-- Когда ты предполагаешь отправиться? -- спросил сэр Генри.
     -- В этом месяце, -- отвечал я. --  На пароходе Британской Индии. Ты не
уверен в существовании  расы, потому  что  не слыхал о ней,  Гуд! Вспомни  о
рудниках царя Соломона!
     Четырнадцать  недель прошло  со  времени этого разговора. После  долгих
рассуждений и справок, мы пришли к  заключению, что нашим  исходным  пунктом
для путешествий к горе Кениа должен  быть  не Момбаза, а устье реки Тана, на
100 миль ближе к Занзибару.
     Мы  решили  это,   благодаря  сведениям,  которые  дал  один   немецкий
путешественник,  встретившийся нам на пароходе по  пути в Аден. Я думаю, что
это самый  грязный  немец,  которого я  когда-либо знал, но он  был  хороший
товарищ и дал нам драгоценные сведения.
     --  Ламу?  -- сказал он. --  Вы едете в Ламу?  О, какое это  прекрасное
место! --  он  повернул к нам свое  жирное  лицо и  подмигнул  с  выражением
кроткого  восхищения.  --  Полтора  года  я прожил  там и  никогда не  менял
рубашки, совсем никогда!
     Прибыв на остров,  мы сошли с парохода  со всем  своим имуществом, и не
зная,  куда  идти,  смело  направились  к  дому  консула,  где   были  очень
гостеприимно приняты.
     Ламу -- курьезное местечко,  но  больше всего остались у меня  в памяти
необычайная грязь и вонь.  Это было нечто ужасное. Около консульства тянется
взморье,  или, вернее, грязный берег, называемый взморьем.  Во  время отлива
берег  совершенно  гол  и служит  местом  свалки  всяких нечистот,  отбросов
города. Здесь женщины зарывают в  прибрежную грязь кокосы, оставляя их  тут,
пока верхняя шелуха  совершенно не сгниет, тогда  их вырывают из грязи  и из
волокон  плетут  циновки  и  разные  другие  вещи. Это занятие переходит  по
наследству из поколения в поколение, поэтому трудно вообразить и описать все
ужасное состояние берега. Я знал много дурных запахов в течение  моей жизни,
но никогда не ощущал такой ужасающей  вони, как здесь, на  берегу,  когда мы
сидели, при  свете  месяца,  под гостеприимной кровлей нашего друга консула.
Неудивительно, что народ здесь умирает от лихорадки. Местечко, само по себе,
не лишено  известной  прелести,  но  это  впечатление  исчезает  под  гнетом
зловония.
     -- Куда вы  думаете направиться, джентльмены? --  спросил гостеприимный
консул, когда мы закурили наши трубки после обеда.
     --  Мы предполагаем отправиться  в Кениа,  а  оттуда в  Лекакизера,  --
отвечал сэр Генри. -- Кватермэн слышал что-то о белой расе людей, живущих на
неизведанных территориях!
     Консул  посмотрел на  нас, заинтересованный,  и ответил,  что он  также
слышал об этом.
     -- Что вы слышали? -- спросил я.
     -- О,  немного. Все, что  я  знаю, знаю из письма, полученного мною год
тому назад от  Мекензи, шотландского миссионера, пост которого находится  на
самом возвышенном пункте реки Тана!
     -- У вас есть его письмо? -- спросил я.
     --  Нет,  я уничтожил  его,  но помню, что он писал,  как  один человек
явился к нему и заявил, что он  путешествовал  два месяца, пока добрался  до
Лекакизера, где не бывал  никогда еще белый человек.  Там он  нашел озеро по
имени  Лага,  затем он пошел дальше, к северо-востоку,  и странствовал целый
месяц, через пустыни, целые заросли  колючего терновника и огромные горы, и,
наконец,  достиг страны, где жили белые люди в  каменных домах.  Сначала его
приняли  очень гостеприимно, но  потом  жрецы сочли его за дьявола, и  народ
хотел  убить его. Он убежал  от них и  путешествовал  8  месяцев,  добрался,
наконец, до миссионерского дома и умер, как я слышал. Вот все, что я знаю. И
если вы спросите  меня, я отвечу вам, что все это ложь. Но,  быть может, вам
нужно узнать об  этом повернее,  поезжайте  к миссионеру  Мекензи на  Тану и
расспросите его!
     Сэр Генри и я переглянулись. Все это было загадочно.
     -- Я думаю, что нам придется отправиться туда! -- сказал я.
