ями в краале, тогда стоило жить, а здесь не с
кем и драться. Я  начинаю думать, что  умру от скуки и не подниму больше мой
Инкози-каас!
     Он взял топор и долго и печально смотрел на него.
     -- Ты  жалуешься? -- оказал  я. -- Ты хочешь крови? Дятлу нужно дерево,
чтобы долбить! В твои годы, стыдись, Умслопогас! Стыдись!
     --  Макумацан, я не  жалею  крови  и это лучше и  честнее вашего! Лучше
убить  человека  в честном  бою, чем высосать его кровь в купле,  продаже  и
ростовщичестве, по обычаю белых людей! Много людей я убил в бою, и никому не
побоюсь  взглянуть в лицо, многие из этих людей были друзьями, с  которыми я
охотно  покурил бы трубку. Ты -- другое дело. У тебя своя дорога, у меня  --
своя! Каждый идет к своему народу,  в  свое  родное место! Дикий  бык  хочет
умереть в лесистой стране, так и я, Макумацан!  Я груб и  знаю это, и  когда
кровь моя  разгорячится, я не помню,  что делаю! Но когда настает  ночь, ты,
наверное,  пожалел бы меня! Мрак охватывает меня, и я тоскую! В сердце своем
ты любишь меня, Макумацан, отец  мой, хотя  я -- ничтожная зулусская собака,
начальник  без крааля, бродяга и пришелец! И я люблю тебя, Макумацан, потому
что мы вместе состарились, между нами есть что-то, что крепко связывает нас!
--  он взял  снова  табакерку,  сделанную  из  старого  медного  патрона,  и
предложил мне табаку.
     С волнением я взял щепоть табаку. Это правда, -- я был очень привязан к
кровожадному  дикарю!  Я  не  могу  точно  определить, в  чем  состояла  его
привлекательность,  быть может, его честность  и  прямота  или  удивительная
ловкость и сила  подкупали меня. Это  было совершенно своеобразное существо.
Откровенно  говоря, среди  массы дикарей, которых  я знал,  я не встречал ни
одного, подобного  Умослопогасу.  Он был  очень умен и наивен,  как  дитя, и
обладал очень добрым сердцем. Во всяком случае,  я  очень  любил  его,  хотя
никогда не высказывал ему этого.
     -- Да,  старый волк! --  отвечал я. --  Твоя  любовь  -- странная вещь!
Завтра  ты  был бы  способен расколоть мне череп,  если бы я  стал на  твоей
дороге!
     -- Ты  говоришь правду, Макумацан, я сделал  бы это, если бы долг велел
мне,  но все  же не  перестал бы  любить  тебя!  Разве  здесь можно драться,
Макумацан? -- продолжал он насмешливым голосом,  --  Мне кажется только, что
обе королевы сердятся друг  на друга! Это  я думаю потому,  что видел ночью!
Царица ночи даже бросила свои кинжал!
     Я  объяснил ему,  что  королевы  серьезно  поссорились  из-за  Инкубу и
растолковал положение дел.
     -- Ах, так! -- воскликнул он в восторге. -- Значит, у  нас будет война.
Женщины  любят  нанести последний  удар и сказать последнее  слово  и,  если
начнут войну из-за любви, то не знают пощады, как раненая буйволица! Женщина
любит проливать  кровь  по своему  желанию. Собственными  глазами  я  дважды
убедился в этом.  О, Макумацан!  Мы увидим,  как будут  гореть эти  красивые
дома, и боевой  клич раздастся на  улице! Ну, я не напрасно пришел сюда! Как
ты думаешь, умеет этот народ сражаться?
     В это время к нам подошел сэр Генри,  а с другой стороны появился  Гуд,
бледный,  со  впалыми  глазами.  Минуту Умслопогас смотрел  на  него,  потом
поклонился ему.
     --  А,  Бугван! -- закричал  он. -- Инкоос приветствует тебя! Ты  плохо
выглядишь! Разве ты много охотился вчера? -- не дожидаясь ответа, он подошел
к Гуду. -- Слушай, Бугван, я расскажу тебе  историю об одной женщине! Будешь
слушать или нет?
     -- Жил один человек, который имел брата. Одна женщина любила его брата,
но  была  любима им  самим. Но  у  брата была любимая  жена, и  он не  хотел
смотреть на  эту женщину и смеялся  над ней! Тогда женщина, имевшая  горячее
сердце, захотела отомстить и сказала  тому, который любил ее: я  люблю тебя!
