительно,  расположились   лагерем,  и  по
некоторым признакам  думает,  что Мазаи  тронулись  не  более, как  час тому
назад. Воин,  которого мы видели, был послан с донесением о нашем появлении.
Мы  причалили  к  берегу,   расположились  кружком,  поужинали  и  принялись
обсуждать  всю  опасность  нашего  положения.  В  сущности,   возможно,  что
появление  воина вовсе не грозит нам ничем, что  он один из шайки, посланный
грабить и убивать людей из вражеского племени. Но когда мы вспомнили  угрозу
наших  носильщиков  и  зловещее  помахивание  копьем в  нашу  сторону,  дело
показалось нам несколько иным. Одно было несомненно, что отряд Мазаи  следил
за нами и ждал удобного случая, чтобы напасть на нас.
     У нас было два выхода: или идти вперед, или убираться  назад. Последнее
было отвергнуто всеми, тем более, что, отступая, мы могли  наткнуться на еще
большие опасности. Поэтому решили отправиться вперед во что  бы то ни стало.
Рассудив, что спать на берегу небезопасно, мы забрались в пироги и отвели их
на середину  реки,  прикрепив  их, вместо  якоря, к большим камням  толстыми
веревками, сделанными из волокон кокоса.
     Здесь москиты усердно накинулись на  нас,  и это,  вместе с  боязнью за
свою  безопасность,  отогнало сон  от  меня, хотя другие  спали, не  обращая
внимания на москитов. Я лежал, курил, размышлял, обдумывал, главным образом,
как бы избежать Мазаи. Была чудная лунная ночь, и, несмотря на москитов и на
опасность заболеть лихорадкой, ночуя на реке,  несмотря  на судорогу  в моей
правой  ноге  от неудобного положения  в пироге, на то,  что спящие  Ваквафи
отчаянно храпели, я поистине наслаждался чудной ночью. Лучи месяца играли на
поверхности реки, воды которой неуклонно стремились к морю, как человеческая
жизнь к могиле. На берегах  царил мрак,  и ночной  ветер печально вздыхал  в
тростниках. Слева от  нас, на  берегу реки,  находилась песчаная  отмель, на
которой  не  было  деревьев.  Тут  я  мог  различить  целое  стадо  антилоп,
подошедших  к воде  пить.  Как  вдруг раздалось зловещее  рычание, и все они
испуганно убежали.  Через несколько  минут  я  увидел  массивную  фигуру его
величества, царя зверей, явившегося запивать свой обед. Он медленно двигался
в  тростниках  в пятидесяти шагах  от  нас,  а  еще  через  несколько  минут
исполинская черная масса выделилась из воды и захрапела.
     Это был гиппопотам.  Он был  так близко от  меня, что я видел, как  он,
движимый любопытством узнать, что  такое представляют из  себя  наши пироги,
открыл  свою  пасть,  посмотрел  и  широко  зевнул,  давая  мне  возможность
полюбоваться своими клыками.
     Я хотел было всадить ему пулю, но,  подумав,  оставил его  в покое, тем
более, что он был слишком тяжел дли нашей пироги. Скоро он бесшумно исчез из
виду.  При  взгляде вправо,  на  берег, мне  показалось,  что я вижу  темную
фигуру, прячущуюся за деревьями. У меня очень острое зрение,  так что я  был
уверен, что вижу кого-то, но был ли это зверь, птица или человек -- я не мог
различить.
     В это время  темное облачко  закрыло месяц, лес  затих. Вдруг  раздался
резкий,  хорошо мне знакомый  крик совы, повторившийся настойчиво  несколько
раз. После  этого  наступила  полнейшая тишина,  только  ветер  шумел  среди
деревьев и в тростнике.
     Неизвестно  почему,  меня охватило странное нервное возбуждение. Особых
причин  пока  не  было,  потому  что  путешественник  в  Центральной  Африке
постоянно окружен опасностями, но,  тем не  менее,  я  не  мог  успокоиться.
