Генри Дэвид Торо.
   Уолден, или Жизнь в лесу

   -----------------------------------------------------------------------
   Henry David Thoreau. Walden or Life in the Woods.
   Пер. - З.Александрова. М., "Наука", 1979.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 28 November 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ХОЗЯЙСТВО

   Когда я писал эти страницы - вернее, большую их часть, - я жил  один  в
лесу, на расстоянии мили от ближайшего жилья, в доме, который сам построил
на берегу Уолденского пруда в Конкорде, в  штате  Массачусетс,  и  добывал
пропитание исключительно трудом своих рук. Так я прожил  два  года  и  два
месяца. Сейчас я снова временный житель цивилизованного мира.
   Я не стал бы навязывать читателю всех этих  подробностей,  если  бы  не
настойчивые расспросы моих земляков о моей тогдашней жизни,  -  расспросы,
которые  иные  назвали  бы  неуместными,  но  которые  мне,   при   данных
обстоятельствах, кажутся,  напротив,  вполне  естественными  и  уместными.
Некоторые спрашивали меня, чем я питался, не чувствовал ли себя  одиноким,
не было ли мне страшно и т.п. Другим хотелось  знать,  какую  часть  своих
доходов я тратил на  благотворительность,  а  некоторые  многодетные  люди
интересовались тем, сколько бедных  детей  я  содержал.  Поэтому  я  прошу
прощения у тех читателей, которые не столь живо интересуются моей  особой,
если на часть  этих  вопросов  мне  придется  ответить  в  моей  книге.  В
большинстве книг принято опускать  местоимение  первого  лица,  здесь  оно
будет сохранено; таким образом эгоцентричны все писатели, и я только  этим
от них отличаюсь. Мы склонны забывать, что писатель,  в  сущности,  всегда
говорит от первого лица. Я не говорил бы так много о себе,  если  бы  знал
кого-нибудь другого так же хорошо, как  знаю  себя.  Недостаток  опыта,  к
сожалению, ограничивает меня этой  темой.  Со  своей  стороны,  я  жду  от
каждого писателя, плохого или хорошего, простой и искренней повести о  его
собственной жизни, а не только о том, что  он  понаслышке  знает  о  жизни
других людей: пусть он пишет так, как писал бы  своим  родным  из  дальних
краев, ибо если он жил искренне, то это было  в  дальних  от  меня  краях.
Пожалуй, эти  страницы  адресованы  прежде  всего  бедным  студентам.  Что
касается других моих читателей, то они выберут из  книги  то,  что  к  ним
относится. Надеюсь, что никто, примеряя платье на себя, не распорет в  нем
швов, - оно может пригодиться тем, кому придется впору.
   Мне хочется писать не о китайцах или жителях Сандвичевых островов, но о
вас, читатели, обитающие в Новой Англии, о вашей жизни, особенно о внешней
ее стороне, т.е. об условиях, в каких вы живете в нашем городе и  на  этом
свете: каковы они, и непременно ли они должны быть так плохи, и нельзя  ли
их улучшить. Я много бродил по Конкорду, и повсюду - в лавках, в  конторах
и на полях - мне казалось, что жители на тысячу разных ладов несут  тяжкое
покаяние. Мне приходилось слышать о  браминах,  которые  сидят  у  четырех
костров и при этом еще глядят  на  солнце,  или  висят  вниз  головою  над
пламенем, или созерцают небеса через плечо, "пока  шея  их  не  искривится
так, что уже не может принять нормальное  положение,  а  горло  пропускает
одну лишь жидкую пищу", или на всю жизнь приковывают себя цепью  к  стволу
дерева, или, уподобившись гусенице, меряют собственным телом протяженность
огромных стран, или стоят на одной ноге на верхушке столба;  но  даже  все
эти виды добровольного мученичества едва ли более страшны, чем то,  что  я
ежедневно наблюдаю у нас. Двенадцать подвигов Геракла кажутся пустяками  в
сравнении с тяготами, которые возлагают на  себя  мои  ближние.  Тех  было
всего двенадцать, и каждый достигал какой-то цели, а этим людям, насколько
я мог наблюдать, никогда не  удается  убить  или  захватить  в  плен  хоть
какое-нибудь чудовище или завершить хотя бы часть своих трудов. У них  нет
друга Иола (*1), который прижег бы шею гидры каленым железом, и  стоит  им
срубить одну голову, как на месте ее вырастают две другие.
