- начал он, -- заметили ли вы ее ногу, особенно лодыжку?
Она гладка и блестяща, как оборотная сторона роговой щетки!
     -- Лучше взгляните, Гуд, что там? -- ответил я, указывая на занавес, за
которым появился человек, показывавший  нам  знаками, что готов вести  нас в
ванную.  Мы с  удовольствием согласились  и были приведены  в восхитительную
мраморную комнату, в середине  которой находился  пруд с  кристальной водой,
куда  мы  с наслаждением  погрузились.  Выкупавшись,  мы  вернулись  в  свои
комнаты, оделись и отправились в центральную комнату,  где  был  приготовлен
утренний завтрак для нас. После завтрака мы долго прохаживались  по комнате,
любуясь  обивкой стен и коврами, статуями  и  поджидая, что будет дальше.  В
самом деле,  за это время мы так привыкли удивляться, что теперь были готовы
ко всему. В это время явился наш друг капитан и любезно пояснил нам знаками,
что  мы должны  следовать  за ним.  Мы повиновались  не  без колебания  и  с
стесненным  сердцем,  потому  что  догадывались,  что  наш друг  с  холодным
взглядом, Эгон, -- великий жрец, не простил нам убитого  бегемота. Но помочь
тут ничем было, нельзя, и я лично  надеялся только на защиту  королев, зная,
что  если женщина  захочет  что-то  сделать, то  найдет  возможность всегда.
Минутная прогулка  через коридоры  и  двор,  и мы очутились у  больших ворот
дворца, которые ведут на холм к храму солнца.
     Эти  ворота очень широки, массивны и удивительно  красивы.  Перед  ними
ров, наполненный  водой,  с  перекинутым через него  подъемным  мостом.  Как
только мы подошли, половина  ворот широко распахнулась, мы прошли через мост
и  остановились,  глядя на  чудеснейшую в мире  дорогу, ведущую  к храму. По
обеим сторонам дороги  величественно возвышались красивые здания из красного
гранита  -- жилища  придворных  и  сановников двора, тянувшиеся  на милю  до
холма,  увенчанного  великолепным  храмом  солнца, господствовавшим над всей
дорогой. Пока мы любовались этим грандиозным зрелищем, к ворогам подъехали 4
кабриолета, запряженные белыми, как снег, лошадьми.  Это  были двухколесные,
деревянные   кабриолеты,   приделанные  к  крепкой   оси,  тяжесть   которой
поддерживалась  кожаными подпругами,  в виде  шор. Колеса  с  4 спицами были
обтянуты  железом. В передней  части кабриолета, над осью,  устроено сиденье
для  кучера, с перилами, чтобы он мог удержаться на месте при тряске. Внутри
экипажа находились три низких сиденья, два по бокам кабриолета и одно  задом
к лошадям, напротив дверцы.
     Экипаж был  легок, прочно  сделан  и  довольно неуклюж. Если  кабриолет
оставлял желать много лучшего, то про лошадей этого нельзя было сказать!
     Кони были великолепны, не очень велики, но крепки, с маленькой головой,
удивительно широкими и круглыми копытами, очень быстрые  и горячие. Первый и
последний  из кабриолетов  был занят  стражей,  но в середине оставались два
пустых места. Альфонс и я сели в первый экипаж, сэр Генри, Гуд  и Умслопогас
-- в другой, и двинулись в путь.
     В стране Цу-венди принято пускать лошадей рысью, но если путешествие не
длинно, то их пускают галопом.  Боже  ты мой! Как только мы доехали! Едва мы
успели  сесть,  кучер  закричал,  лошади  понесли,  и мы  помчались  с такой
быстротой,  что  едва  могли  дышать. Я привык  к  быстрой  езде,  но сильно
испугался. Что касается несчастного Альфонса, то  он откинулся  с  отчаянным
лицом  на  бок экипажа "дьявольского фиакра",  как  он  сказал,  считая себя
погибшим.  Когда он спросил меня,  куда  мы едем, я  ответил, что нас везут,
чтобы бросить в огонь для жертвоприношения. Надо было видеть его лицо, когда
он схватился за экипаж и начал отчаянно вопить.
     Но кабриолет несся  вперед, ветер, свистя у нас в ушах,  заглушал крики
Альфонса.