Обыкновенно я смеюсь и не верю разным предчувствиям, но теперь,  помимо моей
воли, мной овладело  гнетущее  предчувствие близкой опасности. Холодный  пот
выступил на моем лбу, но мне не хотелось  будить других. Я  чувствовал,  что
страх мой  возрастает, пульс слабо бился, как у умирающего человека, нервное
состояние  дошло  до  крайности.  Это  ощущение  вполне  знакомо  тому,  кто
подвержен  кошмарам.  Но моя  воля  торжествовала  над страхом, я  продолжал
полулежать в пироге, повернув  лицо в сторону Умслопогаса  и  двоих Ваквафи,
спавших около меня.
     На некотором расстоянии я слышал всплески  гиппопотама, затем крик совы
повторился   неестественно   визгливым  вскриком.*   Ветер   жалобно   тянул
раздирающую сердце песню. Над нашими головами стояло  мрачное облако,  а под
нами -- холодная, черная масса воды. И я ощущал дыхание смерти в  окружающем
мраке! Это было гнетущее ощущение.

     * Нет сомнения, что крик совы, как я узнал потом, служит сигналом среди
племен Мазаи.

     Вдруг  я  почувствовал,  что  кровь  застала  в  моих жилах,  и  сердце
перестало  биться. Показалось это мне, или мы двигаемся? Я перевел взгляд на
другую  лодку за  нами, но не видел  ее, а  вместо нее заметил худую, черную
руку, протянутую над пирогой.
     Неужели это кошмар?  В ту  же минуту темное дьявольское лицо показалось
из воды. Пирога покачнулась, блеснул нож,  раздался  ужасный крик  одного из
спавших Ваквафи, и что-то теплое брызнуло мне в лицо.
     В одно  мгновение я  очнулся, понял,  что это  не  кошмар,  а нападение
Мазаи. Схватив первое, что попалось под руку -- это был топор Умслопогаса --
я  изо  всей  силы  ударил им  по тому месту, где видел руку  с  ножом. Удар
пришелся прямо по руке  и отрубил всю кисть. Дикарь  не издал  ни  стона, ни
крика. Явившись, как привидение, он исчез так же таинственно,  оставив после
себя отрубленную руку,  все  еще  сжимающую  меч,  воткнутый в сердце нашего
бедного Ваквафи.
     Между дикарями произошло смятение, и мне  показалось, не знаю, верно ли
это  было,  что  несколько  голов скользнули по  воде к  правому  берегу,  у
которого  должна  была скоро  очутиться наша пирога, так как якорная веревка
была перерезана.
     Как  только  я  освоился  с обстановкой,  я  понял  план  дикарей.  Они
перерезали  веревку,  чтобы  пирогу  естественным  течением  реки прибило  к
берегу, где ждал отряд воинов с копьями, готовый перебить всех нас.
     Схватив весло,  я велел Умслопогасу взять другое, -- оставшийся в живых
Аскари был  ни жив, ни мертв от  страха, -- и  мы принялись усердно грести к
середине  реки,  и  как  раз  вовремя, потому что  через несколько  минут мы
оказались бы у берега, и тогда нам всем грозила смерть.
     Как  только  мы достаточно  отдалились  от берега, то поспешили узнать,
уцелела ли наша другая пирога.
     Тяжелая  и  опасная  это  была  работа  к  окружающем  мраке!  Очевидно
милосердный Бог руководил нами. Наконец, усердно работая веслами, мы увидали
нашу другую пирогу и были рады узнать, что на ней все благополучно.
     Несомненно, та же  самая  черная  рука дикаря, которая  перерезала нашу
веревку,  намеревалась сделать  это  и с  другой  пирогой, если бы дикаря не
погубила непреодолимая наклонность убивать при всяком удобном случае. И хотя
это стоило жизни одному  из нас, но зато спасло всех остальных от гибели! Не
явись  эта черная рука, этот призрак  около лодки, -- я никогда до смерти не
забуду этой  минуты,  -- пирога была  бы у берега, прежде, чем я мог понять,
что случилось, и эта история не была бы написана мной!