     --  Отлично, --  отвечал консул, -- это  самое  лучшее,  что вы  можете
сделать,  но  я  должен  предостеречь  вас,  что  вы  имеете  ввиду  тяжелое
путешествие,  потому что я слышал,  что Мазаи  бродят  неподалеку, а  с ними
шутки  плохи. Лучше всего, если вы найдете несколько  людей в качестве ваших
слуг и охотников, и нескольких носильщиков. Правда, с ними  вам будет немало
хлопот, но  все же  это  окажется дешевле и  выгоднее,  чем  нанимать  целый
караван. Кроме того, у вас будет меньше риска, что они убегут.
     К  счастью,  в  Ламу  находилась  в  это время партия  солдат  (Ваквафи
Аскари).  Ваквафи -- это скрещенное племя Мазаи и Ватавета. Они представляют
собой мужественный народ  обладающий многими хорошими  качествами  зулусов и
большой способностью  к цивилизации.  Все  они  отличные охотники. Случилось
так, что эти люди совершили  длинное  путешествие с  одним англичанином,  по
имени  Джутсон,  который  отправился из Момбаза -- гавань на  расстоянии 150
миль от  Ламу, --  и обошел вокруг Килиманджаро,  одной  из  высочайших  гор
Африки. Бедняга, он умер от лихорадки на обратном пути, на расстоянии одного
дня дороги  до  Момбаза. Он перенес массу  опасностей и не дожил  нескольких
часов, которые отделяли его от спасения. Охотники похоронили его и прибыли в
Ламу.  Наш  друг консул убедил нас нанять этих людей. На  следующее  утро мы
отправились повидаться с ними, сопровождаемые переводчиком.
     Мы нашли их в грязной лачуге, в предместье города. Трое из них сидели у
лачуги и выглядели добродушными  молодцами, более или  менее цивилизованного
вида.  Мы осторожно  объяснили  им  цель нашего  посещения,  сначала  совсем
безуспешно. Они прямо  заявили, что  не хотят и  говорить  об этом,  что они
слишком устали и измучились в долгом путешествии, что сильно горюют о смерти
своего хозяина. Они думают отправиться домой и отдохнуть.
     Все  это звучало неутешительно, и чтобы отвлечь их внимание, я спросил,
где  находятся остальные.  Мне  сказали,  что их  шестеро, а я видел  только
троих. Один из них сказал мне, что остальные трое спят в лачуге, отдыхают от
трудов.
     --  Сон отягчил их веки,  -- добавил он, -- и  сердце  их  облегчилось.
Самое  лучшее  -- это  спать,  потому что сон  дает  забвение! К  несчастью,
человек должен просыпаться!
     Наконец,  трое остальных мужчин, зевая, вышли  из  хижины.  Первые  два
были, очевидно, той же самой расы, как те, что стояли передо мной. Но, увидя
третьего, я готов был выпрыгнуть из  своей собственной кожи. Это был человек
высокого роста,  грубый, но худощавый, с крепкими стальными  мускулами. Один
взгляд на него  сказал  мне, что  он был не из Ваквафов,  а чистейшей  крови
зулус. Он вышел, прикрывая рот тонкой, почти  аристократической рукой, чтобы
скрыть  зевоту. Я сейчас же заметил, что он "Кашла"  или человек с кольцом!*
Он  отнял руку ото рта,  и я  увидел энергичное лицо  зулуса, с  насмешливым
ртом,  короткой бородой,  уже поседевшей, и  парой темных соколиных глаз.  Я
сразу узнал этого человека, хотя не видал его 12 лет.

     *  Между  зулусами существует  обычай, что человек, достигший известных
лет и положения,  присваивает себе  право носить кольцо, сделанное из черной
камеди,  перевитое  волосами  и  отполированное,   как  бриллиант.  Почетное
положение супруга нескольких жен также дает право носить такое кольцо.  Пока
человек не носит  кольца, на него  смотрят, как на мальчика, хотя ему  может
быть 35 и более лет.

     -- Как ты поживаешь, Умслопогас? -- спросил я его.
     Высокий  человек, о происхождении и приключениях которого на его родине
ходят  целые легенды, известный под  именем "Дятла" или "Губителя", взглянул
на меня и  в удивлении выронил  из  рук длинный боевой топор.  Сейчас же  он
узнал меня и поклонился.
     -- Начальник!  -- сказал он. -- Старинный начальник! Великий начальник!
Отец! Макумацан! Старый охотник! Губитель слонов, пожиратель львов!  Зоркий,
осторожный, смелый, спокойный! Его выстрелы всегда  метки,  его глаза зорки!