     Наконец  перед нами,  во  всем удивительном  блеске  и пышной  красоте,
показался храм солнца, гордость народа Цу-венди, для которого он то  же, что
храм Соломона для Иудеев. Масса богатства, искусства и труда целых поколений
было положено на  постройку этого дивного здания, которое закончено только в
последние 50 лет. И результат получился удивительный  не только по размерам,
--  это  огромнейший  храм во всем мире,  --  но по  совершенству постройки,
богатству  и красоте материала и  по удивительной работе  строителей. Здание
занимает пространство в 8 акров на  вершине холма, вокруг которого находятся
жилища  жрецов.  Оно имеет форму большого  цветка, с  центральной залой, над
которой высится  купол.  От  купола, в виде  лучей, идет 12 лепесткообразных
портиков, каждый  из них посвящен одному из 12 месяцев  и служит  хранилищем
статуй,  воздвигнутых в память знаменитых  усопших. Вышина  купола равняется
400 футам, длина лучей -- 150 футов. Они сходятся  в центральном куколе, как
лепестки цветка в его сердцевине.
     Здание выстроено из чистого белого мрамора, представляющего разительный
контраст с красным  гранитом городских домов и, подобно царственной диадеме,
сияет  на челе мрачной королевы. Наружная  сторона купола и портиков покрыта
листовым золотом.  На краю свода каждого  из 12  портиков  находится золотая
фигура  ангела  с трубой  в руке  и с  распростертыми  крыльями.  Могу  себе
представить, как  поразительно  красивы эти  золотые своды, сияющие  в лучах
солнца, подобно  тысяче огней, на мраморной горе; они сверкают так ярко, что
видны с вершин гор, за сотни миль отсюда.
     Эффект  зрелища  еще  усиливается великолепными  туземными  цветами, --
которые  опоясывают мраморную  стену  храма и сияют красотой  своих  золотых
чашечек и лепестков.
     Главный  вход  в  храм --  между двумя, обращенными к  северу  дворами,
защищен  бронзовыми  воротами  и  дверями  из прочного  мрамора, великолепно
украшенными  различными аллегориями и золотом.  За  этими  дверями находится
стена и снова дверь  из  белого мрамора, ведущая  во  внутренность храма. Вы
очутились, наконец, в  главной  зале, вод куполом,  и идете  к  центральному
алтарю, поражаясь  дивным зрелищем,  которое  открывается вашим  взорам! Вас
охватывает  тишина  священного места, над  вашей головой  мраморный  купол с
воздушными арками, несколько похожий  на купол храма  св.  Павла  в Лондоне,
фигура летящего ангела и целое  море  солнечных  лучей, льющихся  на золотой
алтарь! На  восточной и западной сторонах находятся два других алтаря, также
озаренные  лучами  солнца,  которые  льются  в  священный полумрак  святыни.
Повсюду белизна мрамора, таинственность, красота!
     На  центральном  золотом  алтаре горит бледное пламя, увенчанное легким
голубым  дымком. Алтарь  сделан из  мрамора, украшен золотом,  имеет круглую
форму  в  виде  солнца. К основанию  алтаря приделаны  12 больших  лепестков
чистого золота.  Всю  ночь и  весь день зги лепестки  закрыты  над  алтарем,
подобно  тому, как лепестки лилии  закрываются  в ненастную погоду. Но когда
полуденные  лучи  солнца скользнут  через  купол  и  озарят  золотые  цветы,
лепестки таинственно раскрываются.
     Десять   золотых   ангелов  стерегут   покой  святыни.  Эти  фигуры   с
благоговейно  склоненной  головой,  с  лицом,  закрытым  крыльями,  поражают
удивительной красотой.
     К  востоку  от  главного  алтаря пол сделан  не из  белого мрамора, как
везде,  а  из  прочной меди,  и  это  обстоятельство обратило  на  себя  мое
внимание. Восточный и западный  алтари  не так  богаты и красивы, хотя также
сосланы  из золота, и крылатые  фигуры золотых ангелов  стоят по бокам  этих
алтарей.  В  стене, позади  восточного  алтаря,  сделано  отверстие  в  виде
бойницы.  В это отверстие врывается первый  луч  восходящего  солнца,  нежно
касается  лепестков большого золотого цветка-алтаря  и  падает  на  западный
алтарь. Вечером последние лучи заходящего солнца долго покоятся на восточном
алтаре, пока не погаснут во мраке ночи.
     Это нежное прощание вечера с зарей.
     За  исключением этих трех алтарей и крылатых фигур над  ними, остальное
пространство храма  под  белым  куполом  совершенно пусто  и  лишено  всяких
украшений,  что,  мне кажется,  усиливает грандиозное  впечатление,  которое
производит храм солнца.