Начни войну против твоего  брата, и  я буду твоей  женой!  Он  знал, что это
ложь,  но,  благодаря  великой  любви к прекрасной женщине,  послушался ее и
начал  войну.  Много людей было убито. Тогда брат  послал к  этому  человеку
вестника со словами: за что ты хочешь убить меня?  Что я сделал тебе?  Разве
не любил я тебя с самого детства? Разве я не утешал тебя в горе, разве мы не
ходили вместе  на войну,  не  делили поровну добычу, скот,  девушек,  быков,
коров? За  что ты хочешь убить  меня, мои  любезный брат?  Тяжело  стало  на
сердце у человека, он поступил дурно, прекратил войну и жил мирно  вместе  с
братом  в одном  краале. Через  некоторое  время к  нему  пришла  любимая им
женщина и сказала: я забыла прошлое и хочу быть твоей женой!
     -- Он знал в  сердце своем, что  это опять ложь, и что женщина задумала
дурное дело, но он любил ее и взял в жены.
     -- В ту же самую ночь, когда они обвенчались, пока ее муж спал глубоким
сном, женщина встала,  взяла топор мужа, поползла к месту, где спал его брат
и убила его топором. Потом она проскользнула назад,  как насытившаяся кровью
львица, и положила топор около мужа. На рассвете послышался крик. Лусте убит
сегодня ночью! Народ вбежал к спящему человеку, и все увидели, что он  спит,
а около  него лежит  окровавленный топор. --  Это  он, наверное, убил своего
брата!  --  закричали все,  хотели схватить его и убить.  Но  он проснулся и
убежал и, встретив по дороге жену, которая была виновата во всем, убил ее.
     -- Но  смерть не стерла с лица земли всех ее злодеяний, и на мужа легла
вся тяжесть ее греха!
     -- Он был великий  начальник, славный  вождь,  а  когда бежал,  то стал
беглецом, бродягой  без крааля, без жены, имя которого с гневом произносится
на родине! Он умрет, как затравленный олень, далеко  от родины. От поколения
к поколению перейдет рассказ о том, как низкий предатель в темную ночь  убил
своего брата Лусте!
     Зулус умолк, и  я видел,  что он глубоко взволнован своим рассказом. Он
поднял свою опущенную голову и взглянул на Гуда.
     -- Этот человек -- я, Бугван! Да,  я этот беглец,  бродяга, погубленный
злой женщиной! Как  было со мной, так и ты будешь орудием, игрушкой женщины,
на  тебя падет тяжесть чужих  злодеяний. Слушай! Когда ты крался  за царицей
ночи, я шел  по  твоим следам! Когда она ударила тебя  ножом в спальне белой
королевы, я  был там! Когда ты позволил ей ускользнуть, как змее в камнях, я
видел тебя,  знал, что она  околдовала тебя,  что верный человек забыл  все,
забыл прямой  путь и пошел по кривой дорожке. Прости мне, отец мой, если мои
слова остры, но они сказаны от полного сердца! Не встречайся с ней более и с
честью  пройдешь  свой путь до  могилы!  Красота  женщины изнашивается,  как
платья из меха, и  ты можешь попасть из-за нее в беду, как было  со мной!  Я
кончил!
     Во время его длинного и красноречивого  рассказа Гуд  молчал,  но когда
рассказ начал походить на его собственную  историю,  он  покраснел, а узнав,
что зулус был свидетелем того, что произошло между ним и Зорайей,  был очень
расстроен. Потом он заговорил убитым голосом.
     -- Признаюсь, -- сказал  он  с горькой усмешкой, -- я никогда не думал,
что зулус будет учить меня выполнению долга. Но, вероятно, я дошел до этого!
Вы  понимаете, друзья, как  велико  мое  унижение, и  самое  горшее  --  это
сознание,  что  я  заслужил его!  Да,  я  должен  был  отдать Зорайю  в руки
правосудия, но не мог. Это  -- факт! Я отпустил ее и обещал  ей молчать. Она
заверяла  меня, что если я примкну к ее партии, то она обвенчается со мной и
сделает  меня королем. Слава Богу, у меня  хватило сил сказать ей,  что даже
ради ее любви я не оставлю моих друзей. Делайте, что хотите, я заслужил это.
Скажу еще, что надеюсь,  что вы не  попадете  в такое положение,  как  я, --
любить женщину всем сердцем и отказаться от искушения владеть ею!
     Он повернулся, чтобы уйти.
     -- Погоди,  старый  дружище, -- сказал сэр  Генри, -- погоди  минуту! Я
скажу тебе кое-что!