Он верен друзьям! Отец! Мудрость говорит голосом нашего народа: гора никогда
не  встретится  с  горой, но,  на  рассвете,  человек  встретится  с  другим
человеком! Слушай! Пришел вестник из Наталя. Макумацан умер! -- вскричал он.
--  Макумацана  больше  нет  на  земле. Это  было несколько  лет тому назад.
Теперь, в  этом странном месте, я нахожу Макумацана, моего друга. Тут нечего
сомневаться. Старый  шакал поседел, но разве  глаза  его не зорки  и зубы не
остры? Ха! Ха!  Макумацан,  помнишь как  ты  всадил пулю между глаз буйвола?
Помнишь...
     Я позволил ему  болтать, потому что видел впечатление его слов на лицах
остальных  охотников, которые,  казалось,  поняли  его болтовню.  Но потом я
прервал его,  потому что  ненавижу  эту манеру зулусов чрезмерно  восхвалять
человека.
     -- Молчи! -- сказал я. -- Я удивляюсь, что вижу тебя с этими людьми!  Я
оставил тебя начальником на твоей  родине. Как ты попал сюда вместе  с этими
чужеземцами?
     Умслопогас  облокотился на ручку своего длинного  топора,  с  прекрасно
сделанной роговой рукояткой, и лицо его омрачилось.
     --  Отец  мой!  -- отвечал он. -- Мне  надо сказать тебе, но я не  могу
говорить перед этой сволочью, -- он взглянул на солдат Ваквафи, -- мои слова
годны только  для твоих ушей. Отец  мой, я скажу тебе, -- лицо его еще более
потемнело, -- одна женщина смертельно оскорбила и обманула меня, покрыла мое
имя позором, моя  собственная жена, круглолицая девушка, обманула меня. Но я
избежал смерти, убил  тех,  которые искали убить  меня. Вот  этим  топором я
ударил три раза:  направо, налево  и в лоб, -- ты помнишь, как я бью, и убил
трех человек. Потом я убежал, и хотя я не молод, но ноги мои легки, как ноги
антилопы, и никто не  поймает меня на бегу. Я бежал  из  своего собственного
крааля,  и  за  мной  гнались  убийцы  и   выли,  словно  собаки  на  охоте.
Спрятавшись, я выследил ту, которая меня  обманула, когда она шла за водой к
источнику. Подобно тени  смерти,  я налетел на нее и ударил ее  топором.  Ее
голова  упала в воду.  Тогда я бежал  к северу.  Три месяца  блуждал  я,  не
останавливаясь,  не отдыхая, все подвигаясь вперед, пока не  встретил белого
охотника. Он умер, а я  пришел сюда  с его  слугами.  Ничего у  меня  нет. Я
происхожу от  высокого  рода, от крови  Чеки,  великого  царяначальника -- и
теперь  я странник,  человек, не имеющий  крааля.  Ничего у меня нет,  кроме
топора. Они отняли у меня мой скот, взяли моих жен, мои дети не увидят более
моего лица! Вот  этим топором,  --  он  вертел  вокруг  головы  свое ужасное
оружие, -- я пробью себе новую дорогу. Я все сказал!
     -- Умслопогас, -- сказал я, -- я давно знаю тебя. Ты самолюбив, родился
от царственной крови и, пожалуй, превзошел самого себя теперь. Несколько лег
тому назад, когда ты составил заговор против Цетивайо, я предостерег тебя, и
ты послушался. Теперь, когда  меня не было с тобой, ты  натворил всяких бед.
Но что сделано,  то  сделано.  Забудем  это!  Я  знаю  тебя,  Умслопогас, за
великого воина царской крови, презиравшего смерть. Выслушай меня. Видишь  ли
ты этого высокого человека, моего друга? -- я показал ему  на сэра Генри. --
Он такой  же великий воин, как ты, так  же силен, как  ты, и, пожалуй,  шире
тебя в плечах. Его зовут Инкубу. А  вот другой,  видишь,  с круглым животом,
блестящими глазами и веселым лицом.  Его  зовут Бугван "Стеклянный глаз", он
хороший  человек  и  происходит  из странного племени, которое проводит  всю
жизнь  на  воде и  живет в плавучих  краалях.  Нас  трое, и  мы отправляемся
путешествовать внутрь  страны,  пройдем  белую  гору  (Кениа)  и  вступим  в
неизведанные  области.  Мы не знаем, что будет  с  нами, мы будем охотиться,
искать приключений,  новых мест, потому что  нам  надоело сидеть в городе  и
видеть одно и  то же вокруг себя. Хочешь идти с нами?  Ты будешь начальником
наших слуг, но  что  с нами будет, я  не знаю. Раньше мы путешествовали  уже
втроем,  брали  с  собой  одного  человека  --  Умбона  --  и  оставили  его
начальником великой страны,  повелителем  убранных  перьями  воинов, которые
повиновались одному его слову. Что будет теперь --  неизвестно. Может  быть,
смерть ждет нас. Хочешь идти с нами, или боишься, Умслопогас?