     Когда  я  сравниваю это  гениальное произведение искусства  с  пестрыми
постройками и жалкими орнаментами, которыми архитекторы украшают европейские
города, я чувствую, что им бы следовала поучиться у мастеров Цу-венди! Когда
мои  глаза  привыкли  к  мрачному  освещению  великолепного  здания,  к  его
мраморной  красоте,  к  совершенству  его  линий  и очертаний,  с  моих  губ
сорвалось  невольное восклицание:  "Здесь и собака научилась бы религиозному
чувству!"  Это  восклицание  вульгарно,  но  яснее выражает мою  мысль,  чем
вежливая похвала.
     У ворот храма нас встретила стража и солдаты, находившиеся в подчинении
жрецов. Они повели нас в один из портиков  и оставили  здесь на полчаса.  Мы
успели в это время переговорить о том, что находимся  в большой опасности, и
решили:  если  будет  сделаю  попытка  схватить  нас,  защищаться, насколько
возможно.  Умслопогас  немедленно  заявил,  что раздробит  почтенную  голову
великого жреца своим  топором. С того места, где мы  стояли, мы могли видеть
несметную толпу народа, наполнявшую храм, очевидно,  в  ожидании необычайных
событий.  Каждый день, когда  полуденные  лучи  солнца  озаряют  центральный
алтарь, при звуке  труб совершается жертвоприношение  богу солнца, состоящее
иногда из  трупа барана или  быка,  иногда фруктов и зерна.  Случается это и
после  полудня, так как Цу-венди лежит недалеко от экватора и  очень  высоко
над уровнем моря,  так что солнце и после  полудня бросает  вертикально свои
горячие лучи на землю. Сегодня жертвоприношение должно было  совершиться в 8
минут первого.
     Ровно в 12 часов появился  жрец,  подал знак,  и  стража пригласила нас
подвинуться вперед,  что  мм и  сделали  все, кроме Альфонса, лицо  которого
выражало ужас.  Через несколько  секунд мы стояли вне портика и  смотрели на
море   человеческих   голов,   окружавших   центральный   алтарь   и   жадно
разглядывавших  иностранцев,  которые  совершили  святотатство,  --   первых
иностранцев, которых им привелось увидать у себя.
     При  нашем появлении  ропот  пробежал  в толпе. Мы  прошли через  нее и
остановились с восточной стороны, там, где пол  был сделан  из меди, лицом к
алтарю. Пространство вокруг золотых крылатых фигур было огорожено  веревкой,
и народ толпился за  веревкой. Одетые к  белые  одежды жрецы,  держа в руках
золотые трубы, встали кругом, и впереди них  Эгон, великий жрец, с курьезной
шапочкой на голове. Мы  стояли на медном полу, не подозревая, что  готовится
нам, хотя я слышал  какой-то странный  звук  шипенья под  полом. Я оглянулся
кругом, желая  видеть, появились ли сестры-королевы в храме, но  их не было.
Мы  ждали.  Раздался  снова,  звук  трубы,  и  обе   королевы  вошли  рядом,
сопровождаемые  сановниками, между которыми я узнал Насту.  Позади  следовал
отряд  телохранителей. Я  был  очень рад появлению королев. Обе  они  встали
впереди,   слева   и   справа   встали  сановники,   а  позади,  полукругом,
расположилась стража.
     Наступило молчание. Нилепта взглянула на  нас и поймала мой взгляд. Мне
показалось,  она  хотела  что-то  сказать  глазами. С  моего лица  ее взгляд
перешел на медный пол, который был под нашими ногами. Затем последовало едва
заметное  движение  головы.  Сначала я  не  понял,  она повторила.  Тогда  я
догадался, что надо подвинуться назад  от медного пода. Еще взгляд, -- и моя
догадка перешла  в  уверенность --  опасность была в том,  что мы  стояли на
медном  полу! Сэр  Генри стоял рядом со мной с  одной  стороны, Умслопогас с
другой. Не  поворачивая головы,  я шепнул  им, чтобы они  подвигались назад,
медленно,  шаг за шагом, пока  их ноги не ступят на  мраморный пол, там, где
кончится медный.
     Сэр  Генри шепнул  это  Гуду и  Альфонсу. Мы  начали пятиться медленно,
незаметно,  так незаметно, что только Нилепта и Зорайя заметили это. Я снова
взглянул  на Нилепту, она незаметно кивнула головой в  знак одобрения.  Пока
глаза  Эгона  были  в  молитвенном экстазе обращены к  алтарю,  мои тоже,  в
некотором  экстазе,  устремились в его  спину. Вдруг он поднял  свои длинные
руки и торжественным голосом запел гимн солнцу.