   Я вижу моих молодых земляков,  имевших  несчастье  унаследовать  ферму,
дом, амбар, скот и  сельскохозяйственный  инвентарь,  ибо  все  это  легче
приобрести, чем сбыть с рук. Лучше бы они родились в открытом поле и  были
вскормлены волчицей; они бы тогда яснее видели, на  какой  пашне  призваны
трудиться. Кто сделал  их  рабами  земли?  За  что  осуждены  они  съедать
шестьдесят  акров,  когда  человек  обязан  за  свою  жизнь  съесть  всего
пригоршню грязи? (*2)
   Зачем им рыть себе могилы, едва успев родиться? Ведь  им  надо  прожить
целую  жизнь  нагруженными  всем  этим  скарбом,  а   легко   ли   с   ним
передвигаться?  Сколько  раз   встречал   я   бедную   бессмертную   душу,
придавленную своим бременем: она ползла по дороге  жизни,  влача  на  себе
амбар  75  футов  на  40,  свои  Авгиевы  конюшни,  которые   никогда   не
расчищаются, и 100 акров земли - пахотной и луговой, сенокосных  и  лесных
угодий! Безземельные, которым не досталась эта наследственная обуза,  едва
управляются с тем, чтобы покорить  и  культивировать  немногие  кубические
футы своей плоти.
   Но люди заблуждаются. Лучшую часть своей души они запахивают в землю на
удобрение. Судьба, называемая  обычно  необходимостью,  вынуждает  их  всю
жизнь копить сокровища, которые, как сказано в одной  старой  книге  (*3),
моль и ржа истребляют, и воры подкапывают  и  крадут  (*4).  Это  -  жизнь
дураков, и они это обнаруживают  в  конце  пути,  а  иной  раз  и  раньше.
Рассказывают, что Девкалион и Пирра создавали  людей,  кидая  через  плечо
камни:

   Inde genus durum sumus, experiens que laborum,
   Et documenta damus qua simus origine nati (*5).
   [То-то и твердый мы род, во всяком труде закаленный,
   И доказуем собой, каково было наше начало].

   Или, в звучных стихах Рэли (*6):

   From thence our kind hard-hearted is, enduring pain and care,
   Approving that our bodies of a stony nature are.

   Вот что значит слепо повиноваться бестолковому оракулу и  кидать  камни
через плечо, не глядя, куда они упадут.
   Большинство людей, даже  в  нашей  относительно  свободной  стране,  по
ошибке или просто по  невежеству  так  поглощены  выдуманными  заботами  и
лишними тяжкими трудами жизни, что  не  могут  собирать  самых  лучших  ее
плодов. Для  этого  их  пальцы  слишком  загрубели  и  слишком  дрожат  от
непосильного труда. У рабочего нет досуга, чтобы соблюсти в себе человека,
он не может позволить себе человеческих отношений с людьми, это  обесценит
его на рынке труда. У него ни на что нет времени, он - машина.  Когда  ему
вспомнить, что он - невежда (а без этого ему не  вырасти),  если  ему  так
часто приходится применять свои знания?  Прежде  чем  судить  о  нем,  нам
следовало бы иногда бесплатно покормить, одеть и  подкрепить  его.  Лучшие
свойства нашей природы, подобные нежному пушку на плодах, можно  сохранить
только самым бережным обращением. А мы отнюдь не бережны ни друг к  Другу,
ни к самим себе.
   Всем известно, что некоторые из вас бедны, что жизнь для вас трудна,  и
вы порой едва переводите дух. Я уверен, что некоторым  из  вас,  читатели,
нечем заплатить за все съеденные обеды, за одежду и башмаки,  которые  так
быстро изнашиваются или уже сносились, - и даже на эти страницы вы тратите
украденное или взятое взаймы время и выкрадываете час у ваших заимодавцев.