     Он отошел в сторону и рассказал Гуду все, что произошло между ним самим
и Зорайей  накануне.  Это был последний  удар для  бедного  Гуда.  Неприятно
человеку сознавать, что он был игрушкой  в руках женщины,  но при теперешних
обстоятельствах для Гуда это было вдвойне горько и обидно!
     -- Знаете ли, -- произнес он, -- я думаю, что мы все околдованы!
     Он  повернулся  и ушел.  Мне  было очень жаль  его. Если  бы  мотыльки,
порхающие около  огня, заботливо избегали его, их  крылья, наверное, были бы
целы!
     В этот день был прием при дворце, когда королева обыкновенно  восседала
на  троне,  в большом  зале, принимала  жалобы, разбирала  законы,  жаловала
награды. Мы отправились в тронный  зал. К нам присоединился Гуд, выглядевший
очень печально.
     Когда  мы вошли, Нилепта сидела на троне и, по  обыкновению, занималась
делами,  окруженная  советниками,  придворными, жрецами  и  сильной стражей.
Очевидно было по  общему волнению, по ожиданию, написанному  на  всех лицах,
что никто  не обращал особого внимания на обычные дела, все знали, что война
неизбежна.  Мы поклонились  Нилепте и  заняли обычные места. Некоторое время
все шло своим порядком, как вдруг  раздались  звуки  труб, и  большая толпа,
собравшаяся за стеной дворца начала кричать: Зорайя! Зорайя!
     Послышался стук колес. Большой занавес на конце зала откинулся, и вошла
царица ночи, но она была не одна. Около нее  шел великий жрец Эгон, одетый в
лучшие одеяния, и другие жрецы следовали за ними.
     Ясно было,  зачем Зорайя  привела  с  собой  жрецов! В  их  присутствии
задержать  ее  было  бы  святотатством!  Позади  шли  сановники и  небольшая
вооруженная  стража.  Одного  взгляда на  лицо Зорайи было достаточно  чтобы
видеть,  что она явилась не  с  миролюбивой целью.  Вместо  обычной  вышитой
золотом  "каф" на  ней была надета  блестящая туника,  сделанная  из золотых
чешуек, а на голове золотой маленький шлем. В руке она держала острое копье,
великолепно сделанное из серебра. Она вошла в зал, как разъяренная львица, в
гордом  сознании своей  красоты! Зрители низко поклонились и дали ей дорогу.
Зорайя остановилась у священного камня и положила на него руку.
     -- Привет тебе, королева! -- вскричала она громко.
     -- Привет тебе, моя царственная сестра! -- ответила Нилепта. -- Подойди
ближе. Не бойся. Я позволяю подойти!
     Зорайя ответила  надменным взглядом, прошла  .через зал  и остановилась
перед тренами.
     -- Просьба к тебе, королева! -- вскричала она.
     -- Просьба? О чем ты можешь просить меня, сестра, ты владеющая, подобно
мне, половиной королевства?
     -- Ты должна сказать мне  правду, -- мне и моему народу! Правда ли, что
ты хочешь взять этого чужестранного  волка в мужья и разделить с ним трон  и
ложе?
     Куртис  сделал движение  и, повернувшись к Зорайе, сказал тихо. --  Мне
кажется, вчера у тебя нашлось более нежное имя для этого волка, о, королева!
     Я  видел, что Зорайя закусила  губу,  и  кровь прилила к ее  лицу.  Что
касается  Нилепты,  она, понимая,  что теперь  нет  смысла  дольше  скрывать
положение  дел,  ответила на  вопрос  Зорайи  в  новой и  эффектной  манере,
которая, я твердо убежден  в этом,  была  внушена  ей  кокетством и желанием
восторжествовать над соперницей.
     Она встала с трона и во всем блеске своей царственной красоты и грации,
прошла к тому месту, где стоял  ее возлюбленный.  Остановившись  около него,
она велела  ему встать на  колени  и отстегнула золотую змею  со своей руки.
Куртис встал иерея  ней на колени, на мраморный пол; Нилепта,  держа золотую
змею обеими руками, надела ее на его шею  и застегнула, потом поцеловала его
в лоб и назвала "дорогим господином".
     --  Ты  видишь, -- сказала она,  обращаясь к  Зорайе, когда стих  ропот
изумления зрителей и сэр Генри поднялся с колен, -- я надела  ошейник на шею
"волка"! Он  будет моей  сторожевой  собакой! Вот тебе мой  ответ,  королева
Зорайя,  и всем,  кто  пришел с тобой! Не  бойся, --  продолжала она,  нежно
улыбаясь Куртису и указывая на золотую змею, обвивавшую его массивное горло,
-- если мое ярмо будет тяжело, хотя оно и сделано  из чистого золота, оно не
причинит тебе вреда!