     Старый воин засмеялся.
     -- Ты не совсем прав, Макумацан, --  сказал он,  -- не самолюбие довело
меня до падения, -- а позор и стыд мне, -- красивое женское лицо! Но забудем
это. Я иду с вами. Жизнь  или смерть впереди, что  мне  за дело,  если можно
убивать, если кровь потечет рекой.  Я старею,  старею, и все-таки я  великий
воин среди воинов!  Посмотри! -- он показал  мне  бесчисленные рубцы, шрамы,
царапины на груди и руках.  -- Знаешь,  Макумацан,  сколько человек убил я в
рукопашном бою?  Сосчитай, Макумацан! -- он указал мне на пометки, сделанные
на роговой  рукоятке топора.  --  Сто три! Я не  считаю тех, кому  я  вскрыл
живот.*

     * Зулусы  имеют  обыкновение  вскрывать  живот  умершему  врагу. У  них
существует суеверие, что, если не  сделать этого, то труп распухает,  так же
как тело его убийцы.

     --  Довольно, -- сказал я, заметив, что его трясет, как в лихорадке, --
замолчи!  Ты  поистине "Губитель"! Мы не любим слушать об убийствах. Слушай,
нам нужны слуги. Эти люди, --  я указал на Ваквафи, которые отошли в сторону
во время нашего разговора, -- не хотят идти с нами!
     -- Не хотят идти? -- вскричал  Умслопогас. -- Какая это собака не хочет
идти, когда мой отец приказывает?  Ты, слушай! -- одним  сильным прыжком  он
очутился около  солдата, с  которым я говорил ранее,  схватил его за  руку и
крепко сжал.  --  Собака! --  повторил  он, сильно  сжимая руку  испуганного
человека. --  Ты сказал,  что не  пойдешь  с моим  отцом? Скажи еще раз, и я
задушу тебя... -- его длинные пальцы впились в горло Ваквафи, -- скажи, и те
остальные... Разве ты забыл, как я служил твоему брату?
     -- Нет, мы пойдем с белым человеком! -- пробормотал тот.
     -- Белый  человек!  -- продолжал  Умслопогас с притворно  усиливающейся
яростью. -- О ком ты говоришь, дерзкая собака?
     -- Мы пойдем с великим начальником!
     -- То-то! -- сказал Умслопогас спокойным голосом и внезапно отнял руку,
так что солдат упал назад. -- Я так и думал!
     --  Этот Умслопогас  имеет  сильное  нравственное воздействие на  своих
спутников! -- заметил потом Гуд.

        ЧЕРНАЯ РУКА

     Скоро мы покинули Ламу и через десять дней  очутились в местечке Чарра,
на реке Тана, испытав много разных приключений, о которых не стоит говорить.
Между прочим, мы посетили разрушенный город, который, судя по многочисленным
развалинам  мечетей  и  каменных  домов,  был  очень  населенным местом. Эти
разрушенные города, а их тут несколько, -- относятся  к  глубокой древности,
и,  я  думаю,  были богаты и имели значение еще  во времена Ветхого  Завета,
когда  они служили  центром  торговли с Индией. Но слава  их  исчезла, когда
прекратилась  торговля  невольниками. Там,  где  когда-то богатые  торговцы,
собравшиеся со всех концов мира,  толпились и  торговали на площадях, громко
ревет  лев,   охраняя  свое   логовище,  и  вместо  болтовни  невольников  и
пронзительных голосов барышников по разрушенным проходам  и коридорам звучит
эхо его ужасного рычанья. Тут, в ограде, где  валялся всевозможный мусор, мы
нашли два огромных камня удивительной красоты и жалели,  что не могли унести
их  особой. Нет сомнения, что они украшали собой вход во дворец, от которого
не осталось и следа.
     Исчезло,  все исчезло!  Подобно благородным господам и дамам, жившим за
этими  воротами,  города  эти  кипели  когда-то жизнью, теперь погибли,  как
Вавилон и Ниневия, как погибнут в свое время Лондон и Париж.  Ничто не вечно
--  таков  непреложный закон.  Мужчины,  женщины,  империи,  города,  троны,
власть, могущество,  горы, реки, моря, миры, пространства -- все погибнет. В
этих заброшенных развалинах моралист увидит символ участи всей вселенной.