Совершенно очевидно, что многие из вас живут жалкой, приниженной жизнью, -
у меня на это наметанный глаз.  Вы  вечно  в  крайности,  вечно  пытаетесь
пристроиться к делу и избавиться от долгов, а они  всегда  были  трясиной,
которую римляне называли aes alienum, или чужая медь, потому что некоторые
их монеты были из желтой меди; и вот вы живете и умираете, и  вас  хоронят
на эту чужую медь, и всегда вы обещаете выплатить, завтра же выплатить,  а
сегодня умираете в долгу; и все стараетесь угодить нужным людям и привлечь
клиентов - любыми способами, кроме разве  подсудных,  вы  лжете,  льстите,
голосуете, угодливо свиваетесь в клубочек или стараетесь выказать щедрость
во всю ширь слабых возможностей - и все ради  того,  чтобы  убедить  ваших
ближних заказывать у вас обувь, или шляпы, или сюртуки, или  экипажи,  или
бакалейные товары; вы наживаете себе болезни, пытаясь кое-что отложить  на
случай болезни, кое-что запрятать в старый комод или в чулок, засунутый  в
какую-нибудь щель, или для лучшей сохранности, в  кирпичный  банк  -  хоть
куда-нибудь, хоть сколько-нибудь.
   Я иной  раз  удивляюсь,  что  мы  легкомысленно  уделяем  все  внимание
тяжелой, но несколько чуждой нам форме кабалы,  называемой  рабовладением,
когда и на юге, и на севере существует столько  жестоких  и  тонких  видов
рабства.  Тяжко  работать  на  южного  надсмотрщика,  еще  тяжелее  -   на
северного, но тяжелее всего, когда вы сами себе надсмотрщик. А еще говорят
о божественном начале в человеке! Посмотрите на возчика  на  дороге:  днем
ли, ночью ли - он держит путь на рынок. Что в нем осталось  божественного?
Накормить и напоить лошадей - вот его высшее  понятие  о  долге.  Что  ему
судьба в сравнении с перевозкой грузов? Ведь она работает на сквайра Ну-ка
Поживей. Что уж тут божественного и бессмертного? Взгляните, как он дрожит
и ежится, как вечно чего-то боится, - он не бессмертен и не божествен,  он
раб и пленник собственного мнения о себе, которое он составил на основании
своих  дел.  Общественное  мнение  далеко  не  такой   тиран,   как   наше
собственное. Судьба человека определяется тем, что он сам о  себе  думает.
Найдется ли другой Уилберфорс (*7), чтобы освободить  от  оков  Вест-Индию
мысли и воображения? А наши дамы, те готовят к страшному суду нескончаемые
вышитые подушечки, чтобы не  выказать  слишком  живого  интереса  к  своей
судьбе! Словно можно убивать время без ущерба для вечности!
   Большинство людей ведет  безнадежное  существование.  То,  что  зовется
смирением, на самом деле есть  убежденное  отчаяние.  Из  города,  полного
отчаяния, вы попадаете в полную  отчаяния  деревню  и  в  утешение  можете
созерцать разве лишь храбрость  норок  и  мускусных  крыс.  Даже  то,  что
зовется играми  и  развлечениями,  скрывает  в  себе  устойчивое,  хотя  и
неосознанное отчаяние. Это не игры, ибо те  хороши  лишь  после  настоящей
работы. Между тем мудрости не свойственно совершать отчаянные поступки.
   Когда мы размышляем над тем, _что_  катехизис  (*8)  называет  истинным
назначением человека,  и  над  его  действительными  потребностями,  может
показаться, что люди сознательно избрали свой нынешний образ жизни потому,
что предпочли его всем другим. А ведь они искренне считают,  будто  у  них
нет выбора. Но бодрые и здоровые натуры помнят, что солнце взошло на ясном
небе. Никогда не поздно отказаться от предрассудков. Нельзя  принимать  на
веру, без доказательств, никакой образ мыслей или действий, как бы  древен
он ни  был.  То,  что  сегодня  повторяет  каждый,  или  с  чем  он  молча
соглашается,  завтра  может  оказаться  ложью,  дымом  мнений,  по  ошибке
принятым за благодатную тучу, несущую на поля плодоносный дождь. Многое из
того, что старики  считают  невозможным,  вы  пробуете  сделать  -  и  оно
оказывается возможным. Старому поколению - старые дела, а новому -  новые.