     -- Да,  царица ночи, сановники, жрецы  и народ,  собравшийся здесь,  --
продолжала Нилепта спокойным, гордым тоном обращаясь к окружающим,  -- перед
лицом всего народа я беру  в  мужья этого иностранца!  Разве я, королева, не
свободна  избрать  себе в мужья человека, которого я  люблю? Я  имею на  это
такое же право, как  всякая девушка  в моих провинциях. Да, он  завоевал мое
сердце,  мою руку и трон, и если бы он не  был знатный лорд,  красивейший  и
лучший  из  всех,  не  имел столько мудрости и  познаний, -- если  бы он был
простой нищий, -- я отдала бы ему все, что у меня есть, все!
     Она взяла руку Куртиса и с гордостью  взглянула  на него, и  так, держа
его  руку,  спокойно  стояла  лицом   к  присутствующим.  Нилепта  была  так
прекрасна, стоя рядом со своим возлюбленным! Она была так уверена в себе и в
нем, видимо, была готова  на всякий риск ради  него, на  всякие  жертвы! Так
велико  было  обаяние  ее  царственной  прелести, силы  и  достоинства,  что
большинство зрителей, уловив огонь и ее глазах и счастливый румянец на лице,
начало восторженно рукоплескать  ей и кричать.  Это был смелый  поступок  со
стороны Нилепты, а  народ Цу-венди любит  смелость и мужество -- даже тогда,
если они нарушают традиции, но сумеют затронул его поэтическую струнку.
     Народ кричал, приветствуя Нилепту. Зорайя стояла, опустив глаза,  дрожа
в припадке ревнивого  гнева,  отвернув  бледное,  как смерть, лицо. Ей  было
невыносимо  тяжело  видеть торжество сестры,  которая отняла у  нее любимого
человека. Я уже говорил, что лицо Зорайи  напоминало мне спокойные воды моря
в ясную погоду, когда в нем дремлют затаенные силы!
     Теперь это море проснулось, затаенная сила вырвалась наружу  и испугала
и  очаровала  меня.  Действительно, прекрасная  женщина в своем  царственном
гневе всегда представляет интересное зрелище, но  никогда в жизни я не видал
такой красоты и ярости, соединенных вместе.
     Обе королевы  производили  поражающее впечатление. Зорайя подняла  свое
бледное лицо, зубы ее были крепко стиснуты, а под  горевшими глазами залегли
красные  круги. Трижды пыталась  она говорить,  и трижды  голос изменял  ей.
Наконец,  она заговорила  и,  подняв  свое  серебряное  копье,  махнула  им.
Сверкнуло копье, сверкнули золотые чешуйки туники и мрачные глаза Зорайи!
     -- Ты думаешь,  Нилепта,  -- произнесла она зазвеневшим  голосом, -- ты
думаешь, что я, Зорайя, королева  Цу-венди, допущу, чтобы чужестранец сел на
трон  моего отца, чтобы  его  потомство наследовало  Дом лестницы?  Никогда!
Никогда!  Пока  в  моей груди бьется жизнь, пока  у меня есть  воины, и есть
копье,  чтобы  наносить удары! Кто  на  моей стороне? Кто за  мной? Кто? Или
передай этого чужестранного волка и его приятелей в руки  жрецов, потому что
они  совершили кощунство, или...  Нилепта, я объявляю  тебе  войну, кровавую
войну!  Твоя страсть поведет к пожарам городов наших,  омоется кровью  твоих
приверженцев!  На твою  голову падет смерть этих  людей, в твоих ушах  будут
звучать стоны умирающих, вопли вдов и сирот!
     -- Я  хочу столкнуть тебя с  трона, Нилепта, Белая королева, сбросить к
подножию нашей лестницы,  потому что ты покрыла стыдом и позором славное имя
нашей  династии!  А вы,  иноземцы,  все, кроме Бугвана, который  оказал  мне
услугу, -- и я спасу его, если он  оставит своих друзей! (бедный Гуд покачал
головой и пробормотал по-английски: "это невозможно!") вас я оберну золотыми
листами и повешу на цепях у колонн храма, чтобы вы были предостережением для
других! Ты, Инкубу, умрешь другой смертью, об этом поговорим после!
     Она  умолкла, прерывисто дыша, потому что  ее страсть походила на бурю.
Ропот удивления и ужаса пронесся по залу.