        У МИССИОНЕРА

     Мы  прикрепили  остатки нашей веревки к другой  пироге и стали  ожидать
рассвета,  поздравляя  друг друга с  избавлением  от страшной опасности, что
было  скорее  милостью  к нам Провидения, чем результатом наших  собственных
усилий. Наконец,  начало светать.  Редко так радостно встречал я рассвет. На
дне пироги лежал несчастный Аскари и около него окровавленная рука дикаря. Я
не мог  выносить  этого  зрелища. Взяв  камень,  который служил  якорем  для
пироги, я привязал к нему убитого человека и бросил его  в воду. Он пошел ко
дну,  и  только пузыри  остались на воде после него. Ах! Когда придет время,
большинство  из  нас  канет  в  Лету,  оставив  за  собой только  пузыри  --
единственный след нашего существования! Руку дикаря мы также бросили в реку.
Меч, который мы  вытащили из груди  убитого,  был  очень красивой, очевидно,
арабской работы, с рукояткой из слоновой  кости,  отделанной золотом. Я взял
его  себе вместо охотничьего ножа, и он оказался очень полезным мне. Один из
Ваквафи перебрался в  мою  пирогу, и  мы снова  пустились в путь в невеселом
расположении духа, надеясь добраться до миссии только ночью.
     Через  час   после  восхода  солнца  полил  сильный  дождь,  еще  более
ухудшивший наше положение. Мы промокли до костей, так как не могли  укрыться
от дождя  в  пирогах.  Ветер  упал,  и  паруса  были  бесполезны;  мы ползли
потихоньку с помощью весел.
     В одиннадцать часов мы пристали к  левому берегу; дождь несколько утих,
и  мы  развели  огонь,  поймали  и  зажарили  рыбу,  не  смея  пойти  в  лес
поохотиться.  В  два часа мы тронулись в  путь, взяв с  собой  запас жареной
рыбы.
     Дождь  полил  еще  сильнее.  Плыть по  реке  становилось  все  труднее,
благодаря камням, мелководью и чрезвычайно  сильному течению. Очевидно было,
что к ночи нам не добраться до гостеприимной кровли миссии -- перспектива не
особенно приятная!  В пять часов  пополудни, совершенно измученные, мы могли
ясно определить,  что находимся почти в 10 милях  от  миссии. Примирившись с
этим, мы должны были позаботиться о безопасном ночлеге.
     Мы не решились пристать к берегу, покрытому густой растительностью, где
могли  спрятаться Мазаи. К счастью, мы заметили маленький скалистый островок
на середине  реки. Мы  сейчас же пристали к нему,  крепко привязали пироги и
вышли  на  землю,  стараясь  устроиться возможно комфортабельнее,  насколько
позволяли обстоятельства. Что касается погоды,  то она  была  отвратительна:
дождь пронизывал нас до костей,  мешая развести огонь.  Одно  обстоятельство
несколько утешало нас. Наши Аскари  объявили,  что ничто не  заставит  Мазаи
напасть на нас в такую погоду,  так  как они не любят дождя и ненавидят даже
самую мысль о мытье.  Мы  поели невкусной холодной рыбы, все, за исключением
Умслопогаса, который,  как истый  зулус, не  выносил  ее,  и  выпили  водки,
которой у нас, к счастью, осталось несколько бутылок. Это была самая тяжелая
ночь, которую  мне  пришлось пережить,  за  исключением,  пожалуй, той ночи,
когда мы, трое белых людей, готовы были погибнуть от холода во время  нашего
путешествия  в страну Кукуанов. Ночь тянулась бесконечно,  и  я боялся,  что
наши Ваквафи умрут от дождя и холода; они, наверное, умерли бы, если бы я не
давал  им  небольших  порций водки. Даже такой  закаленный, старый воин, как
Умслопогас,   живо  ощущал  все   неудобство  нашего  положения,   хотя,   в
противоположность Ваквафи, которые стонали и жаловались на  свою судьбу,  он
не  произнес  ни  одной жалобы.  Под  утро мы услыхали  крик  совы и  начали
готовиться к  нападению врага,  хотя  я  не  думаю, чтобы  мы  могли оказать
серьезное сопротивление.  Но сова на этот раз оказалась настоящей, да и сами
Мазаи,  наверное, чувствовали  себя  так  скверно,  что  и  не  помышляли  о
нападении.