     В Чарра мы жестоко поссорились с начальником наших носильщиков, которых
мы наняли идти дальше. Он вздумал заломить с нас небывалую цену.
     В конце концов, он грозил нам призвать Мазаи. В эту же ночь он бежал со
всеми  носильщиками,  стащив  большую  часть  нашего имущества,  которую  им
поручено было нести.
     К счастью, им не удалось утащить наши винтовки, одежду; разумеется,  не
из  деликатности,  а  потому,  что вся  поклажа  оказалась  в  руках пятерых
Ваквафи.
     После  этого  мы ясно  поняли, что  нам надо  бросить  всякую  мысль  о
караванах и  носильщиках,  да и имущества у нас осталось немного. Куда и как
нам отправиться теперь?
     Гуд быстро решил эту задачу.
     -- Здесь  вода, --  сказал  он, указывая на  реку, --  и  вчера я видел
туземцев,  которые в пирогах охотились  за  гиппопотамами.  Я знаю,  что дом
миссионера  Мекензи находится на реке  Тане. Почему  бы  не поехать  туда  в
лодках?
     Это блестящее предложение  было встречено с  радостью.  Я решил  купить
нужные пироги у  туземцев. Через  три дня  я  успел заполучить  две  больших
пироги, каждая из них была  выдолблена из огромного бревна  и могла вместить
шесть  человек  с  багажом. За эти две пироги мы отдали все оставшееся у нас
платье и некоторые веши.
     На  следующий день мы пустились  в  путь  на  двух  пирогах.  В  первой
находились Гуд,  сэр Генри  и  трое  солдат  Ваквафи,  во  второй сидели  я,
Умслопогас  и остальные двое солдат. Нам пришлось ехать вверх  по реке, и мы
попробовали пустить в дело наши четыре весла и работали все, кроме Гуда, как
невольники. Это была тяжелая, утомительная работа.
     Гуд,  едва  успев  войти  в  лодку, очутился в  родной стихии  и принял
команду над нами. Он хорошо командовал. На суше Гуд был вежливый джентльмен,
с мягкими  манерами, любивший подурачиться. На  воде же он стал сущий демон.
Он знал в совершенстве все, что касалась воды и плавания, от морской торпеды
до уменья держать весло  в африканских пирогах, а мы  ровно ничего не знали.
Его понятия о дисциплине были очень строги, можно сказать, он оказался нашим
повелителем на  воде и сторицей  отплатил нам за  небрежность,  с которой мы
относились к нему на суше. Но, с  другой стороны,  я должен  сказать, что он
удивительно хорошо правил лодкой.
     Через день Гуду удалось с  помощью кой-какого платья приделать паруса к
каждой пироге, что несколько облегчило наш труд.  Течение было очень сильно,
и мы с трудом плыли по двадцать миль в день.
     Мы отправлялись  в путь  на  рассвете и плыли  до  десяти часов,  когда
солнце начинало жечь так, что грести  было невозможно. Тогда мы выходили  на
берег, съедали  наш  скромный  обед,  после  которого спали  или  занимались
чем-нибудь до трех часов.
     В  три  часа мы снова  отправлялись  в путь,  до  заката  солнца, когда
останавливались на ночлег. Однажды вечером, пристав к берегу. Гуд задумал, с
помощью  Аскари, устроить загородку из терновых  кустов и развести огонь. Я,
сэр Генри и  Умслопогас отправились  подстрелить что-нибудь  к ужину. Задача
была легкая, потому что на берегах Таны водится много всякого зверья и дичи.
Однажды  ночью  сэр Генри  убил самку  жирафа,  мозговая  кость  которой  --
великолепное блюдо.
     Мне удалось убить пару косуль. Иногда мы разнообразили наш стол, убивая
гвинейских кур или павлинов, или ловили прекрасную  рыбу, которой  изобилует
Тана.
     Через три дня с нами произошло неприятное  приключение.  Мы пристали  к
берегу, по обыкновению, на ночлег, как вдруг заметили невдалеке человеческую
фигуру,  очевидно, поджидавшую  нас. Одного взгляда было достаточно, чтобы я
узнал молодого воина из племени Мазаи Эльморен.
     Если  бы я  даже усомнился в этом, то  все сомнения мои рассеялись  при
испуганном крике наших Ваквафи: "Мазаи!"
     Какую  дикую, воинственную фигуру представлял он из себя!  Я  привык  к
виду дикарей,  но  скажу,  что  никогда  не  видел  лица  более свирепого  и
внушающего ужас. Он был громадного роста,