     -- Говорить так, как  говорила  ты, сестра,  угрожать, как ты, я считаю
недостойным  моего  сана и  моей гордости!  -- произнесла Нилепта спокойным,
уверенным  голосом. -- Если ты  хочешь начать  войну, начинай, Зорайя, я  не
боюсь тебя! Моя рука нежна, но сумеет  отразить твою армию! Мне жаль народа,
жаль тебя, но ты мне не страшна,  повторяю  тебе! Вчера ты пыталась отбить у
меня  возлюбленного и господина, того,  кого сегодня  ты назвала "чужеземным
волком", ты хотела,  чтобы он был  твоим возлюбленным, твоим господином (Эти
слова   произвели  сенсацию  в  зале)!  Ты  прошлой  ночью,  как  я  узнала,
прокралась,  как змея, в  мою спальню тайным путем и хотела убить меня, твою
родную сестру, пока я крепко спала...
     -- Это ложь,  ложь! -- раздались голоса, среди  которых выделялся голос
великого жреца Эгона.
     --  Это правда! --  сказал  я,  держа в руке и показывая присутствующим
лезвие кинжала. -- Где же рукоятка этого кинжала, Зорайя?
     --  Это  правда! --  вскричал  Гуд, решивший действовать открыто. --  Я
застал царицу ночи  у  постели Белой королевы, и этот  кинжал сломался о мою
грудь!
     -- Кто  за мной? -- крикнула Зорайя,  махая копьем, заметив,  что общие
симпатии склонялись  на  сторону  Нилепты,  -- Бугван, и ты против меня?  --
обратилась  она  к  Гуду тихим, сдержанным голосом. -- Ты,  низкая  душа, ты
отворачиваешься от меня,  а мог быть моим супругом  и  королем  страны! О, я
закую тебя в крепкие цепи!
     -- Война! Война! -- крикнула Зорайя. -- Здесь, положа руку на священный
камень, который, по предсказанию, будет существовать, пока народ Цу-венди не
склонится под чужеземным ярмом, я объявляю войну, войну до конца! На жизнь и
на смерть! Кто последует за Зорайей, царицей ночи, на победу и триумф?
     Произошло  неописуемое  смятение.  Многие  поспешили  присоединиться  к
Зорайе, другие последовали за нами.
     Среди приверженцев Зорайи оказался  один воин из  отряда телохранителей
Нилепты.  Он внезапно  повернулся  к нам  спиной и бросился  к двери,  через
которую проходили приверженцы  Зорайи. Умслопогас, присутствовавший при этой
сцене  и обладавший удивительным  присутствием  духа, сейчас же смекнул, что
если этот солдат уйдет от нас, то его примеру последуют и другие, и бросился
на воина. Тот поднял  свой меч. Зулус с диким криком отпрыгнул назад, ударил
врага своим ужасным топором и принялся долбить ему голову, пока воин не упал
мертвым на мраморный пол. Это была первая пролитая кровь!
     --  Запереть  ворота!  -- приказал  я, надеясь, что  мы успеем схватить
Зорайю, но было  уже  поздно. Стража  прошла в ворота  за королевой, и улицы
огласились стуком колес и бешеным галопом лошадей.
     Зорайя в сопровождении своих  приверженцев вихрем пронеслась во городу,
по направлению к своей военной квартире в М'Арступа, крепости, расположенной
в 130 милях к северу от Милозиса.
     Затем город занялся приготовлениями к войне, и старый  Умслопогас сидел
и, любуясь закатом солнца, натачивал свой топор.


        СВАДЬБА

     Один человек, однако, не успел  пройти ворота, пока их не закрыли.  Это
был  великий  жрец  Эгон,  который,  как  мы  были уверены,  состоял главным
советником  и помощником Зорайи, душой ее  партии. Свирепый старик не  забыл
нашего святотатства.  Он знал  также,  что у  нас было несколько религиозных
систем  и, несомненно,  очень  боялся,  чтобы  мы не вздумали  вводить  свою
религию  в стране, и я ответил ему, что у нас имеется, насколько  я знаю, 95
различных религий. Это страшно поразило его;  действительно,  положение его,
великого жреца национального  культа, -- было  незавидно.  Он с часу  на час
боялся водворения новой религии. Когда  мы  узнали, что Эгон у нас, Нилепта,
сэр Генри и я  долго обсуждали, что с ним делать. Я предложил посадить его в
тюрьму,  но  Нилепта  покачала  головой  и заметила, что  подобный  поступок
вызовет смущение и толки в стране.
     -- О, если я выиграю игру и  буду настоящей  королевой,  я уничтожу все
могущество  этих жрецов,  их  обряды и мрачные тайны! --  добавила  Нилепта,
топнув ногой.
     --  Я  желал  бы, чтобы старый Эгон слышал  эти  слов