Было время, когда люди не знали, как добыть топливо для поддержания  огня,
а теперь они кладут под котел немного сухих дров и мчатся  вокруг  земного
шара с быстротою птиц, которая для стариков - смерть. Старость  годится  в
наставники не больше, если не меньше,  чем  юность,  -  она  не  столькому
научилась, сколько утратила. Я не уверен, что  даже  мудрейший  из  людей,
прожив  жизнь,  постиг  что-либо,  обладающее  абсолютной  истинностью.  В
сущности, старики не могут дать молодым подлинно ценных советов; для этого
их опыт был слишком ограничен, а жизнь сложилась слишком неудачно; но  это
они объясняют личными причинами; к тому же,  наперекор  их  опыту,  у  них
могли сохраниться остатки веры, и они просто менее  молоды,  чем  были.  Я
прожил на нашей планете 30 лет и  еще  не  слыхал  от  старших  ни  одного
ценного или даже серьезного совета. Они не сказали мне  -  и  вероятно  не
могут сказать - ничего, что мне годилось бы. Передо  мной  жизнь  -  опыт,
почти неиспробованный мной, но  мне  мало  проку  от  того,  что  они  его
проделали. Если у меня есть какой-то собственный, ценный для меня опыт,  я
знаю наверняка, что мои наставники об этом не говорили.
   Один фермер говорит мне: "Нельзя питаться одной растительной пищей,  из
чего тогда образоваться костям?", - и вот он посвящает  часть  своего  дня
тому, что  благоговейно  снабжает  свой  организм  сырьем  для  построения
костей; а сам, между тем, шагает за плугом, за своими быками, которые хоть
и вскормлены растительной пищей, а тащат через все препятствия  и  его,  и
его  тяжелый  плуг.  Есть  вещи,   которые   составляют   предмет   первой
необходимости только в некоторых кругах, самых беспомощных и  испорченных,
в  других  они  являются  лишь  предметами  роскоши,  а  третьим  и  вовсе
неизвестны.
   Кажется, что все наши пути, и по горам, и по долам, уже исхожены нашими
предшественниками, и что все ими предусмотрено. У  Эвелина  (*9)  сказано,
что "мудрый Соломон определил даже расстояния, какие  надо  соблюдать  при
древесных  посадках,  а  римские  преторы  постановили,  как  часто  можно
собирать желуди на земле соседа, не нарушая его  прав,  и  какая  доля  их
принадлежит этому  соседу".  Гиппократ  оставил  даже  наставления  насчет
подстригания ногтей; вровень с кончиками пальцев - не короче и не длиннее.
Нет  сомнения,  что  и  самая  скука  и  сплин,  которые  якобы  исчерпали
разнообразие  и  радости  жизни,  восходят  еще  ко  временам  Адама.   Но
способности человека до сих пор никем не измерены, и мы не можем судить  о
его возможностях по тому, что им до сих пор сделано,  -  ведь  испробовано
так мало. Каковы бы ни были до сего дня твои неудачи, "не  печалься,  дитя
мое, ибо кто же припишет тебе работу, которая осталась у тебя несделанной"
(*10).
   К нашей жизни можно применить множество простых способов проверки, хотя
бы, например, такую: то же самое  солнце,  под  которым  зреют  мои  бобы,
освещает целую систему планет, подобных нашей. Если бы  я  это  помнил,  я
избежал бы некоторых ошибок. А я окапывал бобы  совсем  не  с  этой  точки
зрения. Звезды являются вершинами  неких  волшебных  треугольников.  Какие
далекие и непохожие друг на друга  существа,  живущие  в  разных  обителях
вселенной,  одновременно  созерцают  одну  и  ту  же  звезду!  Природа   и
человеческая жизнь столь же разнообразны, как и сами наши  организмы.  Кто
может сказать, какие возможности таит жизнь для другого человека? Возможно
ли большее чудо, чем хотя бы на миг взглянуть на мир глазами  другого?  Мы
тогда за один час побывали бы во всех веках мира и во  всех  мирах  веков.
История, поэзия, мифология! - никакие описания чужих переживаний не  могли
бы так нас поразить и столькому научить.
   Большую часть того, что мои ближние называют хорошим, я в глубине  души
считаю дурным, и  если  я  в  чем-нибудь  раскаиваюсь,  так  это  в  своем
благонравии и послушании. Какой  бес  в  меня  вселился,  что  я  был  так
благонравен? Можешь выкладывать мне всю свою мудрость, старик, - ты прожил
на свете семьдесят лет и прожил их не без чести, - но я слышу  настойчивый
голос, зовущий меня  уйти  подальше  от  всего  этого.  Молодое  поколение
бросает начинания старого, точно суда, выкинутые морем на берег.