     Наконец,  первые лучи  рассвета  скользнули по воде, и дождь  перестал.
Появилось лучезарное солнце,  прогнало туман и обогрело  воздух. Измученные,
истощенные,  мы  поднялись и  пошли  отогреваться в  ярких  лучах,  чувствуя
горячую благодарность к солнцу. Я  вполне понимаю, почему первобытные народы
боготворили солнце, которое играло слишком большую роль в их жизни.
     Через  полчаса мы пустились  в путь с помощью попутного ветра. Вместе с
солнцем к нам вернулось хорошее расположение духа, и мы готовы были смеяться
над  опасностями  предшествовавшей  ночи.  В  одиннадцать  часов,  когда  ми
подумывали, по обыкновению,  остановиться на  отдых  и попытаться застрелить
какую-нибудь дичь на обед, внезапный поворот реки открыл перед вами  картину
настоящего европейского дома, с верандой вокруг,  превосходно расположенного
на холме и окруженного высокой каменной стеной и рвом.
     Над домом широко разрослась огромная, ветвистая сосна, верхушку которой
мы видели несколько раз за последние два дня,  не подозревая, что она растет
в самой  миссии.  Я  первый  увидел дом и не мог  удержаться  от  радостного
возгласа, к которому присоединились другие. Мы и не подумали останавливаться
теперь на  берегу, а усердно  принялись грести,  и хотя дом казался  близко,
однако, мы плыли долго и только в час причалили к берегу, на котором высился
дом миссии. Выйдя на берег, мы заметили три фигуры, спешивших нам навстречу,
одетых в обычный английский костюм.
     -- Господин,  дама и девочка, --  воскликнул  Гуд, вглядываясь  в  трио
сквозь  свое  стеклышко,  --  шествуют   самым  цивилизованным  манером,  по
прекрасному саду нам  навстречу. Повесьте меня, если это не самая любопытная
вещь, которую мы видели!
     Гуд  был прав. Странно было видеть здесь этих  европейцев; это походило
на  сон   или   на   сцену   из  итальянской  оперы.  Но  сон  обратился   в
действительность, когда мы  услыхали слова,  обращенные к нам  на  чистейшем
шотландском наречии:
     --  Здоровы  ли вы,  господа?  --  сказал мистер Мекензи,  седоволосый,
угловатый  человек, с добрым лицом  и красными  щеками. -- Надеюсь, что вижу
вас в полном здравии. Туземцы сказали  мне, что час тому назад выследили две
лодки с белыми людьми, плывущие по реке, и мы поспешили встретить вас!
     --  Я  так  рада  снова  увидеть  белых  людей!  --  произнесла   дама,
прелестная, изящная на вид особа.
     Мы сняли шляпы и представились.
     --  А теперь, вы, наверное,  устали и проголодались, господа! -- сказал
мистер Мекензи.  -- Пойдемте!  Мы очень  рады видеть  вас!  Последний  белый
человек,  который  приехал  к  нам  год тому  назад, был  Альфонс  -- вы его
увидите!
     Мы  пошли  по  откосу холма,  нижняя часть которого была  отгорожена  и
представляла  собой  сады,  полные цветов  и овощей.  По  углам  этих  садов
группировались   грибообразные   хижины,   занимаемые   туземцами,   которым
покровительствовал мистер  Мекензи. В  центре садов была  проложена дорожка,
окаймленная  по  обеим  сторонам  рядами  апельсиновых  деревьев;  они  были
посажены не  более  десяти  лет  тому  назад,  но  в этом прекрасном климате
разрослись  до невероятных размеров и  были  обременены золотистыми плодами.