     Это было воззвание к солнцу, и смысл его состоял в следующем:

     Молчанием скованы недра глубокого мрака!
     Только в небесном пространстве звезда говорит со звездой!
     Земля скорбит, и обливается слезами желания,
     Усеянная звездами ночь обнимает ее, но не может утешить.
     Она одевается туманом, словно траурным платьем,
     И протягивает свои бледные руки к востоку!
     Там, на далеком востоке, виднеется полоска света;
     Земля смотрит туда, с надеждой воздевая руки.
     Тогда ангелы слетаются из священного места, о, солнце,
     И разгоняют темноту своими огненными мечами,
     Взбираются на лоно мрачной, уходящей ночи!
     Месяц бледнеет, как лицо умирающего человека!
     Ты, о солнце светлое, появляешься во всей славе твоей!
     О, ты, лучезарное солнце, одетое огненной мантией!
     Ты шествуешь по небу в своей огненной колеснице!
     Земля -- твоя невеста! Ты возьмешь ее в свои объятия,
     И она родит тебе детей! Ты любишь ее, она принадлежит тебе!
     Ты -- отец мира, источник света, о солнце!
     Твои дети протягивают к тебе руки и греются в лучах твоих!
     Старики тянутся к тебе и вспоминают былую силу и удаль!
     Только смерть забывает о тебе, лучезарное солнце!
     Когда ты гневаешься, ты прячешь лик свой от нас.
     Темная завеса облаков скрывает тебя,
     Земля дрожит от холода, и небеса плачут,
     Плачут под ударами зловещего грома,
     И слезы их дождем падают на землю!
     Небеса вздыхают, и эти вздохи слышатся в порывах ветра,
     Цветы умирают, плодоносные поля скучают, бледнеют,
     Старики и дети прячутся и тоскуют.
     По твоему живоносному телу и свету, о, солнце!
     Скажи, кто ты, о вечное солнце?
     Кто утвердил тебя на твоей высоте, о, ты, вечное пламя!
     Когда появилось ты, и когда окончишь свой путь по небу?
     Ты, воплощение живущего духа!
     Ты неизменно и вечно, потому что ты -- начало всего,
     И тебе не будет конца, когда дети твои будут забыты!
     Да, ты вечно и бесконечно! Ты восседаешь в высоте,
     На своем золотом троне, и ведешь счет векам!
     Отец жизни! Лучезарное, животворное солнце!

     Эгон закончил  гимн,  весьма красивый и оригинальный,  и после минутной
паузы  взглянул вверх,  к куполу,  и  произнес:  "О, солнце,  сойди на  свой
алтарь!"
     И вдруг случилась удивительная вещь!
     С высоты, подобно огненному мечу, блеснул яркий луч света... Он  озарил
лепестки   золотого  алтаря-цветка,  и  дивный  цветок  раскрылся   под  его
лучезарным  дыханием.  Медленно  раскрывались  большие  лепестки  и  открыли
золотой алтарь, на котором  горел огонь. Жрецы затрубили  в трубы... Громкий
крик пронесся в толпе, поднялся  к золоченому куполу и вызвал ответное эхо в
мраморных стенах храма. Солнечный луч упал на  золотой алтарь,  на священное
пламя, которое заволновалось,  закачалось и  исчезло. Снова раздались  звуки
труб. Снова жрецы подняли руки, восклицая:
     -- Прими жертву нашу, о, священное солнце!
     Я снова поймал взор Нилепты, глаза ее были устремлены на медный пол.
     -- Берегись! -- произнес я громко. -- Берегись!
     Я видел, как Эгон наклонился и коснулся алтаря. Лица в толпе вокруг нас
вдруг покраснели, потом побелели... Словно глубокий вздох пронесся над нами!
Нилепта наклонилась  вперед  и  невольным  движением прикрыла  глаза  рукой.
Зорайя обернулась и что-то шепнула начальнику телохранителей. Вдруг с резким
шумом медный пол  двинулся перед нами и открыл ужаснейшую  печь под алтарем,
огромную и раскаленную до того, что в ней могло растопиться железо.
     С криком  ужаса мы  отскочили назад, все,  кроме  несчастного Альфонса,
который помертвел  от ужаса  и, наверное, упал бы в  огонь, если  бы сильная
рука сэра Генри не схватила его и не оттащила назад.