   Я считаю, что мы могли бы гораздо больше доверять  жизни,  чем  мы  это
делаем. Мы могли бы сократить заботы о себе хотя бы на столько, сколько мы
их уделяем другим. Природа приспособлена к нашей слабости не менее, чем  к
нашей силе. Непрестанная тревога и напряжение, в котором живут иные  люди,
- это род  неизлечимой  болезни.  Нам  внушают  преувеличенное  понятие  о
важности нашей работы, а между тем, как много мы оставляем несделанным!  А
что, если бы мы захворали? Мы вечно настороже! Мы полны решимости не  жить
верой, если этого можно избежать; прожив весь день в тревоге, мы  на  ночь
нехотя  читаем  молитвы   и   вверяем   себя   неизвестности.   Уж   очень
"основательно" приходится нам жить; мы чтим наш  образ  жизни  и  отрицаем
возможность перемен. Иначе нельзя, говорим мы, а между тем  способов  жить
существует столько же, сколько можно провести радиусов из  одного  центра.
Всякая перемена  представляется  чудом,  но  подобные  чудеса  совершаются
ежеминутно. Конфуций говорит: "Истинное знание состоит в том, чтобы знать,
что мы знаем то, что знаем, и не знаем того, чего не знаем"  (*11).  Когда
хоть одному человеку удастся постичь разумом то, что сейчас представляется
только нашему воображению, я предсказываю, что и все люди  станут  строить
на этом свою жизнь.
   Давайте подумаем, в чем суть большей части забот и тревог, о которых  я
говорил, и насколько необходимо нам тревожиться или  хотя  бы  заботиться.
Неплохо было  бы  среди  внешнего  окружения  цивилизации  пожить  простой
жизнью, какой живут на необжитых землях, хотя бы для того,  чтобы  узнать,
каковы первичные жизненные потребности и как люди  их  удовлетворяют,  или
перелистать старые торговые книги, чтобы увидеть, что люди покупали прежде
всего, чем они  запасались,  то  есть  каковы  продукты,  без  которых  не
проживешь. Ибо столетия прогресса внесли  очень  мало  нового  в  основные
законы человеческого существования; точно так же и скелет  наш,  вероятно,
не отличается от скелетов наших предков.
   Под _жизненными потребностями_ я разумею то из  добываемого  человеком,
что всегда было или давно стало столь важным для жизни, что почти никто не
пытается без этого обойтись, будь то по невежеству, или по  бедности,  или
из философского принципа. В этом смысле для многих живых  существ  имеется
лишь одна потребность - в Пище. Для бизона  прерий  это  несколько  дюймов
вкусной травы и водопой, да еще, может быть, укрытие в  лесу  или  в  тени
горы. Животные нуждаются только в пище и убежище.  Для  человека  в  нашем
климате первичные потребности включают Пищу, Кров, Одежду и Топливо;  пока
это нам не обеспечено, мы неспособны свободно и успешно  решать  подлинные
жизненные проблемы. Человек  изобрел  не  только  дома,  но  и  одежду,  и
приготовление пищи; вероятно из случайно обнаруженного  тепла  от  костра,
вначале - роскоши, возникла нынешняя потребность греться у огня. Мы видим,
что собаки и кошки тоже приобрели эту привычку - вторую натуру. С  помощью
Крова и Одежды мы  лишь  законно  сохраняем  наше  собственное  внутреннее
тепло; когда появляется избыток этого тепла, или Топлива, то  есть,  когда
создается  наружное  тепло,  превышающее   наше   внутреннее,   начинается
приготовление пищи на огне. Натуралист Дарвин (*12), рассказывая о жителях
Огненной Земли, говорит, что он и его спутники, сидя  у  самого  костра  в
теплой одежде, вовсе не ощущали чрезмерного тепла и удивлялись  тому,  что
обнаженные  туземцы,  сидевшие  дальше,  "обливались   потом,   точно   их
поджаривали". Говорят, что житель Новой Голландии (*13) безнаказанно ходит
обнаженным, когда  европеец  даже  одетый  дрожит  от  холода.  Нельзя  ли
сочетать закаленность этих дикарей с  интеллектуальностью  цивилизованного
человека? Согласно Либиху (*14) человеческое тело представляет собой печь,
а пища является тем топливом, которое поддерживает  внутреннее  горение  в
легких. В холодную погоду мы едим больше,  в  теплую  -  меньше.  Животное
тепло получается в результате медленного  сгорания;  а  болезнь  и  смерть
наступают, когда это горение чрезмерно ускоряется, или когда, наоборот, от
недостатка  топлива  или  какого-нибудь  дефекта  в  тяге,  огонь  гаснет.
Конечно, жизненное тепло нельзя  отождествлять  с  огнем,  но  в  какой-то
степ