После довольно крутого подъема, мы подошли к прекрасной ограде,  заключавшей
пространство земли в  4 акра, где  находился собственный сад, дом, церковь и
другие строения мистера Мекензи,  на самой вершине  холма. И что  это был за
сад!  Я  всегда  любил  хорошие сады  и всплеснул руками  от восторга, когда
увидел сад миссионера. Рядами стояли здесь все  лучшие европейские  плодовые
деревья. На вершине холма климат был так ровен, что все английские растения,
деревья,  цветы произрастали  великолепно, были даже некоторые разновидности
яблок. Была здесь земляника, томаты, и какие еще! Дыни, огурцы, всевозможные
виды растений и плодов...
     -- Великолепный  у  вас сад!  -- сказал я с восхищением и  с  некоторой
завистью.
     -- Да,  -- ответил миссионер, -- сад очень хорош и вполне вознаграждает
все мои  труды.  И  климат  здесь благодатный!  Если  вы  посадите  в  землю
персиковую косточку,  она принесет вам плод через три  года, а черенок  розы
зацветет через год. Прекрасный климат!
     Мы  подошли  ко  рву, наполненному  водой, на другой  стороне  которого
возвышалась каменная стена с бойницами в 8 футов вышины.
     -- Там, -- сказал  мистер Мекензи, указывая на ров  и стену, -- за этой
стеной  "magnum  opus",  там -- церковь,  а по  другой  стороне  -- дом. Мне
потребовалось двадцать человек туземцев, которые два года рыли ров и строили
стену,  и я не был спокоен,  пока работы не  были окончены. Теперь  я вполне
огражден от всех дикарей Африки, потому что поток, наполняющий ров. вытекает
из-под  стены, журчит одинаково летом и зимой, и я всегда держу в доме запас
провизии на четыре месяца!
     Пройдя по дощечке через ров, мы пролезли через узкое отверстие  в стене
и  вошли  во владения  мистера  Мекензи, именно, в его  чудный сад,  красоту
которого трудно  описать. Я никогда не  видел таких роз,  гардений,  камелий
(редкие  сорта даже в Англии). Тут была целая  коллекция прекрасных луковиц,
собранных маленькой  дочкой миссионера, мисс Флосси. В середине  сада журчал
фонтан,  с  каменным,  очень красиво  устроенным бассейном. Дом  представлял
собой  массивное строение,  с прелестной  верандой, и был  построен  в  виде
четырехъугольника,   четвертая  сторона  которого,  вмещавшая   кухню,  была
отделена от дома. Прекрасный план постройки в такой жаркой стране!
     В  центре  четырехъугольника находился самый  замечательный  предмет из
всего виденного нами в этом прелестном месте -- оригинальное дерево, имевшее
триста  футов  в  вышину;  ствол его имел  16  футов  в диаметре. Высоко, на
семьдесят футов,  поднимался  прямой прекрасный  ствол, без единой ветви,  а
наверху  широко  разрослись  темно-зеленые  сучья,  имевшие  вид  гигантских
листьев, раскинулись над домом и садом, осенили его благодатной тенью и в то
же время, благодаря  вышине, не препятствовали свету и  воздуху проникать  в
дом.
     -- Какое замечательное дерево! -- воскликнул сэр Генри.
     -- Да, вы правы, удивительно красивое дерево! Во всей стране, насколько
я  знаю,  нет  такого  другого!  --  ответил  миссионер.  --  Я  называю его
сторожевой башней. Когда мне нужно,  я прикрепляю веревку к нижним  сучьям и
поднимаюсь на дерево со зрительной трубой. Я могу видеть с дерева на 15 миль
кругом. Но  я забыл,  что вы голодны,  а обед  готов.  Идемте, друзья мои! Я
расскажу вам, как мне удалось заполучить французского повара!
     Он  направился  к  веранде.  Я последовал  за  ним.  В это время дверь,
ведущая  из  дома на  веранду,  отворилась,  и появился маленький, проворный
человек, одетый в синюю бумазейную куртку, в кожаных башмаках, замечательный
своим хлопотливым видом и огромными черными усами.
     -- Мадам  позволит мне доложить,  что  обед подан? Господа, мой  привет
вам! -- внезапно, увидев Умслопогаса, который стоял позади нас и играл своим