     Ужасный ропот  поднялся  в  толпе. Мы, четверо, все  подвигались назад;
Альфонс был посередине, прячась за наши спины. С нами были револьверы,  хотя
ружья у  нас  вежливо  отняли при выходе из дворца, так как  здесь  не имеют
понятия о револьверах.
     Умслопогас принес  с  собой топор, потому что  никто не решался  отнять
его, и теперь с вызывающим видом вертел его над головой и ударял в мраморные
стены храма.  Вдруг  жрецы  выхватили мечи  из-под своего белого  одеяния  и
бросились  на нас. Надо было  действовать или погибать. Первый жрец, который
бросился на нас, был здоровый и рослый детина. Я пустил в него пулю, он упал
и с ужасающим криком скатился в огонь, приготовленный для нас.
     Не  знаю,   что   подействовало  на  жрецов,   ужасный  крик  или  звук
неожиданного   выстрела,  но  они  остановились,  совершенно  парализованные
страхом.  Прежде, чем они опомнились,  Зорайя что-то сказала, и  целая стена
вооруженных  людей  окружила  нас,  обеих  королев  и  придворных.  Все  это
произошло в один момент, жрецы колебались, народ стоял в ожидании. Последний
вопль сгоревшего жреца замер вдали. Воцарилась мертвая тишина.
     Великий жрец Эгон повернул свое злое, дьявольское лицо.
     -- Прикажите  докончить жертвоприношение!  -- закричал он королевам. --
Разве эти чужеземцы  не совершили  святотатства? Зачем вы  прикрываете своей
царской мантией этих  злодеев? Разве  они не обречены  на смерть?  Разве наш
жрец  не  умер, убитый  волшебством  этих  чужеземцев?  Как ветер  с  небес,
прилетели  они сюда,  откуда --  никто не знает, и кто они -- мы  не  знаем!
Берегитесь, королевы, оскорблять величие бога  перед его  священным алтарем!
Его власть выше  вашей власти! Его суд справедливее вашего суда!  Берегитесь
поднять против него нечестивую  руку!  Пусть жертвоприношение совершится, о,
королевы!
     Тогда Зорайя заговорила нежным голосом, и как ни серьезна была ее речь,
мне слышалась в ней насмешка.
     -- О, Эгон,  ты  выразил свое желание  и ты говорил правду!  Но ты  сам
хочешь  поднять нечестивую руку против правосудия  бога. Подумай, полуденная
жертва принесена,  солнце удостоило принять  в жертву  своего  жреца! -- она
выразила  совершенно  новую  мысль,  и  народ одобрил  ее  восклицаниями. --
Подумай  об этих  людях!  Они  -- чужеземцы, приплывшие  сюда  по озеру. Кто
принес их сюда? Как добрались они? Почему ты знаешь, что они так же, как мы,
не поклоняются  солнцу? Разве  оказывать  гостеприимство тем, кто  приехал в
нашу  землю  --  значит  бросить их  в огонь?  Стыдись!  Стыдись!  Разве это
гостеприимство? Нас  учили принять чужеземца и обласкать его, перевязать его
раны, успокоить  и  накормить! Ты  хотел  успокоить их  в  огненной  печи  и
накормить дымом? Стыдно тебе, стыдно!
     Она замолчала, следя за впечатлением своих  слов на  толпу, и видя, что
народ одобряет ее, переменила тон.
     --  На  место! -- крикнула  она резко. -- На  место,  говорю вам. Дайте
дорогу королевам и тем, кого они покрыли своей царской мантией!
     -- А если я не хочу, королева? -- процедил сквозь зубы Эгон.
     --  Стража  проложит нам дорогу, -- был гордый  ответ, -- даже здесь, в
святилище, через трупы жрецов!
     Эгон  побледнел от ярости  и взглянул на  толпу.  Ясно  было,  что  все
симпатии  народа на стороне королевы. Цу-венди  --  любопытный и общительный
народ. Как ни чудовищно было в их глазах  наше  святотатство, они  вовсе  не
радовались  мысли  бросить в  огненную печь живых  чужеземцев,  которых  они
видели в первый  раз, стремились  разглядеть, разузнать и удовлетворить свою
любознательность. Эгон видел это и колебался. Тогда заговорила Нилепта своим
музыкальным голосом:
     -- Подумай,  Эгон,  --  сказала  она,  -- судя по словам  моей  сестры,
чужеземцы, может быть, также служители солнца! Они не могут говорить.